Глава третья Но вся эта суета не отвлекла сестру Гервазию. – Как тебя зовут, девочка? И как зовут твою маму? – повторила она. – Меня зовут Коломба Тоскани, – ответила Коломба, – а маму – Эвелина. Эвелина Бальди до замужества. – Вот видишь, Эвелина. Эва. Маэва. Когда Бальди ее удочерили, то изменили ей имя, но только чуть-чуть, – сказала сестра Гервазия. Коломба вздрогнула. – Удочерили? Вы говорите о ком-то другом. Наша мама росла в своей родной семье. Если бы это было не так, нам бы сказали. – Возможно, она сама об этом не знает, – невозмутимо ответила монахиня. – Раньше было не принято говорить с детьми о таких вещах. Но уверяю тебя, что это правда. Потому что я лично, по распоряжению Ювенальной юстиции, принесла Маэву в дом Бальди, когда ей исполнился почти годик. Мне хотелось ущипнуть себя, чтобы проснуться. Все это было совершенно невероятно. Откуда эта сестра Гервазия могла знать мою маму и дедушку с бабушкой? Значит, она все придумала? Может быть, этот монастырь – специально для сумасшедших монахинь? Тогда надо поскорее бежать отсюда и постараться забыть все, что мы тут видели и слышали. Но эта черная девочка в желтой распашонке и с петушком Дьюка – как можно ее забыть? От ее улыбок я готова была растаять, хоть и знала, что улыбка младенца – это просто непроизвольное сокращение мышц. – Хочешь подержать ее на руках? – спроси ла мать Норберта, передавая мне Тали. – Только сядь на этот стул. И твоя подружка пусть присядет. Потому что вам предстоит выслушать довольно длинную историю. Сестра Гервазия подтвердит, что за несколько минут тут не управиться, хотя сестре Бландине уже не терпится пойти купать Тали. – Садитесь и вы, сестры, – сказала сестра Гервазия. – Ручаюсь, что история матери Норберты будет поинтересней всех тех, что вы обычно рассказываете мне после вашей любимой телепередачи. Той, где потерявшиеся родственники снова находят друг друга. Надеюсь, до слез тут не дойдет, но без сюрпризов, обещаю, не обойдется. Первым сюрпризом было, конечно, то, что почти все сестры оказались почитательницами Камиллы Гальвани. Пульче тоже села, держа на руках Липучку. Одной рукой она придерживала ее, чтобы не сбежала, а другой гладила, отчего наша кошка вскоре успокоилась и начала громко мурчать. Рассказ настоятельницы – Вы, наверно, знаете, – начала свой рассказ мать Норберта, – что мы принадлежим к монашескому миссионерскому ордену. Сразу после посвящения меня направили в Африку, где я почти тридцать лет проработала в нашей миссии на берегах Нигера. Там я преподавала в женской школе – учила читать и писать маленьких девочек, подростков и даже взрослых женщин. Однажды, когда мы записывали в школу новых учениц, пришла девушка лет семнадцати с привязанной к спине малышкой. «Я буду ходить в школу, если мне разрешат брать с собой дочку, – сказала она. – Мне не с кем ее оставить». Эту молодую маму звали Хена. Я знала ее в лицо, потому что она была самой красивой девушкой деревни. Еще мне было известно, что она не замужем и живет вместе со своей очень старой и больной матерью. «Кто отец девочки?» – спросила я, надеясь уговорить его жениться на ней и помочь в воспитании дочки. Наш долг, как вы знаете, помогать людям жить по законам Бога и церкви. «Отец Китукси ушел и больше не вернется», – ответила Хена. Тогда я еще плохо знала местный язык и подумала, что, может быть, здесь так говорят об умершем. Я сказала этой девушке, что, когда ее мать тоже перейдет в мир иной, они с дочкой могут найти приют у нас в миссии. Она была так молода, что мы вполне могли предоставить ей кров вместе с другими детьми-сиротами. Спустя несколько месяцев отец Анаклет крестил маму с дочкой, и я стала крестной. Когда он стал обливать Китукси водой, я в первый раз увидела это родимое пятно: белое, похожее на летящую голубку. И Хена объяснила мне, что такой же знак был у отца девочки. «Трогательная история, – подумала я. – Но при чем тут мы – я и моя мама? Мы – итальянки. Да, у нас тоже есть похожее пятнышко, ну и что? На свете полным-полно людей с родимыми пятнами самой разнообразной