— Я только что узнала, что один мой знакомый покончил с собой, — сказала я. — О нет! Как это печально! — воскликнула Марта и небрежно уселась на стопку классиков в новом издании. — Вы были с ним близки? — Не особо. Но все же. — Кофе? У меня и вино есть. — Мм. — И то, и другое? — Можно, я воспользуюсь вашим туалетом? — Разумеется. — И она жестом указала на заднее помещение. Я услышала, как она запирает входную дверь и следом крик, чтобы я садилась пить кофе, а она пока поднимется наверх, в квартиру. Это были все конкретные вещи, которые в какой-то степени привязывали меня к действительности. Вода в чайнике, банка с растворимым кофе. — Хотите поговорить об этом? — спросила Марта, когда вернулась обратно с наполовину пустой бутылкой красного вина. — Пожалуй, не сейчас. — О'кей, тогда поболтаем о чем-нибудь другом. — Марта налила мне в бокал вина и засмеялась. — Я вчера немного перебрала, но, черт побери, сегодня у меня нет занятий в школе. Она тоже взяла себе бокал и подняла его. — Nazdraví! За вашего друга. Я молча выпила. Захотелось хоть на время снова стать прежней, спокойной, оживленной особой, чьи будни не омрачены ничем ужасным. Докатилась — вино в самый разгар дня. Черт, не важно, все равно уже хуже не будет. Марта бросила взгляд в окно, на садик за домом. Я вспомнила крысу, которая давеча там прошмыгнула, или это была кошка? Что-то серое, возле мусорных баков. — Не понимаю, зачем я постоянно пускаю их в дом, — проговорила она, сделав несколько больших глотков. — Когда видишь их в первый раз, они кажутся такими милыми, такими очаровательными, но стоит им появиться в квартире, как они всасывают в себя весь воздух и оставляют после себя пустоту, которой прежде не было. Словно одиночество подпитывается их близостью. Вам когда-нибудь доводилось чувствовать подобное? Ах нет, простите, я забыла, вы ведь замужем. Чайник забулькал и выключился. — Ну да черт с ними сейчас. Идемте. Держите чашку, я возьму вино, у меня там, внизу, сухарики есть, если хотите. Я осталась сидеть. При мысли о том, что мы должны спуститься в туннель, меня словно парализовало, одна лесенка у́же другой, почва и камень. Я подумала о глубине под землей, о выходах, которых больше не существует. Дела, с которыми я должна разобраться, пока не поздно. — Это фотография, — сказала Марта. — Я подумала, что, вероятно, вам захочется увидеть снимок Людвика Блау. * * * Однако, когда мы спустились вниз, я поняла, что зря боялась. Это было не страшнее, чем оказаться на базарной площади в разгар дня. Наоборот, меня даже успокаивало, что мы глубоко под землей, вокруг скальный грунт и массивные кирпичные стены с замурованными проходами, исключающие любую возможность пробраться сюда иным путем. Здесь до меня никто не сможет добраться. Я поставила бокал с вином и чашку, которые мне удалось пронести вниз по лестницам, почти не разлив. Марта зажгла фонарь на батарейках. На столике лежала открытая тетрадь, на развороте — фотографии. На одной из них — несколько бегущих мальчиков в шортиках. Пальцы Марты коснулись группового снимка. — Спортивный лагерь, лето 1943 года. Крайний слева. Он был чуть меньше ростом, чем стоящие рядом дети. Руки по швам, серьезный взгляд в объектив фотоаппарата. Шорты и футболка, все дети в летней одежде и с короткими стрижками, некоторые улыбаются, но не Людвик. Снимок был сделан за два года до его смерти, он мог немного подрасти за это время, будучи на пороге пубертатного периода. Я невольно сравнивала его образ с худеньким тельцем в подвале. Я прищурилась, чтобы разглядеть черты лица ребенка. — Самое печальное, что, происходи это все до войны, этот парнишка вполне мог оказаться чехом, — сказала Марта, выуживая из царящего вокруг кавардака связку бумаг. Вероятно, в этой свалке все же существовал какой-то неведомый мне порядок. Документы из заброшенных помещений немецкой школы. Она нашла имя Милены Блау в протоколе, датированном первыми годами войны. Мальчик, о котором в нем говорилось, был ее сыном Людвиком. Отца действительно звали Вальтером. — Очевидно, отец был судетским немцем, но мать — чешкой, и оттого было совсем непросто решить, в какую школу следует ходить мальчику. — Марта перебирала пожелтевшие листки. — Здесь показания соседей, которые свидетельствуют о том, что дома семья в основном говорила по-чешски, но поскольку отец был немцем, то ребенка тоже следовало считать немцем, особенно если речь идет о мальчике, который мог пойти в своего отца. Отделу среднего образования Милена заявила, что дома они читали маленькому Людвику немецкие сказки и пели немецкие песни. Сделав еще глоток вина, Марта взялась за вторую стопку с записями. — Было совсем непросто разобраться, кто к какой национальности принадлежит, учитывая, что два народа прожили вместе тысячу лет. Попутно она наклонилась над моим плечом и, перевернув страницу тетради, которую я держала, указала на список. Спортивные результаты. Людвик пришел вторым в забеге. Выходит, он быстро бегал. — После войны дети в смешанных семьях могли поменять свою национальность, чтобы избежать депортации, но только лишь в том случае, если отец был чехом. С отцом-немцем у мальчишки не было ни единого шанса. — Но его отец погиб, — возразила я, — я видела могилу на кладбище. — Битва за детские души, — объяснила Марта. — Поскольку ему было двенадцать лет от роду, то он уже считался конченым немцем. Чем больше я пыталась