А мать, наоборот, готова была покупать Лео любую ерунду (только вот денег у нее не было). Когда родились дети, они с мужем обещали друг другу не баловать их и дать обоим хорошее образование. Но сейчас все эти обещания были благополучно забыты. Папа всегда говорил, что есть вещи действительно необходимые, а есть те, которые кто-то хочет нам навязать, чтобы набить свой собственный карман. – Из сотни вещей, которые реклама называет совершенно необходимыми для счастья, – говорил он, – лишь четыре или пять требуются тебе по-настоящему. Все остальные нужны только тем, кто их продает, и больше никому. Я ненавижу телевизор. Вы уже это поняли, да? Когда-то у меня были любимые передачи, например про котов-сыщиков или та, в которой два брата и одна очень толстая женщина всех здорово пародировали. Мне нравились фильмы о природе, научных открытиях и о тех странах, где все не так, как у нас. Еще музыка – рок-концерты, классика, фолк и джаз. Даже опера. Если я чего-то не понимала, то спрашивала у отца, и он мне все объяснял. Теперь, когда Коломба просила мать переключиться на «Телекуоре», потому что там шло что-то интересное, та отвечала, что это невозможно. Синьора Эвелина никак не могла пропустить эту викторину или это ток-шоу, где невоспитанные люди только и делали, что перебивали и оскорбляли друг друга. И причины были по большей части совершенно дурацкие. Да и выбирать теперь стало особенно не из чего. Коломба помнила, что, когда она была маленькой, по телевизору с хорошей антенной ловилось каналов пятнадцать или двадцать. Было общественное телевидение, частные каналы, несколько зарубежных. Потом, как заметил отец, некоторые из них разрослись и поглотили остальные. Они заняли все пространство и все волны – не морские, как объяснил мне отец, а воздушные, они еще называются эфиром и похожи на радиоволны. Владельцы этих каналов с помощью рекламы ужасно разбогатели и потребовали принять такие законы, что другие итальянские каналы вскоре не выдержали и закрылись, а смотреть зарубежные стало почти невозможно. Из итальянских осталась всего одна местная телестанция, но она работает только на маленьком расстоянии, и видимость у нее плохая – все дрожит и расплывается, – а звук еще хуже. В последние годы из больших телестанций, транслирующих на всю Италию, осталось только две: «Амика» и «Телекуоре». Программы у них не очень различаются. Главное различие в том, что по «Амике» почти всегда показывают Большого Джима, то есть Риккардо Риккарди, а по «Телекуоре» – худющую и рыжую Камиллу Гальвани. Пишут, что они ненавидят друг друга и каждый старается переманить к себе телезрителей. А еще считаются журналистами! Папа говорил, что журналисту положено ездить по свету в поисках новостей, наблюдать за событиями, беседовать с незнакомыми людьми и следить, чтобы разные знаменитости говорили правду. Что это за журналист, который только и знает, что сидит в телестудии, загримированный, как актер, и обсуждает с гостями всякую ерунду, к тому же заранее все отрепетировав? Одно время Коломба делала уроки за кухонным столом. Ей нравилось, что там тепло и нескучно. Потом она попробовала сбежать от беспрестанного шума телевизора в свою комнату. Но даже с плотно закрытой дверью вся эта какофония стояла у нее в ушах и совсем не давала сосредоточиться. – Попробуй закрыться в ванной и заткнуть уши ватой, – предложил Лео. Ванная была в конце коридора, и Коломба приноровилась делать уроки, устроившись с тетрадью на унитазе. Жаль, что нельзя было перетащить туда же и стоявшее в прихожей фортепиано. Поэтому занятия музыкой пришлось прекратить. У меня такое чувство, что я предала папу, но с этим дурацким телевизором я не слышу даже метронома. Маме вообще наплевать, буду я заниматься музыкой или нет. Иногда я думаю: вот бы какой-нибудь актер или журналист обратился с экрана к моей маме, как в фильме «Пурпурная роза Каира», и сказал бы: «Дорогая синьора Тоскани (или «Дорогая Эвелина»), вы не заметили, что ботинки Лео уже давно просят каши и что ему пора купить новые?» Или: «У вас закончился стиральный порошок. В холодильнике почти пусто. Пора платить за квартиру…» Если это говорю я, то в ответ слышу: – Да, солнышко (она всегда говорит «солнышко», особенно когда хочет от меня отделаться). Поговорим об этом, когда закончится фильм. И тогда я должна торчать, как собака, у ее кресла и ждать перерыва между этой передачей и следующей, чтобы вставить слово. Только во время музыкальной заставки, которую она видела уже сто тысяч раз, мама обращает на меня внимание. И даже тогда дослушивает мои слова только до середины, потому что боится пропустить начало новой передачи. – Займись этим сама, солнышко, – обычно отвечает она. – Деньги в первом шкафчике комода. Глава третья Зарплата маэстро Тоскани выплачивалась каждый месяц его вдове, и надо было ходить за ней на почту. Каждый раз Коломбе стоило огромных усилий убедить маму обойтись одно утро без кресла и телевизора. Стоя с мамой в очереди к окошку, Коломба раз от разу все больше замечала, как та переменилась. А ведь когда мама с папой только поженились и потом, когда родились дети, мама была такая красивая, что прохожие оборачивались. Когда при маленькой Коломбе кто-то говорил: «Как же эта девочка похожа на маму! Просто вылитый портрет!», она надувалась от гордости и бежала к зеркалу, чтобы убедиться в этом еще раз. Мало того, что мама изменилась. Ей, кажется, вообще