Двадцатилетние засранки могут многого не знать о жизни (мы-то, люди постарше, понимаем, что большинство из этих двадцатилетних могут выбрать правильный ответ из двух предложенных лишь в двадцати пяти процентах случаев), но именно эта была совершенно права в одном: нормальные грабители требуют на кассе круглые суммы. Кому угодно может прийти в голову мысль ограбить банк и потребовать десять миллионов. Но если в банк является вооруженный и нервный человек и просит на кассе ровно шесть тысяч пятьсот крон, значит, у него есть на то причина. А может быть, и не одна. Глава 19 Не зря говорят: хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Но на ошибках мы не учимся. Человека, стоявшего на мосту десять лет назад, и грабителя, взявшего заложников, ничто не связывало. Они никогда не встречались. Единственное, что их объединяет – это моральный риск. Так говорят в банке. Кто-то должен был изобрести это понятие, чтобы объяснить, как работает финансовый рынок, потому что одного общеизвестного факта, что банки аморальны, недостаточно для того, чтобы назвать их «аморальными». Кто-то должен был поставить под вопрос правдоподобность того, что банки ведут себя в соответствии с нормами морали, ведь для них такое поведение – самый что ни на есть риск. Человек на мосту отдал свои деньги в банк, чтобы сделать «надежные инвестиции», потому что в те времена все инвестиции были надежными. Затем человек использовал свои инвестиции как гарантию, чтобы взять кредит, а затем он взял новый кредит, чтобы оплатить старый. «Так поступают все», – сказали в банке, и человек подумал: «Им виднее». Но в один прекрасный день оказалось, что ничего надежного больше нет. Случился финансовый кризис и обрушил банки, хотя на самом деле рухнули людские судьбы. Банки остались на месте: у финансового рынка нет сердца, оно не может разбиться, а у человека все сбережения обернулись горой долгов, и никто не смог объяснить, как это произошло. Когда человек напомнил банку, как тот говорил: «Вы ничем не рискуете», банк лишь развел руками и сказал: «Риск существует всегда, вам следовало это знать с самого начала, не надо было давать нам деньги». Тогда человек пошел в другой банк, чтобы взять кредит там и погасить долги, которые у него появились из-за того, что первый банк обанкротился и потерял все его сбережения. Он объяснил второму банку, что иначе лишится своего предприятия, а затем и квартиры, а у него, между прочим, двое детей. Другой банк понимающе кивал, но женщина в окошечке сказала: «Вы пострадали от того, что мы называем моральным риском». Человек ничего не понял, тогда женщина холодно объяснила, что моральный риск – «это когда одна из договорившихся сторон не страдает от негативных последствий собственных действий». Человек все равно ничего не понял, тогда женщина, вздохнув, сказала: «Представьте себе, что два идиота сидят на дереве, и тот из них, что ближе к стволу, рубит ветку, на которой они сидят». Человек продолжал, моргая, смотреть на женщину в полном непонимании, тогда она закатила глаза и пояснила: «Вы тот идиот, который сидел подальше. Банк отрубает ветку, чтобы спасти себя. Собственные деньги он не теряет, только ваши, потому что вы позволили им держать в руках пилу». Затем она спокойно собрала бумаги, полученные от человека, протянула их ему и сообщила, что они не могут дать ему кредит. «Но ведь деньги пропали не по моей вине!» – сокрушался человек. Холодно посмотрев на него, женщина ответила: «Да ладно. Не надо было их им давать». Десять лет спустя грабитель оказался в квартире, выставленной для показа. У него никогда не было таких денег, чтобы женщине в банке приходилось объяснять ему, что такое моральный риск, но мама часто говорила: «Если хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах», – а иногда это примерно одно и то же. Когда мама сказала это впервые, грабителю