— Готова спуститься? — спрашивает она. Улыбаюсь в ответ. Она бережно берет меня за руку и помогает сойти по ступенькам. В столовой садится на свое обычное место рядом с окном во главе стола, я — через два стула от нее. Фрамуга приоткрыта, и я чувствую легкое дуновение ветра на моих волосах, от которого по шее и плечам пробегают мурашки. На столе бутылка вина. Удивляюсь неожиданной щедрости, но Нина наливает только себе, мне не предлагает — знает, что я соглашусь, и, перехватив мой пристальный взгляд, отворачивается. Я привычно молчу и отхлебываю теплую воду из стоящего передо мной пластикового стакана. В качестве аккомпанемента для семейного ужина она снова выбрала сборник хитов ABBA на старой пластинке, настолько заезженной, что допотопная игла то и дело перескакивает и слова песен теряются в шуме и потрескивании. Однажды я неосторожно предложила ей купить альбом на компакт-диске, чтобы нормально, без помех слушать музыку; посмотрев на меня с нескрываемым отвращением, Нина напомнила, кому когда-то принадлежала эта пластинка, и заявила, что избавиться от нее было бы «кощунством». «Мы ведь не можем менять вещи просто потому, что они стареют, так ведь?» — многозначительно добавила она. Порядок песен помню наизусть. Раздаются вступительные аккорды SOS, и я не могу удержаться от усмешки (естественно, лишь мысленной) — юмор висельника, кажется, так это называется. Нина берет ложку и выкладывает мне в тарелку самый большой кусок курицы с дополнительной порцией овощей, щедро сдобренных соусом. Сама же обходится гораздо меньшим. После такого ужина я весь вечер буду мучиться от изжоги. Однако не жалуюсь. Благодарю ее и говорю, что пахнет очень аппетитно. — Помочь? — спрашивает она, и я киваю в ответ. Подойдя ко мне, нарезает мясо ножом на маленькие кубики и возвращается на свое место. — Что интересного на работе? — спрашиваю я. — Ничего. — Народу много? Судя по толпе детей, играющих на улице, уже начались пасхальные каникулы. — Все-то ты замечаешь из своего «вороньего гнезда»… — Просто наблюдаю. Курица наполовину сырая, но я молчу и окунаю кусочки в соус, чтобы замаскировать тошнотворный вкус. — Сегодня с утра были дошкольники, так что пришлось попотеть, — продолжает Нина. — Некоторые родители просто сваливают на нас детей, будто мы — няньки, а сами сбегают за покупками. Суть нашей программы — читать вместе с детьми. Но есть женщины, которые тяготятся материнством, так ведь? Кусок картофеля падает с ее вилки на стол. Она дважды пытается поддеть его, размазывая соус по тонкому светлому кружеву. Ненавижу, когда она стелет эту скатерть. Ее сшила моя бабушка незадолго до своей смерти. У нее был рак груди. Меня так и подмывает сделать Нине замечание, но я прикусываю язык и делаю вид, что ничего не произошло. — Кстати, Луиза снова беременна, — говорю. — Кто это? — Луиза Торп из восемнадцатого дома. Ее муж — таксист. — С чего ты взяла? — У него на машине стоит желтый фонарь, такой с шашечками. — Нет, — она мотает головой, — откуда ты знаешь, что она беременна? — А, — выдавливаю из себя улыбку. — У нее появился животик. Еще пару недель назад его не было, а тут… Осекаюсь, понимая, что подняла скользкую тему. К сожалению, слишком поздно. — Когда у меня начал расти живот, ты не была столь наблюдательной, а? — спрашивает Нина, сверля меня взглядом. — Пожалуй, — откликаюсь я и опускаю голову, делая вид, будто увлечена едой. Комнату словно пронзает ледяной ветер. — Я и сама заметила только на шестом месяце, — вспоминает Нина. — У меня не было ни токсикоза, ни тяжести, ни усталости, ничего. Все складывалось удачно… Еще ниже опускаю голову. — До определенного момента, — продолжает она. — Все складывалось удачно до определенного момента. Ее тон не предвещает ничего хорошего. Надо бы сменить тему, но я свои новости уже исчерпала. Нина с грохотом роняет приборы на тарелку. Я вздрагиваю и молча наблюдаю, как она поднимается, достает вторую пластинку из двойного альбома и ставит песню Does Your Mother Know[5], одну из самых заводных у ABBA. Едва раздаются первые аккорды, ее лицо светлеет, и она принимается подпевать. — Помнишь, мы всегда под нее танцевали? Брали расчески вместо микрофонов и пели. Я за мужчин, а ты за женщин, — внезапно заявляет Нина и подходит ко мне. Я сжимаюсь, не зная, чего ожидать. Но она лишь протягивает руку. — Прости, я уже слишком стара для этого, — пытаюсь отговориться я. — Отказы не принимаются! Приходится встать — просто нет выбора. Мы выходим на свободный пятачок комнаты; Нина, приплясывая, берет меня за руки и начинает вести. И не успеваю я оглянуться, как мы уже кружимся по комнате, насколько позволяет моя ограниченная подвижность, словно две идиотки. На мгновение будто вернулись наши восьмидесятые, когда мы точно так же дурачились, плясали и горланили во весь голос. И впервые за очень долгое время я ощущаю связь между нами. Как же это приятно!.. А затем вижу наше отражение в окне. Нет, Нина давным-давно не моя малышка, а я — не ее мать. Припев начинает сходить на нет, и вместе с ним исчезают воспоминания о прошлом. Возвращаемся