А я почувствовала себя как бы… окружённой. Лотти протянула обоим по тарелке с черничным тортом, подчёркнуто глядя мимо Чарльза. – Давай пойдём куда-нибудь, где не пахнет тестостероном! В мою комнату. – Флоранс потянула Эмили со сцены – пардон, из комнаты. Эмили, казалось, всё ещё дожидалась повода, чтобы уйти, но не находила подходящего. Зато можно было напоказ покрутить задом в облегающих джинсах. Это оказался действительно скверный спектакль. У Чарльза, например, уже несколько минут не было никакого текста, он лишь смотрел смущённо. – Вы тоже хотите торта? – спросила Лотти меня и Мию довольно доброжелательно. Но, когда я сидела за одним столом с Маттом и Генри, мне кусок в горло не лез. – Может, потом, – сказала я. – Сначала надо позвонить Персефоне. Она со своими нервами, наверно, совсем на грани. И надо бы узнать, что написала Леди Тайна. – Не дашь ли мне, Лотти, свой айпад? – Он лежит на кухне, – сказала Лотти, и Мия тотчас сорвалась с места, чтобы его захватить. – Это самый вкусный торт, который я когда-нибудь ел! – Похвалил Генри, и Матт кивнул с полным ртом. Чарльз выглядел всё ещё смущённым. Было самое время уйти: надо отнять у Мии айпад. Я отодвинула стул и поднялась. Матт проглотил свой кусок и вдруг выпалил: – Ты всю ночь снилась мне, Лив! О нет! И Генри, и Грейсон, подняв головы, взглянули на меня. Я поскорей дала волосам упасть на лицо, чтобы не было видно, как оно покраснело. Стало, во всяком случае, жарко. – Надеюсь, это был милый сон, – улыбнулась я, по возможности непринуждённо – хотя бы свой голос я контролировала. – Ну да… Можно сказать. – Матт ухмыльнулся. – Что-то немного сумасшедшее, но да… милое. Мы вместе были в «Лиденхолл Билдинг». – Можно мне тоже узнать? – поинтересовался Генри. Если теперь сразу уйти, это покажется подозрительным. Генри смотрел на меня всё так же внимательно. Волосы, как занавеска, заслоняли мне взгляд, поэтому я не видела выражения его глаз. – «Лиденхолл Билдинг» – это небоскрёб в Сити, – пояснил Генри и повернулся к Матту: – Расскажи мне про этот сон, он ужасно меня интересует. – Меня тоже. – Грейсон одарил меня своим пронзительным взглядом. – Ну… – Всего лишь на миг Матт показался смущённым, но ему понадобилось время, чтобы вспомнить подробности сна. – Что-то странное. Чего только не приснится… – Он кашлянул. – Я… то есть мы… были на эскалаторе. И я… да… я там играл на саксофоне. Лив несла какую-то тяжёлую стопку бумаг, проходила по делам мимо меня. – Он говорил всё более бегло, опять ухмыляясь. Ему явно доставляло удовольствие сочинять этот вздор. Мне только хотелось, чтобы он не поднял вызывающе глаза. – И тут появился клоун, который жонглировал перед нами чашками кофе с печеньем и всем раздавал свои визитные карточки. Одну он хотел дать Лив, но у неё руки были заняты, и он стал сердиться, что она к нему не подходит. Потом просто сунул ей визитную карточку в рот и лишь тогда успокоился. Этого клоуна звали мистер Смит. Правда, так значилось на визитной карточке. – Матт засмеялся и подхватил вилкой кусок торта. Я видела, как он был горд. – Занятно, правда? Интересно, как растолковать это сновидение? – Я не толкователь снов, – ответил с сожалением Генри. – Но, считая себя неплохим психологом-любителем, могу сказать, что ты этот сон просто сочинил. С лица Матта сошла улыбка, и Генри повернулся ко мне: – Ведь правда? Как ты думаешь, Лив? – Мне уже снилось много разного вздора, – заметил Матт немного обиженно, но мы с Генри были слишком заняты тем, что смотрели друг на друга. – Что я думаю? – Я не чувствовала себя застигнутой врасплох, но