— Это бывает, — внушал ей Куц. — Вы только не ругайте его. Это пройдет. Мать шла домой и все думала об этой новости, не знала, как к ней относиться: то ли радоваться, гордиться, то ли возмущаться и собраться с силами да выпороть его напоследок, выбить эту дурь из него? «Это же надо! Додумался — в учительницу влюбился!..» Однако дома решила подступиться к нему осторожно: — Ну и дурак ты, сынок, что так убиваешься. Не стоит она этого… Гурин поднял голову, посмотрел на мать. — Я все знаю, сынок. Не стоит она… — Как не стоит, почему? Ты что-нибудь знаешь о ней? Видела хоть ее? — возмутился Васька. — Видела… После уже догадалась, что это она. Единственная, кто не жалился на тебя. Красивая! — Ты была в школе?! — Васька хлопнул себя по бедрам, взвыл от досады. — Зачем? — Да ведь родной ты мне или чужой? Должна я знать, что с тобой делается? Ты не говоришь… — Опозорила!.. — Ничего не опозорила. Думаешь, дурней тебя, не знаю, как с людьми разговаривать? Ты пойми вот что. Красивая она, но она ж старше тебя, ей замуж пора выходить, а тебе еще школу надо кончать. Ты же не можешь на ней жениться? — Обязательно жениться! Какие-то пошлые мысли сразу: жениться! — Ну а как же? Она ж не будет из-за тебя оставаться старой девой? «Ходи одна, никого к себе не подпускай — пусть только Вася Гурин любуется тобой». Так ты себе представляешь свою любовь? Но так же не бывает, она ж живой человек, а не кукла. Или, может, ты жениться задумал? — Да при чем тут это? — окончательно рассердился Васька. — Жениться, жениться!.. Пошлость какая-то!.. Пришла бабушка, взглянула на внука и ахнула: — Внучек, да што ж с тобой делается? Больной? — И к матери: — Эй, девка, ты што ж это не глядишь за детями? У него ж, наверно, чахотка. Заучила парня… — Того и глядите — учеба его заела, — откликнулась мать. — Он жениться задумал, — съязвила Танька. — Жениться? — удивилась бабушка притворно. — На ком же? Хоть на красивой ли? — Красивая! — сказала мать. — Уж што красивая — то красивая, ничего не скажешь. — Да чи правда? — посерьезнела бабушка. — Внучек, што это они? — Слушайте их больше… — Влюбился, а не той… Она учительница и замуж выходит… Вот он и мучается. — Правда? — бабушка погрустнела, подошла к Ваське. — Правда, внучек? Ну, што ж, бывает и такое горе… Бывает… Только себя-то казнить не надо. Рази ты виноват? А потом — твое еще все впереди, такой молодой, красивый — да за тебя любая пойдет! Вот вырастешь — дак от них отбою не будет. Посмотришь, а их стоит перед тобой пять, десять — выбирай любую. А эта уже старая будет, еще пожалеет. Васька усмехнулся, размягчился. — Да уж так и набросятся… Действительно, красавчик нашелся, — сказал он презрительно о самом себе. — А што ж у тебя за дехвект такой? Конечно, красавец! — Конечно… Что рост, что нос… Да? — Ну, милый! Рост! Росту еще наберешь, это он затормозился — харчи были плохие. Наберешь еще! — уверенно сказала бабушка. — А нос? Нос так даже хорошенький — курносенький. У нас на носы еще никто не жалился. А то рази лучче, как у Грунькиного Ивана? Как топорище, прости господи. Васька засмеялся. На сердце у него отлегло: умеет бабушка как-то и поговорить всерьез, и пошутить, и боль снять… — Вы видите, какой он глупый еще, — подошла мать к бабушке. — Ему хочется красивым быть, как девочке. Он думает, что они на красоту бросаются. — А на что же, на уродство? — спросил Васька. — Мужику совсем не красота нужна, а ум, да сила, да душа. А красота… С лица воды не пить, говорят. — Смешно… — закрутил Васька головой. — Да, то правда твоя, — согласилась бабушка. — Любовь зла, полюбишь и козла. А только, когда к уму, к душе, к силе да еще и красота — оно приятнее. Сама небось за Сантуя не пошла замуж, а выбрала Кузьму? — Сравнили! — качнула мать головой укоризненно. — Бабушка и то больше разбирается в этом деле, — упрекнул Васька мать. Но та не обиделась, ответила: — Она и должна больше разбираться: она прожила больше и знает больше. Бабушка