— Надеюсь, вы меня простите, сейчас мне надо побыть одной. В дверях я обернулась и увидела, как она отправилась собирать осколки в кухне. * * * Полиция освободила Даниеля только на следующий день. В доме не осталось больше ничего, что могло меня напугать. Я стала его частью. Проснулась на рассвете, проветрила комнату и принесла свежие цветы. Крепко обняла мужа и не отпускала, пока не почувствовала, как расслабляются его мускулы, медленно возвращающееся чувство близости между нами. Он предпочел не говорить о днях, проведенных в тюремной камере. Место, о котором не хочется вспоминать, так сказал он, словно давая понять, что больше никогда не станет возвращаться к этой теме. — Но ты все равно будешь всегда об этом помнить, — заметила я. — Знаю, — просто ответил Даниель, — но прямо сейчас я хочу чашку кофе и распахнуть пошире окно. Аромат поджаренного хлеба, жужжание насекомых, такие простые вещи. — Я там не очень хорошо себя вел, — сказал он, когда долгое время спустя вышел из душа и тут же облачился в свою рабочую одежду — ему требовалось заняться чем-то физическим и вполне конкретным. — Вышел из себя и отказался сотрудничать. Как же я был зол на них. Могу представить, насколько подозрительным все это выглядело. Во взгляде Даниеля появилось что-то новое, что-то, что было мне недоступно. Я бы назвала это темной неизвестностью, ощущением, что продвигаешься вперед на ощупь. — Мы можем уехать домой или куда-нибудь еще, — предложила я. — Если мы и потеряем деньги, то это всего лишь деньги. Мы найдем себе квартиру или домик поменьше где-нибудь подальше от города. — А разве мы не можем просто остаться здесь? — Ты хочешь этого? — Я не могу бегать всю оставшуюся жизнь, — сказал он, и в его глазах промелькнуло то самое неизвестное мне выражение. — Переезд сюда был бегством. И теперь я не хочу просто бросить все как есть и снова удрать. Сначала нужно привести в порядок дом. — Возможно, это было всего лишь наивной мечтой, — сказала я. — Представь, если никто не захочет приезжать сюда, снимать здесь комнату, на что мы тогда станем жить? Даниель взял свой ноутбук. Связь с миром наладилась, он показал мне несколько писем, которые получил. Ничего конкретного, но, пока я отсутствовала, он успел списаться с несколькими из своих старых знакомых. — Пока речь идет только о работе корректором, есть еще вакансия лектора, оплата не слишком высокая… — Я думала, это ниже твоего уровня, — заметила я. Он искренне рассмеялся: — После нескольких дней, проведенных в тюремной камере, начинаешь смотреть на мир иначе. — Что ж, в жизни надо многое попробовать, — улыбнулась я. — А ты, — спросил он, — хочешь остаться? — Мм. — Мы останемся, только если ты этого захочешь. Но не ради меня. Мне пришлось задуматься, прежде чем ответить, прислушаться к своим чувствам, вместо того чтобы искать оправдания или придумывать полуложь, которая устроила бы его. Я окинула взглядом кухню, накрытый к завтраку стол, колышущиеся на легком ветру занавески…Все это, и вместе с тем крик, который навсегда въелся в эти стены, и солнце, чьи лучи пробиваются сквозь пышную зелень липы, прежде чем проникнуть в наш дом. — Тебе необязательно давать ответ прямо сейчас, — сказал Даниель, — поживем здесь один день просто так, отложив серьезные решения на потом. * * * Я пишу это спустя несколько дней. Времени хватает, только чтобы наводить порядок, чтобы просто быть. Продегустировать вино из замка в Мельнике и единодушно решить, что оно хорошее. А еще чтобы осторожно разговаривать. Надо говорить правду и все-таки стараться избегать ее. Не знаю, превращает ли это правду в ложь или же остается лишь доля правды. От полиции Даниель узнал, что дело Анны Джонс было закрыто, но не более