немного злилась на Генри с его высокомерным талантом психолога-любителя и на Грейсона, который с другой стороны стола смотрел, как испанский инквизитор на допросе ведьм. – Думаю, что ты слишком интересуешься снами других людей, – сказала я вызывающе. Господи, что-то непонятное витало сегодня в воздухе. – Только если в числе этих других ты, – возразил Генри. Я отвела от глаз завесу волос и посмотрела на него в упор. К счастью, моё лицо было опять нормального цвета. – Ах так? Или только если это сны симпатичных особ? – Симпатичных особ, которые играют на саксофоне. – Генри засмеялся, но выражение глаз у него было недоверчивое, я это видела. – О-о, спасибо, – кивнул Матт, к которому вернулась уверенность. – Хотя во сне я играю лучше, чем в жизни. Если бы мне приснилось, что я на сцене «Карнеги-холла»[28] и не могу извлечь ни звука… Но в этом достоинство снов: там нет свидетелей, которые могли бы тебя опровергнуть. – Совершенно точно. – Инквизиторское выражение на лице Грейсона сменилось расслабленным, он потёр себе лоб. – Сны – личное дело и вообще никого не касаются. – Прекрасное заключение, – подытожила я, быстро поцеловала Генри в лоб и улыбнулась Матту и Грейсону. – Тогда я пойду и оставлю вас заниматься. На этот раз я не стала медлить и покинула сцену, не оглядываясь на других исполнителей. Глава пятнадцатая – Сегодня ты не леопард? – Анабель прислонилась спиной к голубой двери, которую я всё ещё считала дверью директрисы Кук. Когда за секунду до того я смотрела в ту сторону, мисс Я-одержима-демоном-потому-что-я-больше-не-принимаю-таблеток там ещё не было. То есть она там была, но стала видимой, когда я уже прошла мимо. Возможно, ей хотелось понаблюдать, как я от страха съёжусь. Что я, конечно, и сделала. – Не ягуар, – поправила я автоматически. Анабель пожала плечами: – Это одно и то же. Ты встречаешься с Генри? Он только что здесь проходил. – Рада узнать. Я не хотела смотреть на неё, но приходилось. В сумерках коридора её бирюзовые глаза соперничали блеском с золотистыми волосами, а цвет лица был как на старинном холсте. Казалось, она подсвечена каким-то скрытым источником, и только на неё падает мягкий луч вечернего солнца. Анабель была в самом деле потрясающе хороша, словно картина, которой нельзя налюбоваться, и не без усилия приходилось напоминать себе, что в обычной жизни она не такое уж сверхъестественное совершенство. Всё-таки я невольно спрашивала себя, не смотрел ли на неё так же зачарованно Генри, если он действительно проходил мимо. Слушая Анабель, я испытывала иррациональную ревность. Ревность и отчасти бешенство. – Я слышала, ты сегодня познакомилась с его матерью. – Она мягко мне улыбнулась. Я стиснула зубы. Ей об этом сказал Генри? Когда и почему он рассказал это именно ей? – Удивительно! Сколько же тебе пришлось ждать, пока он пригласит тебя к себе домой? Всего лишь полгода? Я наморщила лоб, надеясь, что она замолчит. Бесполезно. Она язвила дальше: – По крайней мере, ты теперь знаешь, почему он всё время старался держать тебя подальше? Или считать этот знак доверия свидетельством, что ты наконец с ним переспала? Как у неё это получалось? Она выговаривала именно то, что говорил мне в душе какой-то посторонний голос, – может, мой комплекс неполноценности. Тот самый комплекс, уже породивший этого Расмуса, а невольно и Матта, в сон которого на этой неделе я проделала особенно дальний крюк. Хотя о Матте ещё не сказано было ни слова, мысль о симуляторе полётов стоило отложить. «Невелика хитрость, Лив, – шептал мне внутренний голос, – ведь скоро начнутся весенние