Глава вторая Сразу после выборов, уже через несколько дней, рейтинги программ канала «Амика» катастрофически упали. Какая-нибудь передача типа «С открытым сердцем», у которой раньше было около пятнадцати миллионов зрителей, теперь с грехом пополам набирала тысяч тридцать или сорок. Между программами, как и раньше, крутили рекламные ролики, в том числе и те, в которых прошлой осенью снимался Лео. Да только их почти никто не смотрел. Поэтому производители игрушек, ликеров, колбас, колготок, часов, автомобилей, компьютеров, чистящих средств, мобильных телефонов и других полезных и бесполезных товаров уже не хотели платить за рекламное место по прежним ставкам. Владельцы канала терпели большие убытки. На «Телекуоре» дела были получше. Зрители, кажется, простили Камилле Гальвани, что она оказывала поддержку каррадистам, поскольку догадывались, что делала она это не по доброй воле, а, скорее, в силу обстоятельств. Но Камилла понимала, что момент сейчас трудный и, чтобы сохранить большую часть зрителей своего канала, ей надо очень постараться. Пятого февраля редактор «Сюрпризов и слез» позвонила синьору Петрарке, чтобы пригласить его с внучкой в свою передачу, которая должна была выйти на следующий день. – Вас ждет встреча кое с кем из знакомых, – сказала она старому художнику, который в отсутствие Ланчелота Гривза сам подошел к телефону. – С кем, пока не говорим. Иначе что это будет за сюрприз? – Ах вот как, милая? – ответил дедушка Пульче. – А вы уверены, что мы так жаждем ваших сюрпризов напоказ перед всем светом? Редактор не поверила своим ушам. На ее памяти не случалось, чтобы кто-нибудь отказывался от предложения Камиллы Гальвани. Обычно все были в восторге от такой уникальной возможности появиться на телевидении. – Подумайте, пожалуйста, еще, синьор Петрарка, – воскликнула она. – У нас лежат тысячи заявок. Люди готовы придумать любую историю, лишь бы появиться в нашей программе. – Так в чем проблема? Пригласите кого-нибудь из этих эксгибиционистов. Разрешите откланяться, милая. Меня ждут мои куры и орхидеи. И прежде чем та успела что-то сказать, дедушка Пульче повесил трубку. – Ничего, что я ответил за нас обоих? – спросил он Пульче. – Конечно, – сказала она. – С меня хватило того раза, когда мы заявились к ним с Коломбой и Липучкой и взбесили Кукарикарди. А как ты думаешь, с кем мы должны были у них встретиться? – Наверняка с каким-нибудь пронырой-журналистом, который закидал бы нас вопросами о Тали и Эвелине. От таких лучше держаться подальше. – А знаешь… Я бы, может, и не отказалась пойти. Во вчерашней телепрограмме было написано, что завтра у Гальвани в рубрике «Гости издалека» будут те пятеро с эфемерного острова. Уже целую неделю по «Телекуоре» сообщают об операции по их спасению. Группе Гальвани удалось прибыть туда раньше американцев и новозеландцев. Еще я прочла, что эти «туземцы» должны прилететь в Милан на самолете за час до начала программы и будут сразу доставлены в телестудию. Жаль, что меня там не будет. Хотелось бы познакомиться, поговорить… – Мы можем посмотреть на них из дома. Телевизор соседям пока не вернули, – сказал Виктор Гюго. – Какая, в сущности, разница? – Боюсь, Камилла будет задавать им тупые вопросы. Она ведь совершенно не разбирается в эфемерных островах. На следующий день я поднялась к своему прадедушке смотреть вместе с Пульче «Сюрпризы и слезы». Было интересно, кого в результате пригласили вместо них. Показали двух семидесятилетних синьор, которые когда-то учились в одном классе. Но после объятий и всех этих «Ах!», «Ох!», «бе и ме» ничего интересного они сказать не смогли. Потом был отец с восьмилетним сыном. Этого человека оставила жена, и он рвался встретиться с ней у Камиллы и потребовать объяснения. Видно было, что жена объясняться не хочет. Но когда она начала говорить, этому мужу, по-моему, захотелось провалиться сквозь землю. Все услышали, что он никогда не спускал за собой воду в туалете, не мыл ноги и оставлял заплесневевшие лимоны гнить в холодильнике. Потом наконец настало время «Гостей издалека». Прозвучало музыкальное вступление, и Камилла Гальвани направилась в ту часть студии, где были расставлены кактусы и иглу. Пока она шла, режиссер, видимо, что-то говорил ей в наушники. На лице ее отразилось недоумение. Она наморщила лоб. Потом в ярости повернулась к телекамере, и тут ее прорвало: «С каких это пор? Это что за новая мода воротить нос от телевидения?! Не хотеть появиться на экране? Сколько денег и усилий потрачено, чтобы найти этих несчастных и привезти их в Италию!» Никогда еще мы не видели ее такой взбешенной. И ясно было, что она не играет: глаза вылезли на лоб, как у лягушки, лицо покрылось красными пятнами. Выглядело это очень смешно. «Пусть зрители знают, – кричала она, – пусть знают, как к ним относятся эти отщепенцы. Кем они вообще себя возомнили?» Режиссер снова что-то сказал ей в ухо. Наверно, чтобы успокоилась. Камилла кивнула, сделала глубокий вдох, похлопала ресницами и заговорила снова: «Вчера мы пригласили в „Сюрпризы и слезы“ дедушку с внучкой – не скажу, как их зовут, чтобы не делать им рекламы после того, как они имели наглость отказаться от нашего предложения. Мы думали, им будет интересно пообщаться с вернувшимися островитянами. Но оказалось, что