Ночь выдалась куда темнее, чем дома в Швеции в июне, не было ни чарующей прозрачности сумерек, ни нетерпеливого света зарождающегося дня, которые ассоциировались у меня с праздником Середины лета. Я все же подъехала к двери, соблюдая осторожность на тот случай, если внезапно появится кошка. Оставив ключ в замке зажигания и фары машины включенными, отперла входную дверь и зажгла на кухне свет. После чего снова вышла и, выключив фары, вернулась в дом и заперла за собой. Боязнь темноты — это еще и боязнь наших собственных страхов. Лицо за окном, чья-то тень за занавеской в ванной, мысли, которые пугают куда больше, чем то, что может случиться с нами на самом деле. Я забрала матрас из каморки на нижнем этаже и потащила его вместе с постельным бельем вверх по лестнице. Постелила в комнате, которая должна была стать нашей спальней и куда никто не мог заглянуть с улицы. Переводчик сказал, что ничего страшного со мной не произойдет. Я лежала, кутаясь в его слова и вдыхая слабый запах натуральных красок и льняного масла. Он, присутствовавший на допросах и знавший истинное положение дел, признался бы он, если бы мне действительно угрожала какая-либо опасность? А следом еще одна мысль, куда страшнее и совершенно недопустимая: а что, если они уже схватили виновного и все, что они утверждают, правда? Тогда все действительно в порядке. В отвратительно-мерзком порядке. Вместе с матрасом я захватила с собой бутылку вина, несколько овсяных печений и упаковку готовой, мелко нарезанной ветчины, просроченной всего на сутки. Бокал я захватить забыла, но снова спускаться вниз не хотелось. Поэтому я, как подросток, уселась на матрасе, прислонилась спиной к стене и отхлебнула прямо из горлышка. Вино, купленное по дороге в Прагу, один из отличнейших сортов — «мюллер-тургау». Я пила не для храбрости, не чтобы забыться, а дабы отвлечься от своих страхов, думала о посторонних вещах. Например, я могла бы думать о Поле, но очень быстро мои мысли переключились на Антона Адамека. Мы с ним в машине. Занимаемся любовью. Ни грамма чувств. Примитивно, грубо, предсказуемо. Если бы он не вышел. Если бы я повезла нас в более темное место. Все что угодно, лишь бы больше не думать ни о чем другом. Я была одна, я была омерзительна, но никто в этот момент меня не видел. Торопливо допив вино, я провалилась в сон. * * * Меня разбудил рассвет или скорее сон, в котором снова фигурировала моя сестра. Ей исполнилось шесть или семь лет. Она бегала по участку, мы устраивали праздник в саду, там были друзья, наши взрослые дети, родственники. В этом сне не было ничего ужасного, и все же, проснувшись, я ощутила чистый, незамутненный приступ страха. Мне потребовалось несколько секунд, прежде чем я поняла, где нахожусь. Увидела почти пустую бутылку от вина, нащупала под одеялом телефон. Без четверти пять. Я не помнила, как уснула. Если бы не сестра, которая являлась мне только в глубоком сне, я бы решила, что мое состояние скорее напоминало легкую дремоту на грани сознания. Слабый проблеск утреннего света в комнате — предчувствие зарождающейся зари. Я подошла к окну. Реку затянула тонкая дымка — над землей низко висел туман. Ахо говорил о реке. И о липе. Больше ни из одной другой комнаты в доме не открывался столь же обширный вид, как отсюда. А ведь обычно он просыпался именно на рассвете. Взволнованный больше обычного, по словам персонала, но в то же время пребывающий в большей ясности ума. Казалось, та же самая вещь случилась и со мной, несмотря на слишком большое количество выпитого после полуночи вина. Словно прояснялись картины прошлого и разрозненные фрагменты соединились между собой. Впервые за долгое время я вызвала к жизни ту часть себя самой, которая никогда мне не нравилась и которую, как я думала, оставила навсегда позади. Та моя часть, что составляла графики и расписания, вписывала время и распределяла людей, пока не останется вопросительных знаков и пустых незаполненных строк. Первый временной отрезок — это ночь, когда Людвик сбегает и прячется в туннеле. Той же самой ночью Ахо, спасая свою жизнь, удирает с моста домой, а его мать закладывает последними кирпичами стену, которой заканчивается туннель. Тем самым проход наружу оказывается замурован. Ночь сменяется утром. Когда же стихает