Я пошел обратно к машине. – Рискнем, – заявил я. – К счастью, туг сегодня не так уж страшно. Все же из предосторожности я поставил кадилляк за углом, в самом темном месте. Мы не посидели и десяти минут, как у стойки появилась соломенная шевелюра Ленца. «Проклятье, – подумал я, – дождался! Лучше бы это произошло через несколько недель». Казалось, что Готтфрид намерен тут же уйти. Я уже считал себя спасенным, но вдруг заметил, что Валентин показывает ему на меня. Поделом мне – в наказанье за вранье. Лицо Готтфрида, когда он увидел нас, могло бы послужить великолепным образцом мимики для наблюдательного киноактера. Глаза его выпучились, как желтки яичницы-глазуньи, и я боялся, что у него отвалится нижняя челюсть. Жаль, что в баре не было режиссера. Бьюсь об заклад, он немедленно предложил бы Ленцу ангажемент. Его можно было бы, например, использовать в фильме, где перед матросом, потерпевшим кораблекрушение, внезапно из пучины всплывает морской змей. Готтфрид быстро овладел собой. Я бросил на него взгляд, умоляя исчезнуть. Он ответил мне подленькой усмешкой, оправил пиджак и подошел к нам. Я знал, что мне предстоит, и, не теряя времени, перешел в наступление. – Ты уже проводил фройляйи Бомблат домой? – спросил я, чтобы сразу нейтрализовать его. – Да, – ответил он, не моргнув глазом и не выдав ничем, что до этой секунды ничего не знал о существовании фройляйн Бомблат. – Она шлет тебе привет и просит, чтобы ты позвонил ей завтра утром пораньше. Это был неплохой контрудар. Я кивнул: – Ладно, позвоню. Надеюсь, она все-таки купит машину. Ленц опять открыл было рот, но я ударил его по ноге и посмотрел так выразительно, что он, усмехнувшись, осекся. Мы выпили несколько рюмок. Боясь захмелеть и сболтнуть что-нибудь лишнее, я пил только коктейли Сайдкар с большими кусками лимона. Готтфрид был в отличном настроении. – Только что заходил к тебе, – сказал он. – Думал, пройдемся вместе. Потом зашел в луна-парк. Там устроили великолепную новую карусель и американские горки. Давайте поедем туда! – Он посмотрел на Патрицию. – Едем немедленно! – воскликнула она. – Люблю карусели больше всего на свете! – Поедем, – сказал я. Мне хотелось уйти из бара. На свежем воздухе все должно было стать проще. * * * Шарманщики – передовые форпосты луна-парка. Меланхолические нежные звуки. На потертых бархатных накидках шарманок можно увидеть попугая или маленькую озябшую обезьянку в красной суконной курточке. Резкие выкрики торговцев. Они продают состав для склеивания фарфора, алмазы для резания стекла, турецкий мед, воздушные шары и материи для костюмов. Холодный синий свет и острый запах карбидных ламп. Гадалки, астрологи, ларьки с пряниками, качели-лодочки, павильоны с аттракционами. И, наконец, оглушительная музыка, пестрота и блеск – освещенные, как дворец, вертящиеся башни карусели. – Вперед, ребята! – С растрепавшимися на ветру волосами Ленц ринулся к американским горкам, – здесь был самый большой оркестр. Из позолоченных ниш, по шесть из каждой, выходили фанфаристы. Размахивая фанфарами, прижатыми к губам, они оглушали воздух пронзительными звуками, поворачивались во все стороны и исчезали. Это было грандиозно. Мы уселись в большую гондолу с головою лебедя и понеслись вверх и вниз. Мир искрился и скользил, он наклонялся и проваливался в черный туннель, сквозь который мы мчались под барабанный бой, чтобы тут же вынырнуть наверх, где нас встречали звуки фанфар и блеск огней. – Дальше! – Готтфрид устремился к «летающей карусели» с дирижаблями и самолетами. Мы забрались в цеппелин и сделали три круга. Чуть задыхаясь, мы снова очутились на земле. – А теперь на чертово колесо! – заявил Ленц. Это был большой и гладкий круг, который вращался с нарастающей скоростью. Надо было удержаться на нем. На круг встало человек двадцать. Среди них был Готтфрид. Как