наплевать, как она выглядит. Иногда в рекламе показывают молодых мам – красивых, стройных, элегантных, хорошо причесанных, даже когда они чистят кафель на кухне или в ванной (интересно только, как они довели его до такого состояния). Тогда мама украдкой вздыхает, и глаза у нее начинают странно блестеть. Но если по дороге с почты я предлагаю: «Давай заглянем в «Упим» и купим тебе новое платье?» или: «Может, зайдем по дороге в парикмахерскую?», она испуганно отвечает: «Нет, что ты. Идем домой». Иногда Коломба не могла сдержать раздражения. Неужели мать думает, что это горе свалилось только на нее? Ей вот тоже не хватает отца, так что выть хочется. Что-то болит в груди, как рана, – тупая, непроходящая боль. Коломба чувствовала себя покинутой и преданной и никак не могла смириться с такой несправедливостью. «Почему это должно было произойти с их кораблем? Почему именно с моим папой?» – каждую ночь думала она, чувствуя комок в горле. Но в общем жизнь продолжалась, каждый день нужно было просыпаться, вставать, идти в школу. Случалось и смеяться (хотя и не без некоторого чувства вины), сердиться, думать о будущем, о каникулах, скучать, беспокоиться. Все лучше, чем забиться с телевизором в уголок столовой, становясь день ото дня бледнее, как бобы, проращенные под кроватью для урока ботаники. Со мной она не соглашается никогда, зато верит всему, что говорят с экрана. Верит телеведущим, журналистам, сообщениям об открытии новых чудодейственных лекарств, всем обещаниям рекламы, сплетням о рок-звездах и принцессах Монте-Карло. Иногда я начинаю бояться, что еще немного, и она поверит бреду Валерио Каррады, который вопит, что все беды от черных и цветных, что они вторглись к нам, как варвары во времена Римской империи, и вот-вот погубят Италию. Этот Каррада – застройщик, занимается реконструкцией старых кварталов и возведением новых. Он называет их Белейшими, потому что темнокожих туда не пускают, и даже смуглых – даже южан. Но настоящей бедой для нас стало мамино пристрастие к телерекламе. Ничего не стоит убедить ее, что ей позарез нужно кольцо с бриллиантом, персидский ковер, тренажер или омолаживающий крем. – Какая скидка! – волнуясь, говорит она. – Этот шанс никак нельзя упустить! Я стараюсь оставаться спокойной и объясняю ей, что с одной папиной зарплатой мы не можем себе этого позволить. Но на прошлой неделе, когда я была в школе, мама все-таки не удержалась. Этим гадам на «Амике» удалось всучить ей газонокосилку, и не маленькую, садовую, а для площадки для гольфа. Это притом что наша квартира находится на пятом этаже. Мама позвонила им, и, когда мы пришли из школы, огромная коробка уже стояла в прихожей, а курьер успел удалиться, прихватив все деньги, на которые мы должны были дотянуть до конца месяца. При виде пустого ящика я пришла в ужас и закатила ей такую сцену, что мама ударилась в слезы. И все равно она продолжала доказывать, что покупка очень удачная: – Ты только подумай, я позвонила среди первых тридцати покупателей и получила скидку в пятьдесят процентов. – Да хоть за полцены, зачем она нам сдалась? Она же нас не накормит, – кричала я. – И счет за электричество не оплатит. А ей-то что, если она сидит себе дома, а платить за все и делать покупки все равно должна я. Продавщица в продуктовом магазинчике, где у семьи Тоскани и так уже был большой долг, снова увидев перед собой Коломбу с опущенными глазами, на этот раз взбунтовалась: – Ну уж нет! Хватит! Скажи матери, если она не оплатит кредит, пусть поищет себе других дураков. К счастью, в буфете еще оставалось сколько-то риса и бобов, и семье Тоскани удалось продержаться до конца месяца на «пище ангелов и ковбоев» – так говорил Лео, насмотревшийся по телевизору старых фильмов с Бадом Спенсером. Коломба старалась, чтобы брат этого не заметил, но в последние дни она была как на иголках. Питаться одним рисом и бобами не очень-то полезно, особенно для Лео. К тому же их, скорее всего, не хватит до следующей зарплаты. И наконец, как уже говорилось, перспектива остаться в день рождения без подарка и без торта со свечами ее совсем не радовала. Устраивать праздник и приглашать подруг я не собиралась. Тем более что их у меня нет и никогда не было. Прежде чем переехать в Геную, мы никогда не жили подолгу в одном городе. Папа заключал контракты с разными оркестрами, и мы кочевали с места на место, так что по-настоящему с кем-то подружиться я не успевала. Когда мы поселились в Генуе, я думала, что здесь наконец-то будет время. Но в этом доме совсем нет моих сверстников. Есть или совсем маленькие, или, наоборот, почти взрослые – лет семнадцати-восемнадцати. Вся надежда была на школу. В моем классе училось (и сейчас учится) одиннадцать девочек – со мной двенадцать. Я хотела, конечно, дружить с одной из них. Начала присматриваться – и они ко мне. Нужно ведь время, чтобы понять, нравится тебе кто-то или нет. Они все были вместе с первого класса, а я только появилась. Потом однажды (этот вечер я никогда не забуду) нам позвонил владелец «Геркулеса» и сообщил о кораблекрушении. Наша жизнь перевернулась, как дерево, поваленное ураганом, – с вывороченными корнями и поломанными ветками. Тут уже было не до дружбы. Когда я вернулась в школу, мои одноклассники, мальчики и девочки, положили мне на парту открытку с сочувственными словами и маленький подарок. Не знаю, сами додумались или учителя подсказали? Мне было все равно.