каникулы, а ты всё та же неопытная, вызывающая сочувствие девственница!» Анабель улыбалась, как будто понимала каждое слово. Но я не хотела слушать ни Анабель, ни свой комплекс неполноценности. Оба отравляли мне душу. – Ягуары и леопарды вовсе не одно и то же, – сказала я твёрдо. – У ягуаров шире голова и пасть, кроме того, рисунок шкуры у них разный. У ягуара крупней круглые пятна, у леопарда нет светлых точек на этих пятнах. Кроме того, ягуары любят плавать, в то время как… Анабель скрестила руки и сочувственно улыбнулась мне. – Я понимаю, ты не хочешь обсуждать со мной своих отношений с Генри, – прервала она меня. – Хотя я могла бы тебе кое-что подсказать. Я действительно хорошо его знаю. Даже знаю, как он целуется. Господи, как я её ненавидела! Она засмеялась. – Не переживай, это было задолго до тебя. У меня с Генри много общего. Например, мрачные семейные тайны и детство, которое… которое оставляет в душе шрамы. Это связывает. Нам обоим не приходится так уж гордиться своими матерями. Она задумалась о своём, и на меня вдруг накатила волна сочувствия к ней. Бедная Анабель! Наверно, это ужасно – жить в такой секте. – Вообще-то моя мать поступила мило, повесившись на поясе своего купального халата после того, как она разрушила моё детство, – продолжала Анабель. Перед моими глазами прокрутился небольшой фильм ужасов: ранняя версия жизни Анабель, когда для неё всё решает ритуальный кинжал. Бедная Ана… Нет, стоп! Усилием воли я напомнила себе, что передо мной умелый манипулятор, известный своей способностью внушения. Сравнивать детство Генри со своим тоже было уловкой, чтобы пробудить во мне сочувствие, и эта уловка, блин, срабатывала. А ведь сравнение хромало. Мать Генри, конечно, не удостоилась бы звания лучшей матери года, но по сравнению с матерью Анабель она была вполне безобидной. Наша встреча сегодня днём была совершенно незрелищной, просто скучной. Я то и дело спрашивала себя, почему всю неделю в моём воображении возникали всевозможные ужасные сюжеты. Может, потому, что Генри пригласил меня на чай так официально и торжественно и вместе с младшей сестрой испёк торт. И потому что он нервничал больше меня. Но ничего официального и тем более торжественного не получилось. Я совсем недолго посидела за столом, когда мне стало ясно, что мать Генри ничуть мной не интересуется. Только и всего. Ни изучающего взгляда, ни неприятных вопросов, как я в душе опасалась. Когда она, что-то болтая, поднялась со стула и указала на меня пальцем, я уже не относилась к ней как к старшей. Я пыталась найти у неё известные признаки алкоголизма и болезни курильщика, такие, как расширенные поры, отёкшее лицо и нос пьяницы, но ничего такого не обнаружила. Мать Генри была высокого роста, она явно за собой следила, и у неё было одно из тех приятных лиц, каких можно встретить сотни. Она казалась вполне нормальной, если не считать того, что упорно не смотрела тебе в глаза. Её взгляд всё время бегал, как будто не мог ни на чём сфокусироваться. И в разговоре даже не участвовала, хотя дружелюбно улыбалась. Похоже, она провела с нами полчаса за столом просто потому, что «так полагалось». На прощание она протянула мне руку, а своих детей поцеловала в лоб. Когда она сказала, что мы можем прийти потом и спокойно поужинать без неё, все кивнули, как будто ни к чему другому не привыкли. Может, она вообще не ела, чтобы не испортить фигуру, во всяком случае, к торту, который испекли Эми и Генри, даже не прикоснулась. Причина могла быть и в том, что он на пятьдесят процентов состоял из M&M’s[29], но это никого не касалось.