сумасшедший, он выделывал немыслимые выкрутасы ногами, и зрители аплодировали ему. Всех остальных уже снесло, а он оставался на кругу вдвоем с какой-то кухаркой. У нее был зад, как у ломовой лошади. Когда круг завертелся совсем быстро, хитрая кухарка уселась поплотнее на самой середине, а Готтфрид продолжал носиться вокруг нее. В конце концов последний романтик выбился из сил; он повалился в объятия кухарки, и оба кубарем слетели с круга. Он вернулся к нам, ведя свою партнершу под руку и называя ее запросто Линой. Лина смущенно улыбалась. Ленц спросил, желает ли она выпить чего-нибудь. Лина заявила, что пиво хорошо утоляет жажду. Оба скрылись в палатке. – А мы?.. Куда мы пойдем сейчас? – спросила Патриция Хольман. Ее глаза блестели. – В лабиринт привидений, – сказал я, указывая на большой тент. Путь через лабиринт был полон неожиданностей. Едва мы сделали несколько шагов, как под нами зашатался пол, чьи-то руки ощупывали нас в темноте, из-за углов высовывались страшные рожи, завывали привидения; мы смеялись, но вдруг Патриция отпрянула назад, испугавшись черепа, освещенного зеленым светом. На мгновение я обнял ее, почувствовал ее дыхание, шелковистые волосы коснулись моих губ, – но через секунду она снова рассмеялась, и я отпустил ее. Я отпустил ее; но что-то во мне не могло расстаться с ней. Мы давно уже вышли из лабиринта, но я все еще ощущал ее плечо, мягкие волосы, кожу, пахнущую персиком… Я старался не смотреть на нее. Она сразу стала для меня другой. Ленц уже ждал нас. Он был один. – Где Лина? – спросил я. – Накачивается пивом, – ответил он и кивнул головой на палатку в сельском стиле. – С каким-то кузнецом. – Прими мое соболезнование. – Все это ерунда. Давай-ка лучше займемся серьезным мужским делом. Мы направились к павильону, где набрасывали гуттаперчевые кольца на крючки. Здесь были всевозможные выигрыши. – Так, – сказал Ленц, обращаясь к Патриции, и сдвинул шляпу на затылок. – Сейчас мы вам добудем полное приданое. Он начал первым и выиграл будильник. Я бросил кольцо вслед за ним и получил в награду плюшевого мишку. Владелец павильона шумливо и торжественно вручил нам оба выигрыша, чтобы привлечь новых клиентов. – Ты у меня притихнешь, – усмехнулся Готтфрид и тут же заарканил сковородку, Я подцепил второго мишку. – Ведь вот как везет! – сказал владелец павильона, передавая нам вещи. Бедняга не знал, что его ждет. Ленц был первым в роте по метанию ручной гранаты, а зимой, когда дел было немного, мы месяцами напролет тренировались в набрасывании шляп на всевозможные крюки. В сравнении с этим гуттаперчевые кольца казались нам детской забавой. Без труда Готтфрид завладел следующим предметом – хрустальной вазой для цветов. Я – полудюжиной патефонных пластинок. Владелец павильона молча подал нам добычу и проверил свои крючки. Ленц прицелился, метнул кольцо и получил кофейный сервиз, второй по стоимости выигрыш. Вокруг нас столпилась куча зрителей. Я поспешно набросил еще три кольца на один крючок. Результат: кающаяся святая Магдалина в золоченой раме. Лицо владельца павильона вытянулось, словно он был на приеме у зубного врача. Он отказался выдать нам новые кольца. Мы уже решили было прекратить игру, но зрители подняли шум, требуя от хозяина, чтобы он не мешал нам развлекаться. Они хотели быть свидетелями его разорения. Больше всех шумела Лина, внезапно появившаяся со своим кузнецом. – Бросать мимо разрешается, не правда ли? – закудахтала она. – А попадать разве запрещено? Кузнец одобрительно загудел. – Ладно, – сказал Ленц, – каждый еще по разу. Я бросил первым. Умывальный таз с кувшином и мыльницей. Затем изготовился Ленц. Он взял пять колец. Четыре он накинул с необычайной быстротой на один и тот же крюк. Прежде чем бросить пятое, он сделал нарочитую паузу и достал сигарету. Трое мужчин услужливо поднесли