нет. Что ж, тем хуже для них!» – Надо же! – воскликнула Пульче. – Значит, ты был неправ. Как это Камилла догадалась, что мне ужасно хочется пообщаться с исследователями вулканических островов? «Ладно, заменим кем-нибудь еще, – решила я. – А с островитянами поговорим и без „сюрпризов“, – продолжала Гальвани. – Люди ждут их уже три недели. Всем и так интересно. Я была уверена, что они уже приехали и готовятся в гримерной. И что же вы думаете? Час назад, сойдя с самолета, эти пятеро посмели заявить нашей группе: „У нас есть более неотложные дела“. Неслыханная наглость и неблагодарность! Сели в такси, и только их и видели. Но это им так не пройдет. Они заплатят нам за нарушение контракта, за ущерб – материальный и моральный. Мне плохо! Режиссер! Пустите мультфильм или научпоп про муравьев, что угодно. Я больше не могу…» Рыжеволосая Камилла вдруг осела на пол, и двое техников кинулись к ней на помощь. Потом появилась заставка «Мир под микроскопом». Виктор Гюго-Петрарка хохотал как сумасшедший: – Ничего смешнее не видел! Ха-ха-ха! – Вся его огромная фигура сотрясалась от смеха. Как раз в этот момент зазвонил колокольчик. Пульче пошла открывать. Коломба с прадедушкой услышали звук открывшейся двери, потом истошный вопль: – Мама!!! Потом что-то плюхнулось на пол. Это Пульче упала в обморок, обнаружив на пороге своих родителей, которые вот уже четыре года числились мертвыми, и теперь лежала на полу, как только что Камилла Гальвани в студии «Телекуоре». А синьор Петрарка, узнав сына и невестку, затрясся как осиновый лист – как тогда за обедом, обнаружив у Тали родимое пятно в виде птички. – Но… но… Ты живой, Гильермо, – наконец пролепетал он. – И ты тоже, Антония. И хорошо выглядишь. Я думал, вы погибли. Где же вы были все это время? Почему не позвонили, не написали, не сообщили в посольство? – Потому что на острове не было никакой связи с миром, – отвечал сын. Антония с помощью Ланчелота и Коломбы пыталась привести в чувства Пульче: – Пульхерия, очнись! Скажи что-нибудь! – Так, значит, это вы довели до истерики Камиллу Гальвани, – подумал вслух невозмутимый Ланчелот. – А говорили, вернулись пятеро. Где же остальные трое? Хотя я уже привыкла к самым невероятным и непредсказуемым поворотам событий, но… – Альваро поехал на поезде в Геную, – спокойным голосом начала объяснять мать Пульче. – Ему не терпелось увидеть свою семью. У меня перехватило дыхание. «Мне нельзя падать в обморок, – подумала я. – Упаду на Пульче, плохо будет нам обеим». – Он обещал позвонить, как только будет там, – продолжала синьора Антония, как будто речь шла о чем-то совершенно обычном. И, как в абсурдном сне, добавила: – Хена и Китукси пошли искать женский монастырь, орден с таким странным названием, «малахиты» или что-то в этом духе. Мы договорились встретиться завтра днем. Вы не возражаете, если мы пригласим их сюда? Они обе ужасно милые. «Сейчас упадет Виктор Гюго, – подумала я. – Упадет на нас и раздавит». Но он не упал. Просто стал совсем бледный и сказал так тихо, что я еле расслышала: – Коломба, иди позови маму. Я пулей слетела вниз. Мама мне не поверила. – Бессердечная ты девчонка! – обрушилась на меня она. – Как можно так глупо и жестоко шутить! – Но это правда! Пойдем! Поговори сама с родителями Пульче. Ее отец – твой дядя, сводный брат Китукси. Они все были впятером на этом эфемерном острове. Мама приложила мне руку ко лбу, чтобы проверить температуру. – Бедная девочка, ты заболела и бредишь. Но Лео сразу понял, что я говорю правду. – Мама! – крикнул он зазвеневшим от волнения голосом. – Ведь ты же оставила нашим соседям в Генуе адрес Упрямой Твердыни, правда? А что, если папа придет и никого не застанет? Или увидит, что в нашей квартире живут другие люди, и подумает, что мы умерли? Или пойдет искать нас где-нибудь еще и снова потеряется… – Успокойся, – сказала я. (Все эти вопросы я успела задать себе сама несколько минут назад.) – В любом случае он вернется в Милан. Он же знает адрес «девчонок». А они знают, что мы здесь. Колокольчик звонил в тот вечер не переставая. И каждый раз за дверью нас ждал сюрприз. Появились Мать Норберта и сестра Гервазия в сопровождении двух высоких негритянок. Их черные волосы были заплетены в частые-частые косички, как у синьоры Сенгор. – Они не погибли в наводнение, как остальные жители деревни. За два дня до этого им повезло уехать в Америку с джазовым оркестром, – объяснила сестра Гервазия. – С афроамериканским бэндом, – уточнила та негритянка, что была повыше (мы сразу поняли, что это Хена). – Они открыли нам джаз, без которого мы теперь никуда. – Маэва! Девочка! – тихо сказала та, что была моложе, осторожно проведя пальцем по маминой щеке. – Мы не искали тебя, потому что не хотели вмешиваться в твою жизнь. «Как бразильский телесериал, – подумала я, – и я в нем тоже кого-то играю». Невозможно было представить, что все это происходило на самом деле. – Хена, любимая! – Синьор Петрарка крепко обнял старшую негритянку и зарылся лицом во все эти черные косички. – Виктор! Как будто не было всех этих лет, – смущенно отвечала Хена. – Все эти годы я помнила моего итальянца. Коломбе смешно было думать, что эти двое влюбленных стариков – ее прадедушка и прабабушка. Позвонили «девчонкам», чтобы рассказать им невероятные новости.