формы». Хена и Китукси, больше похожие на сестер, чем на маму и дочку, выросли в нашей миссии. Обе были очень умными, старательными и обожали музыку. Сестра Ираида привезла из Италии орган для нашей миссионерской церкви, и обе научились вначале играть на нем со слуха, а потом читать ноты и сочинять свою музыку. Отец Туллий даже сравнивал их со святой Цецилией. А как они пели религиозные гимны – заслушаешься! Мелодии и песни своей земли они тоже хорошо знали и пели. В деревне они не пропускали ни одного праздника и всегда плясали до упаду. За это отец Анаклет сердился на них и грозился выгнать из миссии. Из Италии тем временем приехала сестра Гервазия и тоже привязалась к «двум Цецилиям», как многие в миссии их теперь называли. Китукси выросла еще большей красавицей, чем ее мать, и, когда ей исполнилось шестнадцать лет, ее попросил в жены преподаватель мужской школы – местный юноша из богатой семьи, владевшей не одним стадом коров. Его все уважали и в деревне, и в миссии. Звали его Тилай. Не прошло и года с их свадьбы, как Тилай упал с крыши во время починки кровли и умер. Китукси жила теперь у его родителей и через несколько месяцев должна была родить своего первенца. Мы очень переживали за нее. И, как назло, в нашей миссии в Италии решили в это время отозвать нас обратно – меня и сестру Гервазию. Обет послушания требовал от нас вернуться, хотя мы всей душой привязались к Африке. Хена осталась работать в школе при миссии – преподавала музыку. Особенно обидно было уехать, не дождавшись рождения ребенка Китукси. Но все уже было готово к отъезду, со дня на день ждали прибытия грузовика, который доставит нас в Лагос. Оттуда мы должны были отплыть на корабле в Европу. Но внучка Хены решила родиться на свет раньше срока. Еще раньше сестра Гервазия настояла на том, что, когда у Китукси начнутся схватки, Хена приведет ее рожать в медицинскую часть при нашей миссии. Дочке Китукси повезло родиться у нас, а не в доме родителей отца, где роды принимали бы женщины из деревни. Таким образом никто, кроме нашего доктора, не видел, что девочка родилась с абсолютно белой кожей – такой белой, что можно было видеть все жилки на просвет. На затылке у нее тоже было родовое пятно – и тоже голубка, но не белая, а кофейного цвета. «Альбинос!» – поразились мы с сестрой Гервазией. Мы с ней знали, что в этой деревне, как и во многих других частях Африки, существует поверье, что альбиносы приносят несчастье. Если даже им удавалось остаться в живых, судьба их в своем сообществе складывалась, как правило, очень печально. К сожалению, расистские предрассудки существуют не только среди белых. Хена, однако, поведала нам, что правда заключалась в другом (хотя от этого было, конечно, не легче). Оказывается, отец Китукси был белым. Он прожил в их деревне несколько месяцев и потом вернулся в Европу или в Америку. Тут молодая бабушка не могла сказать ничего определенного. Рассказ Хены – Он – не плохой. Когда он уезжал, то не знал, что я беременна. Я и сама тогда этого не знала. Если бы я ему об этом сказала, он, может быть, и остался бы. Купил бы мне корову и помог растить ребенка. А в случае необходимости забрал бы ребенка с собой. Все месяцы до родов я боялась, что у меня родится малыш с белой кожей. Тогда я была одна, ничего не знала о миссии и, если бы такое случилось, не смогла бы защитить его от односельчан. Ребенку-мулату здесь пришлось бы несладко. Когда родилась Китукси, я вздохнула с облегчением – кожа у нее была еще темнее, чем у меня. От отца она унаследовала только голубку. Все эти годы я надеялась, что наша африканская кровь победила белую. Молилась, чтобы и в этот раз ребенок родился, как все, или хотя бы мулатом – ведь отец у него тоже был черным. Но тут африканская кровь решила посторониться и пропустила вперед белую кровь дедушки моей внучки. Бедная девочка! Теперь семья Тилая подумает, что Китукси изменила своему законному супругу с каким-то злым духом и что мать и дочь надо изгнать из деревни или, еще того хуже, принести в жертву местным богам. Продолжение рассказа