крик? Людвик уже распрощался с надеждой быть спасенным или на это понадобилось куда больше времени? Продолжает ли эхо его призывов о помощи гулять по дымоходам и вентиляционным шахтам, так что нельзя с уверенностью сказать, откуда они исходят? Неужели Юлия тоже ничего не слышит? Или же она услышала крик уже тогда, когда клала последние кирпичи? Снаружи становится чуть светлее. В лучах пробивающегося солнца блестит паутина. За туманом река делает свой крутой поворот. Что происходит, когда дно мелеет и множество трупов застревает в камнях и камышах, выталкиваемые наверх теми, кто находится внизу? Я вспомнила о списках пропавших без вести. Подумала о том, сколько людей могли трудиться на пивоварне такого размера — жженый запах солода и хмеля. И о матери Людвика, Милене, которая была среди них. Как же близко от могилы на том берегу реки, где мать похоронена вместе с другими мертвецами на рассвете, до туннеля под землей, где в итоге мальчик свернулся калачиком. Дам из книжного магазина проник в туннель и ускорил его кончину, но он все равно кричал до последнего… Живые несут мертвых. На рассвете Ахо стоит у окна спальни и видит тела, которые плывут по реке, видит, как на том берегу их достают из воды и несут вверх по склону. Вскоре в дверь дома садовника раздается стук. Пришедшие заставляют старшего Кахуду взять лопаты и рыть могилы, пока его сын прячется в доме и наблюдает за происходящим в окно. Движущиеся в легком тумане тени. Вот откуда бежала во сне моя сестра, со стороны реки, словно хотела сообщить мне что-то. Исторгнутая из подсознания, бегущая от мертвых. * * * Утро разошлось в полную силу, с прекрасной безоблачной погодой и солнцем, которое резало глаза. Я проглотила двойную дозу альведона. На завтрак — кофе и поджаренный хлеб, который нашелся в морозилке. В девять часов тридцать семь минут я получила сообщение от Антона Адамека. Судья принял решение арестовать Даниеля. В пятнадцать ноль-ноль полиция желает встретиться со мной для дополнительного допроса. На котором Адамек будет присутствовать в качестве переводчика. Я слышала, что существует два способа реагирования в состоянии повышенного стресса и паники. Оба восходят еще к тем временам, когда человек жил в степи и зачастую вел себя как дикий зверь, опираясь на инстинкты. Ты можешь сбежать, а можешь драться. Мгновенная оценка ситуации, сравнение разницы в весе. Большинству доступны обе возможности. Газанув, я несколько быстрее, чем следовало, проскочила между столбами ворот, скорее прочь от того места, где я мечтала поставить выкрашенную голубой краской скамью. Миновала мост, проехала мимо гостиницы и остановилась на городской площади. Подошла к тяжелым дверям под башней с часами, ненавидя саму себя за то, что не разобралась с этим сразу же. Ощущение или скорее твердая уверенность в том, что я вот-вот потеряю контроль над ситуацией и останусь ни с чем. Должно быть, бледная особа в дежурке поняла по моему решительному виду, что я настроена серьезно и запросто могу закатить скандал, потому что сразу же куда-то позвонила, после чего указала мне в глубь коридора. Там меня встретил очень полный мужчина — переваливший через все преграды живот и почти подметающие пол брюки. Он представился как Петр Войтек, технический сотрудник. Попросил меня на небрежном английском присесть в его каморке, которая служит ему кабинетом, и добродушно извинился за то, что не понял, в чем заключается моя проблема. — Документы на недвижимость, — сказала я и объяснила, что они до сих пор пылятся у них в конторе, хотя уже давным-давно должны были оказаться у нас на руках. — К сожалению, это не мой отдел. — Но меня направили сюда! — Они всех сюда направляют только потому, что я говорю на английском. Заблудившихся туристов, искателей удачи, которые рассчитывают найти в горах золото или уран и хотят знать, какой размер взятки надо дать за месторождение, big money… — И Войтек, растопырив пальцы, потряс ладонями на манер девушек из группы поддержки спортивной команды. — Вы в самом деле хорошо говорите по-английски, — сказала я и так улыбнулась ему, что его щеки слегка порозовели. — Мой отец обожал «Битлз». Джон Леннон и Пол Маккартни научили его английскому, ну а после того, как мне исполнилось пять, он больше не говорил со мной