было семь лет – возможно, слишком рано для такого возраста, потому что в конечном счете это значит примерно следующее: жизнь может пойти как угодно, но скорей всего, к чертовой матери. Это ясно даже ребенку. И даже ребенку ясно: если мама говорит, что не любит загадывать наперед, и даже если она не планирует напиться, то напивается она так часто, что это нельзя назвать случаем. Ребенок пообещал себе, что никогда не будет пить и никогда не станет взрослым, но выполнил обещание только наполовину. К сожалению, всем нам приходится становиться взрослыми. А что же моральный риск? Ребенок понял это накануне Рождества того же года, на кухне, когда мама, опустившись на корточки и покачиваясь, обняла его, так что пачка сигарет оказалась у него на голове. Мама икала в рыданиях: «Не сердись, пожалуйста, не ругай меня, это ведь не моя вина». Сначала ребенок не понял, в чем дело, но постепенно до него стало доходить, что, видимо, это как-то связано с тем, что каждый день после школы ребенок продавал газеты, а потом отдал все деньги маме, чтобы она могла купить еды для рождественского стола. Ребенок посмотрел маме в глаза, блестевшие от алкоголя и слез, опьянения и презрения к самой себе. Она плакала в объятиях ребенка. На кухне, полной пустых бутылок и без намека на рождественское угощение. Мама шептала: «Не надо было давать мне деньги». Так она впервые просила прощения у ребенка. Грабитель часто об этом вспоминал. Не с ужасом, а удивляясь, как после всего этого можно не возненавидеть свою маму. Ему по-прежнему казалось, что она не виновата. В феврале их вышвырнули из квартиры, и грабитель пообещал себе, что у него никогда не будет детей, и все же дети у него появились. Тогда он пообещал, что никогда не будет таким непредсказуемым родителем. Он не из тех, кто не в состоянии повзрослеть, научиться платить по счетам, найти жилье себе и своим детям. И Бог посмеялся. Человек на мосту написал женщине в банке, которая говорила ему о моральном риске. Он записал ровно то, что должен был ей сказать. А затем прыгнул. Женщина из банка носила это письмо в сумке в течение десяти лет. А затем повстречала грабителя. Глава 20 Первыми полицейскими, прибывшими к дому с заложниками, на место, оказались Джим и Джек. Дело было не в их компетенции, а в размерах городка: других полицейских поблизости не имелось, тем более за день до Нового года. В участке любили шутить, что если попробуешь вызвать подкрепление, то в ответ по рации тебе сообщат, что оно ушло в туалет и перезвонит позже. А журналисты, понятное дело, уже собрались на месте. Хотя, возможно, по большей части это были соседи и любопытные – сегодня трудно понять, журналист ты или нет, потому что все фотографируют, снимают видео и документируют всю свою жизнь так, словно у каждого есть своя телепрограмма. Все в ожидании смотрели на Джима и Джека, как будто полицейские уж точно знают, что надо делать. Но они не знали. В этом городе никогда не брали заложников и не грабили банки, особенно в последнее время, когда появились банки с безналичным расчетом. – Как думаешь, что делать? – спросил Джек. – Я? Не знаю, это ты обычно все знаешь, – честно ответил Джим. Джек растерянно посмотрел на него: – Я никогда не имел дела с захватом заложников. – Я тоже, сынок. Но ты ведь проходил этот курс? Где учат слушать. – Активное слушание, – пробормотал Джек. Да, курс был очень хороший, но Джек не знал, как применить полученные знания в данный момент. – Ну да, – кивнул Джим. – Тебя там учили, как говорить с преступником, который взял заложников? – Да, но чтобы слушать, нужен тот, кто будет говорить, а как нам установить контакт с преступником? – спросил Джек. Ведь они не получили от него никаких сообщений, он не требовал выкуп. Никаких зацепок. Кроме того, Джек понимал, что будь этот курс активного слушания так хорош, как утверждал их инструктор, то