ему зажженные спички. Кузнец хлопнул его по плечу. Лина, охваченная крайним волнением, жевала свой носовой платок. Готтфрид прицелился и легким броском накинул последнее кольцо на четыре остальных. Раздался оглушительный рев. Ленцу достался главный выигрыш – детская коляска с розовым одеялом и кружевной накидкой. Осыпая нас проклятьями, хозяин выкатил коляску. Мы погрузили в нее все свои трофеи и двинулись к следующему павильону. Коляску толкала Лина. Кузнец отпускал по этому поводу такие остроты, что мне с Патрицией пришлось немного отстать. В следующем павильоне набрасывали кольца на бутылки с вином. Если кольцо садилось на горлышко, бутылка была выиграна. Мы взяли шесть бутылок. Ленц посмотрел на этикетки и подарил бутылки кузнецу. Был еще один павильон такого рода. Но хозяин уже почуял недоброе и, когда мы подошли, объявил нам, что павильон закрыт. Кузнец, заметив бутылки с пивом, начал было скандалить, но мы отказались от своих намерений: у хозяина павильона была только одна рука. Сопровождаемые целой свитой, мы подошли к кадилляку. – Что же придумать? – спросил Ленц, почесывая голову. – Самое лучшее – привязать коляску сзади и взять на буксир. – Конечно, – сказал я. – Только тебе придется сесть в нее и править, а то еще опрокинется. Патриция Хольман запротестовала. Она испугалась, подумав, что Ленц действительно сядет в коляску. – Хорошо, – заявил Ленц, – тогда давайте рассортируем вещи. Обоих мишек вы должны обязательно взять себе. Патефонные пластинки тоже. Как насчет сковородки? Девушка покачала головой. Тогда она переходит во владение мастерской, – сказал Готтфрид. – Возьми ее, Робби, ты ведь старый специалист по глазуньям. А кофейный сервиз? Девушка кивнула в сторону Лины. Кухарка покраснела. Готтфрид передал ей сервиз по частям, словно награждая ее призом. Потом он вынул из коляски таз для умывания: – Керамический! Подарим его господину кузнецу, не правда ли? Он ему пригодится. А заодно и будильник. У кузнецов тяжелый сон. Я передал Готтфриду цветочную вазу. Он вручил ее Лине. Заикаясь от волнения, она пыталась отказаться. Ее глаза не отрывались от кающейся Магдалины. Она боялась, что если ей отдадут вазу, то картину получит кузнец. – Очень уж я обожаю искусство, – пролепетала она. Трогательная в своей жадности, она стояла перед нами и покусывала красные пальцы. – Уважаемая фройляйн, что вы скажете по этому поводу? – спросил Ленц, величественно оборачиваясь к Патриции Хольман. Патриция взяла картину и отдала ее Лине. – Это очень красивая картина, – сказала она. – Повесь над кроватью и вдохновляйся, – добавил Ленц. Кухарка схватила картину. Глаза ее увлажнились. От благодарности у нее началась сильная икота. – А теперь твоя очередь, – задумчиво произнес Ленц, обращаясь к детской коляске. Глаза Лины снова загорелись жадностью. Кузнец заметил, что никогда, мол, нельзя знать, какая вещь может понадобиться человеку. При этом он так расхохотался, что уронил бутылку с вином. Но Ленц решил, что с них хватит. – Погодите-ка, я тут кое-что заметил, – сказал он и исчез. Через несколько минут он пришел за коляской и укатил ее. – Все в порядке, – сказал он, вернувшись без коляски. Мы сели в кадилляк. – Задарили, прямо как на рождество! – сказала Лина, протягивая нам на прощанье красную лапу. Она стояла среди своего имущества и сияла от счастья. Кузнец отозвал нас в сторону. – Послушайте! – сказал он. – Если вам понадобится кого-нибудь вздуть, – мой адрес: Лейбницштрассе шестнадцать, задний двор, второй этаж, левая дверь. Ежели против вас будет несколько человек, я прихвачу с собой своих ребят. – Договорились! – ответили мы и поехали. Миновав луна-парк и свернув за угол, мы увидели нашу коляску и в ней настоящего младенца. Рядом стояла бледная, еще не оправившаяся от смущения женщина. – Здорово, а? – сказал Готтфрид.