сосредоточиться, пока Марта говорила, тем более расплывчатым казалось мне лицо на фотографии. Я плеснула в бокал еще вина. Кофе я забыла там, где поставила, и теперь оно стояло и остывало возле лестницы. — Вы знали, что Гитлер был озлоблен на судетских немцев? — продолжила она. — Он освободил их от чехословацкого гнета, а они оказались неблагодарными и ленивыми солдатами, которых совершенно не вдохновляла перспектива вмешаться в войну за рейх. Нацисты даже порой предпочитали чешских националистов, уважавших порядок и дисциплину, судетским немцам, которые мечтали сбежать с переклички и остаться дома с семьей, растить капусту и жить, как они всегда жили. Я не поняла, что заставило ее опустить бумаги на стол и поднять голову. Должно быть, колокольчик на двери магазина или какой-нибудь еще звук, который сумел просочиться вниз и который Марта, наверное, за столько лет научилась улавливать. — Побудете здесь немного без меня? — спросила она. — Жаль, что приходится оставить вас одну, но я не могу позволить себе упустить тех немногих покупателей, которые у меня есть. Разумеется, я была не против и снова взялась перелистывать тоненькую тетрадку. Там было еще несколько спортивных результатов, но имени Людвика я больше нигде не встретила. Второй, во всяком случае. И как раз в беге. Должно быть, путь его бегства пролегал по ту сторону толстых стен, что сейчас окружали меня. Потайной проход в туннели находился совсем рядом с книжной лавкой, достаточно близко, чтобы его смог заблокировать пожар, когда на улицу вышвыривали книги. Мне показалось, что каменные своды становятся ниже, сдавливают меня своей тяжестью. Словно пойманная крыса, подумала я, угодившая в ловушку без шанса выбраться из нее. Услыхав звук открываемой наверху двери, я испытала облегчение. Как хорошо, что Марта возвращается. Я решила купить у нее эту тетрадь. С помощью современных технологий можно получить вполне неплохое изображение Людвика Блау. Я подумала о том месте, где он умер, о безымянной могиле, где он похоронен — надо будет заказать крест с его именем. Я сделала на телефон снимок страницы с фотографией на тот случай, если Марта по какой-либо причине не захочет продать мне тетрадь, попутно отметив, который сейчас час. Десять минут четвертого. Внезапно появившееся ощущение, словно я что-то упустила. Допрос в полиции ровно в три часа. Как я могла забыть о нем? Я успела сделать всего несколько шагов в сторону лестницы. Не знаю, что заставило меня насторожиться: дыхание, запах, тяжесть шагов? По лестнице спускалась не женщина, а мужчина. Я инстинктивно попятилась прочь от света, в один из закоулков. Низкий свод, проход в туннель, похожий на ампутированную кишку. Словно крыса. — Соня? Я знаю, что ты здесь. Его тень заметалась по стенам, упала на земляной пол напротив того угла, где стояла я. Чего проще — сделать шаг вперед, сказать: «Ой, это всего лишь вы, как глупо, что я испугалась». Но я не могла пошевелиться. — Я не успел рассказать, что там было, в этом письме. Ты так поспешно уехала. Тень пропала. Звук шагов сделался чуть глуше, потом они совсем остановились. Я услышала шелест переворачиваемых страниц, шорох, как будто в чем-то роются, звяканье ключей. Моя сумка. Она осталась лежать на столе. — Я думаю, тебе будет интересно узнать, почему Ян Кахуда расстался с жизнью. Нет, крикнул мой внутренний голос, пока я стояла с открытым ртом, стараясь дышать медленно и бесшумно. Он не покончил с собой. Это вы хотите, чтобы все выглядело именно так — вот только кто вы на этот раз? Свет запрыгал по стенам. Фонарик на батарейках. Должно быть, он взял его и теперь совершает с ним обход, по очереди светя во все боковые проходы и ниши. — Когда люди не в силах жить с тем, что натворили, — продолжил Адамек, и его голос снова стал приближаться, — то они съезжают с катушек. Спустись вниз, молила я, там есть еще одна лестница, которая ведет в самый нижний подвал. Если бы я только услышала звук спускающихся туда шагов, я бы выскочила из своего укрытия и выбралась по лестнице наверх. — Ян Кахуда увидел, как кто-то шатается возле вашего дома. Он подумал, вдруг это вор, и решил разобраться. Вспыхнула ссора. Старик заметил мотыгу в руках неизвестного раньше, чем понял, что перед ним женщина. Потом он молил Бога о прощении. Неужели такое возможно? Все ходят вокруг да около и врут напропалую. Почуял ли он запах моего страха или прошло уже так много минут, что Адамек успел обыскать остальные туннели-тупики, не знаю. Но внезапно проход заслонила тень, он наклонился, чтобы не задеть головой свод, конус света упал на стену напротив и пополз ко мне. Крыса сумела бы прошмыгнуть между его ног. Как бы то ни было, у меня имелось два варианта. Когда он схватил меня, я замахала руками и попробовала его ударить. Антон Адамек крепко ухватил меня за предплечья, он мог легко сломать мне руку с помощью одной лишь грубой силы. Вместо этого он вытащил меня из тьмы на свет. Такой слабый, и все же мне его хватило, чтобы зажмуриться. Глаза жаждали мрака, хотели обратно туда вернуться. — Успокойся, — сказал он. В его голосе больше не было теплоты. Только холод. Или даже еще хуже — безразличие. — Простите, я испугалась, — пролепетала я. — Я не знала, кто сюда спускается. Эти туннели… — Он ослабил хватку, и я смогла отступить на шаг в сторону — хоть какое-то расстояние. Глубокий вдох. — Как вы меня здесь нашли? — Это моя работа.