того. Я, в свою очередь, рассказала ему о садовнике, который отправился защищать усадьбу, согласно клятве, которую он дал отцу, а тот, в свою очередь, — Юлии Геллер. Клятва, которая перешла по наследству. Рассказала о мальчишках, которые играли друг с другом за рекой, в туннелях, жили друг у друга и обучались друг у друга языкам. О попытке Анны Джонс вернуть обратно семейную собственность, хотя это было невозможно, о бедняге Ахо и его родителях, которые заложили в погреб вино на хранение, о фортепьянной музыке — в общем, рассказала ему все, что узнала о людях, которые жили здесь до нас и были высланы из страны. А еще о смерти Людвика, парнишки, в чьих жилах текла и немецкая, и чешская кровь и который оказался запертым в туннеле той жуткой ночью. При этом о случившемся на мосту я умолчала. Я ничего не сказала о трупах, которые несло по реке течением и которые на рассвете были похоронены на том берегу реки, ни словом не упомянула молчание, которое последовало вслед за этим. Я знаю моего мужа. Он говорит то, что считает правильным, даже если это может иметь последствия. В этом кроется причина, почему он лишился работы. Я не хочу снова его потерять. Детям мы рассказали ту же историю. Мы разговаривали с ними по интернету, и разговор вышел долгим. Мю уже определилась с датой и рейсом, чтобы приехать навестить нас. Элмеру придется дожидаться каникул между семестрами. — Что ты им про меня сказала? — Что ты был несправедливо обвинен в кое-чем, что непосредственно нас не касалось, но теперь уже все позади. — Правда? — Что именно? — Что это действительно нас не касалось? * * * На следующий день я занялась стиркой. В прихожей висел светлый плащ Даниеля. Я заметила несколько пятен по нижнему краю, так что он тоже отправился в стирку. Сортируя белье, я машинально проверила карманы. Несколько чеков, билет на поезд. Первым делом в глаза бросилась дата, следом время — 22:10. Из Праги в Усти-над-Лабем. В этом месте следовало сделать пересадку на другой поезд, чтобы добраться досюда, или же воспользоваться автобусом или такси, если время позднее. Я опустилась на пол среди грязных куч белья и во все глаза уставилась на билет. В тот вечер Даниель вернулся из Праги, он действительно был там. Только теперь, постепенно, до меня доходил скрытый в его вопросе подтекст: «А ты хочешь остаться?» В сутолоке старых еврейских кварталов я видела именно его. Даниель все знал и все-таки ничего не сказал. Выходит, своим молчанием он простил меня? Когда он ненадолго отлучился во двор, я заглянула в его телефон. Функция «Найти айфон» была активирована. Я боролась с желанием спросить его напрямую. Но тогда мы обязательно разругаемся, и то хрупкое равновесие, которого мы с таким трудом добились, будет уничтожено. В итоге я затолкала билет поглубже под объедки в мусорном ведре. * * * В первую ночь еще нет, но во вторую мы снова занимались любовью. Или, точнее, заново. Появилось что-то непредсказуемое, что-то отчаянное, но в то же время более осторожное, как бывает в самом начале отношений. Получилось неплохо. — Вот чего я до сих пор не понимаю, — сказал после Даниель, лежа в постели, — так это что Анне Джонс понадобилось здесь посреди ночи. — Думаю, она собиралась копать. — Копать? Зачем? Я уселась на постели и потянулась за мобильником. — Ахо Геллер рассказал, как в последние дни перед отправкой за границу его мать стаскивала во двор усадьбы серебряные подсвечники и старинный фарфор. Спрашивается — зачем, если им разрешалось взять только пятнадцать, самое большее — пятьдесят килограммов? Я показала Даниелю детский рисунок, который сфотографировала на телефон — фантазия восьмилетней Анны о сундуке с сокровищами, который лежит, зарытый под деревом.