за стол и продолжаем мерзкий ужин, одинаково отвратительный обеим. Я пытаюсь завязать светскую беседу. Спрашиваю, какие у нее планы на завтра, упоминаю имена нескольких ее коллег, и к тому времени, когда она заканчивает рассказывать мне о жизни людей, которых я никогда не видела, ужин — ко взаимному облегчению — заканчивается. Я уже чувствую, как едкий желудочный сок начинает медленно подниматься вверх по горлу, и поспешно сглатываю. Сегодня полночи придется сплевывать тошнотворную слюну в стакан рядом с кроватью. — Убрать со стола? — вежливо предлагаю я. — Да, было бы неплохо. Начинаю складывать тарелки и приборы. — Отлучусь в ванную, а потом помогу тебе подняться наверх, — бросает Нина, уходя. Я оглядываюсь через плечо, чтобы убедиться, действительно ли она ушла, — и поспешно делаю глоток вина прямо из бутылки. Оно оказывается сладким, как нектар. Я с наслаждением отхлебываю еще и тут же спохватываюсь — вдруг она специально оставила его, чтобы проверить меня? Не желая попасться, доливаю в бутыль воды из чашки, а остатками смачиваю салфетку и пытаюсь оттереть жирное пятно на скатерти. — Не трудись, — снисходительно говорит Нина, появляясь в дверях. — Постираю в машинке при высокой температуре. — Но это же кружево. Расползется. — Тогда выкину и куплю новую. С большим трудом сдерживаюсь, чтобы не ввязаться в склоку. — Готова? — спрашивает она. Безучастно смотрю на улицу. Начало восьмого, а еще светло. Внезапно Нина хватает меня за запястье и впивается ногтями. Я вскрикиваю от боли и разжимаю кулак. Штопор, который я успела сунуть в рукав, с лязгом падает на стол, однако Нина не отнимает руку, и ее ногти продолжают язвить мою кожу. Сжимаю зубы, стараясь не показать, как мне больно. В конце концов она ослабляет хватку и отпускает руку. — Собиралась положить его вместе с грязными тарелками, — пытаюсь оправдаться я. — Не стоило так себя утруждать. Сама уберу, — говорит она и кладет штопор в задний карман. Ее тон смягчается, будто этого недоразумения и не бывало. — Пойдем наверх. Глава 4 Нина Провожаю Мэгги наверх. Она медленно, шажок за шажком, поднимается по лестнице. Наблюдаю, как напрягаются мышцы жилистых рук, когда она хватается за перила, помогая себе преодолеть ступеньки. За два последних года Мэгги заметно сдала и теперь уже не так уверенно стоит на ногах, как раньше, будто боится, что, двигаясь быстрее, потеряет равновесие и упадет. Но я здесь, рядом, у нее за спиной, чтобы подхватить ее в любой момент, если это случится. Взрослея, большинство из нас смиряется с тем, что рано или поздно придется осознать свою беспомощность перед временем и просто наблюдать за угасанием родителей. Я — не исключение. Несмотря на все, что произошло между нами, мне тяжело принять неизбежный факт, что однажды ее не станет. Иногда я стою с закрытыми глазами у подножия лестницы, ведущей к ней на чердак, и слушаю, как она ходит по спальне и читает вслух, — возможно, это помогает ей заполнить мучительную пустоту в комнате. Однажды я сказала ей, что еще на этом свете она превратилась в привидение, блуждающее по дому. Ответом был смех и обещание всегда, даже из могилы, следить за мной. Ответ не без злорадства, но, как ни странно, ее слова принесли успокоение. Уж лучше жить в доме с мстительным духом, чем одной. Одиночество пугает меня больше всего на свете. Мы добираемся до верхнего этажа, и Мэгги сворачивает налево, в ванную. Дверь там до конца не закрывается, однако она несколько раз пытается плотно пригнать ее, видимо, забыв, что ничего не получится. Сажусь на верхнюю ступеньку и слушаю, как течет вода из крана. Она набирает ванну, как всегда по вторникам. Четкий распорядок защищает нас от неприятных неожиданностей. Однако временами Мэгги совершает глупости и отклоняется от сценария — например, как сегодня, попытавшись украсть штопор. В такие моменты у меня опускаются руки — мы словно топчемся на месте или даже делаем шаг вперед и два назад. Вернувшись домой, я включила погружной нагреватель — естественно, не на полную мощность, а только чтобы немного подогреть воду. Содержание дома и так бьет по карману, а доходов, кроме моей зарплаты и ее пенсии, нет. Государственное пособие на отопление закончилось еще несколько недель назад — январь и февраль выдались на редкость холодными. После Пасхи наступит лето, и отопление можно будет почти не включать. — Я принесла тебе новую книгу. За дверью слышится громыхание — Мэгги залезает в ванну и отвечает: — Спасибо. — Оставлю у тебя в спальне. Спускаюсь на второй этаж и возвращаюсь с книгой. На обложке — контур тела, какие полицейские обычно рисуют мелом на месте преступления. Почему ей нравится такое мрачное чтиво? Что откликается в ее черной душе? Кладу книгу на прикроватную тумбочку и подхожу к окну. На улице никого. За окнами у соседей мерцают телеэкраны. Интересно, что там сейчас идет. Наверное, сериалы. Когда я была маленькой, мы вечерами обязательно включали «Улицу Коронации» или «Жителей Ист-Энда». Мы — это я и мама, конечно. Папа в это время читал газеты или проектировал здания у себя в кабинете.