настоятельницы Мы в миссии не очень удивились, потому что знали об этом явлении. Оно особенно распространено в Латинской Америке, где с приходом испанцев в брак вступали люди с разным цветом кожи. При таком смешении кровей бывает так, что внешние признаки одного из родителей остаются скрытыми в течение нескольких поколений и лишь потом неожиданно резко проявляются в ком-нибудь из потомков. Это могут быть и черты лица, и цвет глаз какого-нибудь дедушки, прадедушки или прапрадедушки. Или, как у дочки Китукси, цвет кожи какого-нибудь близкого или дальнего родственника, причем в чистом, беспримесном виде. В Латинской Америке этот феномен называется «torna atras», что в переводе с испанского означает «возвращение назад», а человек, родившийся в семье, где все отличаются от него цветом кожи, – торнатрасом. Я навострила уши: это слово – торнатрас – показалось мне знакомым, как будто я где-то его уже слышала. Но где и когда, вспомнить не удавалось. Вся моя жизнь, до Генуи, в Генуе и в Упрямой Твердыне, все, что успело со мной произойти до того, как Липучка привела нас в этот монастырь, показалось мне запутанным сном, который, стоит только проснуться, начинает расплываться, рассеиваться и постепенно совсем стирается из памяти. Рассказ сестры Гервазии – По-моему, матери Норберте нужно немного отдохнуть, поэтому, если вы не возражаете, я закончу рассказ за нее, – подала голос сестра Гервазия. – Если вкратце, Хена и Китукси были в ужасе оттого, что родители Тилая могут отказаться от новорожденной девочки, а совет старейшин постановит избавиться от нее. «Мы должны уехать. Возьмите нас с собой в Европу», – взмолились они. Легко сказать. У нас не было на это разрешения ордена, у них не было необходимых документов для въезда в Италию, и получить их было почти невозможно. А грузовик из Лагоса должен был приехать за нами уже на следующий день. «Тогда возьмите хотя бы девочку. Она такая крошечная, что вы легко спрячете ее среди багажа», – вся в слезах, попросила Китукси. Вначале эта мысль показалась нам безумной: жестоко было разлучать малышку с матерью. Но еще более жестоко было бы оставить ее в Африке, где самой ее жизни угрожала опасность. Среди вещей матери Норберты нашлась клетка, приготовленная для обезьянки, которую отец Туллий хотел передать через нас Ватиканскому питомнику. Все прививки и документы были в порядке, все печати на месте. Обезьянку мы выпустили на волю, а в клетке, закрытой накидкой от солнца и сквозняков, отправилась в путь дочка Китукси. Когда те или иные наши спутники слышали ее хныканье, они думали, что это обезьянка, и говорили: «Бедная! Как-то она перенесет римскую зиму! Еще чего доброго заработает туберкулез или двойное воспаление легких». На границе мы показали таможенникам книжечку с прививками от тропических болезней и сказали, что обезьянка очень агрессивная. Они даже не попросили нас поднять полог и пропустили без дальнейших вопросов. Прибыв в Италию, мы написали в питомник Ватикана, что обезьянка сбежала по пути, а что касается девочки – пришлось сказать, что мы нашли подкидыша у дверей нашего монастыря сразу после возвращения. Двойная ложь, конечно. Священник на исповеди наложил на нас епитимью, каждая из нас должна была прочесть две тысячи семьсот тринадцать венков розария[22]. Но главное, это помогло нашей подопечной – она автоматически получила итальянское гражданство и вскоре была взята на воспитание любящей и заботливой итальянской семьей. – А что потом стало с Хеной и Китукси? – спросила Пульче. – К несчастью, несколько месяцев спустя после нашего отъезда в их деревне случилось сильнейшее наводнение. Все постройки, включая нашу миссию, смыло до основания. А всех обитателей унесло в море волнами. Выжить не удалось никому, – печально ответила монахиня. – Так что малышке вдвойне повезло, что мы увезли ее в Италию. Утонула бы вместе со всеми наша маленькая Маэва. Коломба подпрыгнула на стуле: – Маэва?! – Ну да, Маэва. О ней мы и рассказывали. О твоей маме. Она и есть Маэва. Неужели ты так и не поняла? – спросила сестра Гервазия.