заглянула в комнату вербованных, спросила: — Редеют койки? — Да, двое осталось. Аркадий — тот комсомолец, стахановец, ему дали место в общежитии при заводе. Вроде жениться собирается, обещал на свадьбу пригласить. А Грицко на шахту перешел работать. Ничего стал, выдурился парень. Где-то там, на шахте, и живет. Остались Валентин да Разумовский. Ну, Валентин убогий, калека, — трудно ему выбиться. А Разумовский, видать, сам не хочет. Здоровый, умный мужик, а блажит. А Васька долго еще ходил будто сам не свой. Окончательно забылась эта история, лишь когда Куц и Роза Александровна перешли работать на первый поселок — в новую, только что построенную трехэтажную железнодорожную школу, а сюда прислали седенького старичка — доброго, улыбчивого, влюбленного в латынь, от которой, по его мнению, произошли многие европейские языки. Славянские тоже во многом обязаны латыни. В том числе и русский, у нас немало слов, корни которых уходят в этот древний язык: трактор — тракт — трактир — трактум: кондуктор — кондо, квартал — кварта — квартет и т. д. и т. д. Тетрадь — слово тоже латинского происхождения. — Так что, — сказал он, улыбаясь, в конце первого урока: — Латынь из моды вышла ныне, но, если правду вам сказать, она довольно-таки еще в моде, особенно в медицине, в музыке. Да и так еще живет старушка! Живет во многих языках! А Гурин в конце предыдущих упражнений в тетради написал крупно: Aufwiedersehen, meine Liebe… И, перевернув страницу, начал с нового листа: «Латынь — праматерь языков». НОВЫЙ КОСТЮМ За неделю до Октябрьских праздников матери в профкоме дали талон в «закрытый» магазин на покупку пары мальчиковых ботинок. От сведущих людей она узнала, что на эти талоны там продают хорошие вещи, и очень обрадовалась: купит старшему к празднику приличную обнову, а то ему ходить почти совсем не в чем: старые ботинки чинены-перечинены. А мальчишка вырос уже, женихаться начал, от ребят ему не хочется отстать. На танцы ходит, а не танцует, стесняется своей обуви. Танька увидела талон, заворчала недовольно: — Все Васе-колбасе справляют… — Ну уж тебе-то обижаться! — отбрила ее мать. — Хуже людей ходишь? Это вон Алешка пусть ворчит — тому все обноски от старшего достаются. А ты, слава богу, не обижена, на тебе всегда свеженькое. Дойдешь до девятого, и тебе справим. Тогда легче будет, Вася уже кончит школу. — Ага… Жди того девятого класса… На другой же день, еще и рассветать не думало, мать разбудила Ваську, и они огородами, через кучугуры, через буерачек, полем подались пешком на Ясиноватую, чтобы опередить рабочий поезд и занять очередь первыми. В темных, неосвещенных улицах вечно строящейся станции они с трудом отыскали промтоварный магазин № 17 ОРСа Южно-Донецкой железной дороги. Магазин этот стоял на отшибе от других домов, над его дверью с большим амбарным замком висела тусклая лампочка, под ее желтым светом они с трудом прочитали вывеску. У крылечка приютилась деревянная сторожевая будка. — Вот он! — вздохнула мать облегченно. — И народу, кажись, никого нету, первыми будем. — Потом все-таки, не веря глазам своим, обошла магазин и забеспокоилась: — Странно, никого нет… Может, нынче выходной у него? — Стала искать какую-нибудь записку на двери, ничего не нашла, сказала: — И спросить не у кого… И сторожа не видно… В этот момент из будки послышался кашель. — Сторожа не видно, зато сторож вас видит, — скрипнула дверь деревянной сторожки, и оттуда медленно вылез старик с малокалиберной винтовкой. — Шо тут за ранние такие за посетители? — Да вот приехали пораньше, купить кой-чего… А штось никого не видно? — спросила мать. — А кого видеть? Добрые люди спят еще. Это ведь особый магазин — по талонам, — значительно сказал сторож. — С талоном мы и приехали. — А!.. Ну, то дело другое. — Сторож сразу смягчился, зауважал. — А чего ж тогда ни свет ни заря примчались? — Да думали — пораньше очередь занять… — И добавила: — Чтобы на работу успеть, я тут, на Западном работаю…