у него бы уже была девушка. – Не знаю, – признался Джим. Джек вздохнул: – Папа, ты ведь работаешь полицейским всю свою жизнь, у тебя должен быть хоть какой-то опыт? И тогда Джим попытался сделать вид, что у него, само собой, есть опыт, потому что папы должны объяснять своим сыновьям, как устроен мир, ведь в ту секунду, как мы перестаем это делать, уже не дети находятся под нашей ответственностью, а мы переходим под их. Поэтому папа прокашлялся, отвернулся и достал телефон. Он стоял так довольно долго в надежде, что сын ни о чем не спросит. Но тот спросил. – Папа, – сказал Джек, заглядывая ему через плечо. – Мм? – сказал Джим. – Ты что, серьезно гуглишь «Что делать при захвате заложников»? – Типа того. Джек застонал и, согнувшись, оперся о колени. Проворчал себе под нос, что знает, что именно в скором времени скажет его начальство и начальство его начальства, когда позвонят сюда. Это будут самые ужасные слова, которые только известны Джеку. – Может, позвоним стокгольмцам и попросим о помощи? – Разумеется, разве мы когда-нибудь справлялись с чем-то без посторонней помощи? – Джим поднял взгляд на квартиру, где скрывался преступник. Выругался. С чего-то же надо начать, за что зацепиться? – Папа? – вздохнул наконец Джек. – Что, сынок? – спросил Джим. – Что написано в Гугле? Джим зачитал вслух, что для начала надо установить личность преступника. И узнать его требования. Глава 21 Итак. Грабитель напал на банк. Подумайте теперь об этом. К вам оно, понятное дело, никакого отношения не имеет. Как и человек на мосту. Вы ведь нормальный порядочный человек, который не собирается грабить банк. Нормальные люди знают, что есть вещи, которые ни при каких обстоятельствах делать нельзя. Нельзя врать, воровать, убивать, кидать камни в птиц. Это все знают. Разве что в лебедей, потому что они пассивно-агрессивные засранцы. Но в других птиц нельзя. И врать тоже нельзя. Впрочем… ну, иногда все-таки приходится врать. Когда, например, ребенок спрашивает тебя: «Откуда так вкусно пахнет? ТЫ ЕЛ КОНФЕТЫ?» Но уж воровать и убивать-то точно нельзя, уж это все знают. А если это Гитлер? Если ты вернулся в прошлое на машине времени? Да, Гитлера убить можно. Иногда приходится убить одного человека, чтобы спасти жизнь миллионам и избежать мировой войны, это всем ясно. Но скольких людей надо спасти, чтобы получить право убить человека? Миллион? Сто пятьдесят? Двух? Или одного? Точного ответа на этот вопрос не существует. Возьмем пример попроще. Можно ли воровать? Нет, нельзя. Это все знают. Но ведь можно украсть чье-то сердце, это так романтично. А можно украсть губную гармошку у парней, которые играют на вечеринках, потому что это акт гражданского мужества. Или можно украсть что-нибудь маленькое, если оно тебе необходимо. Ничего страшного. А что-то побольше можно украсть? И кто в таком случае решает, что считать большим, а что маленьким? А если уж необходимо украсть, то как определить меру необходимости? Если чувствуешь, что все-таки украсть необходимо и это никому не повредит, то можно ли, например, ограбить банк? Нет, все-таки банки грабить нельзя. Тут вы, конечно, правы. Вот вы никогда не ограбите банк, у вас с этим грабителем нет ничего общего. Разве что страх. Все мы когда-либо боялись, вот и наш грабитель тоже. Наверное, потому, что и у него были маленькие дети и соответственно время поупражняться. Возможно, у вас тоже есть дети и вы знаете, что родителей не покидает страх оттого, что вы не знаете и не можете всего на свете и не справляетесь с этой жизнью. В конце концов мы привыкаем к постоянным провалам, и всякий раз, когда все-таки отвечаем детским ожиданиям, мы оказываемся потрясены. Вполне вероятно, что некоторые дети об этом знают. Поэтому время от времени понемногу идут нам навстречу в самых странных ситуациях, чтобы вдохнуть новую жизнь в наши легкие. Чтобы мы не пошли ко дну.