ни на каком другом языке. Все равно через поколение или два весь мир будет говорить на английском, and the whole world will be one[33]. — Так какой же ваш отдел? — Технический. IT. Прокладка широкополосных линий связи. Договоры, технические разработки, закупка оборудования. — То есть если я захочу подключиться к широкополосной сети вещания… Петр Войтек просиял: — Верно! Тогда вы сможете обратиться ко мне. Для прокладки кабеля. Да-да, смело обращайтесь! — Его пальцы запорхали по клавиатуре, после чего он развернул монитор ко мне лицом. — Есть несколько операторов, в чью зона охвата входит наша, но если вы предоставите сведения о себе — адрес, наименование недвижимости и прочее в том же духе, — то я помогу вам подобрать правильное решение… — В том-то и проблема, — покачала головой я, — что папка со всей информацией по недвижимости застряла где-то здесь. Петр Войтек застонал и воздел руки к потолку в жесте, говорившем: какие же все вокруг идиоты. — Некоторые отделы… Они продолжают жить в прошлом столетии. Лично у меня в голове не укладывается, как раньше обходились без цифровой информации. — Выходит, я не смогу подключиться к оптоволоконной сети?.. Толстяк принял озабоченный вид. После чего вскочил на ноги, на удивление легко для своего веса, и, спросив, какой у меня адрес, попросил немного подождать. Я услышала, как покидая комнату, Войтек напевал I need somebody, help, not just anybody, he-e-e-elp…[34] Между его ягодицами виднелась глубокая ложбинка, но голос у него был красивый. Прошло минут двадцать, после чего я услышала, как он возвращается. Я надеялась, что документы лягут передо мной на стол, но Петр Войтек с пустыми руками уселся за компьютер, и его пальцы снова забегали по клавишам. — Нашли что-нибудь? — Боюсь, плохие новости. Если бы вы сразу сказали, что это за рекой… Слишком далеко, слишком дорого и ни одного жилья поблизости. Пожалуй, единственный выход для вас — это беспроводная связь. Я распечатаю вам список операторов, которые предлагают хорошую пропускную способность и высокую скорость за доступную цену. — А документы? — Копировальный аппарат работает убийственно медленно, но я отсканировал то, что есть. Сообщите мне свой электронный адрес, и я сброшу вам на почту. — Он указал на мобильник, и я не мешкая зашла на свою почту. Спустя секунду пришло сообщение. Три документа во вложении. — Не думаю, что вам есть о чем волноваться, — сказал он и искоса поглядел на меня, не отрываясь от экрана, — скорее всего проблем не будет. — Каких проблем? Рубашка туго натянулась на животе Петра Войтека, когда он откинулся на спинку стула. Почему я замечала только то, что имело отношение к его весу? С тем же успехом я могла упомянуть про пронзительный взгляд его на удивление голубых глаз. Отправленные им файлы являли собой первичную регистрацию недвижимости, относившуюся к периоду до 1945 года. Этого нам с Даниелем не показывали. Пока Петр Войтек говорил, я открыла документ, он был на немецком. При виде имени Йоханна Геллера я вздрогнула — персонаж, о котором я только слышала, внезапно стал реальным человеком из мяса и костей. Также там был акт отчуждения недвижимого имущества, который пришлось подписать прежним владельцам усадьбы, когда они навсегда отказывались от своих владений. Изящный подчерк, подпись Юлии Геллер. — Вне сферы моей компетенции, как говорится. Должно быть, в те времена это было обычным делом, hell yeah[35], ведь была война. И тот факт, что кто-то подает протест, вовсе не означает, что он получит права. Большинство людей, несмотря ни на что, склонны ошибаться, особенно когда они обращаются в органы государственной власти. И Войтек рассмеялся собственной шутке. — Погодите-ка, — остановила его я, — выходит, кто-то подавал формальный протест против купли-продажи? — Что-то в этом роде, да. В торговле много подводных течений, законность права на владение может быть оспорена. Заявления, жалобы, вот такая стопка бумаг. — Он показал толщину пальцами. — Если бы я начал все это сканировать, то застрял бы там til the end of time[36]. — Но вы их читали? Петр Войтек улыбнулся: — Сплошная юриспруденция, не мой профиль, но кое-что можно понять из сопроводительного письма. — В его голубых глазах появилось что-то испытующее. — А вы этого не знали?