Тема эта была весьма и весьма деликатной. Одно неверное слово — и Каупер мог подставить своего начальника на тысячу фунтов, поэтому он ответил туманно: — Обстоятельства смерти, конечно, весьма необычные, но если вы согласны с тем, что это не убийство, то, по моему мнению, достаточно обычного вскрытия. Нет необходимости приглашать судмедэкспертов. Каупер постарался, чтобы последняя фраза не прозвучала как вопрос. Последовала пауза, и недоброжелатель мог бы сказать, что она слишком долгая. Однако ответ Ламберта оправдал ожидания Каупера. Кивнув представителю коронерской службы, инспектор вышел в переднюю, Уортон последовала за ним. — А как насчет того, чтобы поговорить с соседями, сэр? — забеспокоился констебль. — Не уверен, что будет разумно отрывать их от чтения, сынок. Констеблю показалось, что при этих словах губы инспектора тронула легкая усмешка. Затем Ламберт обратился к Кауперу: — Когда они это сделают? — Завтра, если вы не против. Ламберт снисходительно кивнул: — Может, я заеду, чтобы поприсутствовать на вскрытии. — Ну конечно, конечно, — захохотал Каупер, на этот раз уже не беспокоясь из-за того, что никто не разделяет его веселья. — Спасибо, что заглянули. Ламберт и Уортон сели в машину. — Пока, Фрэнк. — Пока. Наконец полицейская машина глухо заурчала и тронулась с места. Фрэнк Каупер облегченно вздохнул: все прошло на удивление гладко. Ламберт сидел рядом с водителем, закрыв глаза и опустив голову. Не обращаясь ни к кому конкретно, он спросил: — Ну почему этот тип глуп как пробка? Вместо ответа на этот риторический вопрос Уортон высказала вслух то, что думали и она, и Ламберт: — Даже если ее смерть была естественной, я не хотела бы умереть вот так. Ответив на все вопросы, заданные ей в участке, Сьюзан Уортин вернулась домой на полицейской машине. Она еще не успела оправиться от шока, к тому же сказывалась слабость после только что перенесенного гриппа. Женщина-полицейский, которая сопровождала Сьюзан, сидела рядом с ней на заднем сиденье и старалась отвлечь ее разговором, но зрелище мертвой Миллисент никак не выходило у Сьюзан из головы. Погруженная в мрачные мысли, она отвечала невпопад, и разговор не клеился. — Мой муж тоже подхватил грипп. Это ужасно, правда? Он уже четыре дня не встает с постели и, похоже, проваляется еще столько же. — Ммм… — В этом году просто какая-то эпидемия, верно? — Ммм… — Сьюзан постоянно хотелось закрыть глаза, но, стоило ей это сделать, она погружалась в пустоту, в которой вязким черным маслом расползался ужас от увиденного. Она сидела, опустив голову, и пыталась сосредоточиться на мысли о своем самочувствии. — У нас в участке не хватает людей, и тем, кто еще на ногах, приходится работать сверхурочно. На лице женщины, невзрачном и полностью лишенном косметики, выразилась озабоченность. То ли ее действительно волновали проблемы гриппа, то ли ее беспокоило состояние Сьюзан. — Вы уверены, что с вами все в порядке? — спросила она, и Сьюзан нашла в себе силы кивнуть. — Это, наверное, стало для вас страшным потрясением, — продолжала та. — Увидеть такое… Сьюзан почувствовала, как к горлу подступает тошнота. Казалось, желудок раздался так, что вот-вот лопнет, в глазах защипало, гортань жгло, а в голове кто-то орудовал многопудовым молотом. Она постаралась заставить себя опустить веки и тем самым избавиться от преследовавшего ее видения — лежащей на полу Миллисент. — У вас есть врач, к которому вы могли бы обратиться? Сьюзан, скорее всего, не услышала вопроса, а потому ничего не ответила. Вместо этого она вдруг ни с того ни с сего произнесла: — Она страшно боялась умереть. «А все мы не боимся?» — подумала про себя ее спутница, но не стала произносить этого вслух, заметив лишь: — В самом деле? — Рак. Она страшно боялась умереть от рака. — Ну да, я тоже. — Если Сьюзан произносила слова просто для того, чтобы отвлечься от мрачных мыслей, то ее собеседница разговаривала потому, что и не начинала думать. Какое-то время обе они молчали, затем Сьюзан продолжила: — Однажды она горела. Едва спаслась. И тут до нее дошло, что именно она произнесла. Перед ее мысленным взором вновь возникло обезображенное лицо Миллисент. Можно было подумать, что сперва его прижгли факелом, потом расплавили, а из того, что получилось, вылепили морщинистую туберозу. Сьюзан крепко зажмурилась, но видение не исчезало. Голова ее бессильно склонилась, и из глаз сами собой потекли слезы. Спутница обняла ее за плечи. Тело Сьюзан продолжало содрогаться от рыданий, которые постепенно перешли в лающий кашель, прерываемый судорожными вздохами. — Что с ней произошло? — спросила она, кое-как придя в себя. Ее вопрос был адресован не собеседнице, он прозвучал как исполненная горького отчаяния и агонии мольба, обращенная к самому Богу. — Ее лицо было… было ужасным!.. — Я не знаю, милая моя. — Сначала я подумала, что оно обожжено, но что это было на ее лице? Тем временем машина была уже в нескольких десятках метров от дома Сьюзан. Спутница Сьюзан не видела тела и была рада этому. Единственное, что она смогла ответить, так это банальное «Вскрытие покажет». Водитель остановил машину и повернулся к пассажирам: — Приехали. Женщина-полицейский проводила свою подопечную до прихожей: — Хотите, я останусь? Сьюзан покачала головой. Она чувствовала, что едва держится на ногах, и мечтала лишь о том, чтобы поскорее добраться до постели. — У вас нет кого-нибудь, кто мог бы ухаживать за вами? Сьюзан вновь покачала головой — говорить что-либо у нее просто не было сил. Но, несмотря на желание поскорее остаться одной, она неожиданно спросила свою провожатую, когда та уже повернулась, чтобы выйти на улицу: — Ее ведь не убили? Ведь не убили, правда? Сьюзан внезапно ужаснула мысль, что смерть подруги могла быть делом человеческих рук. — Ну что вы! Мы нисколько не сомневаемся, что эта девушка умерла естественной смертью. — Такая уверенность была странной и, мягко говоря, не оправданной фактами, но Сьюзан не следовало этого знать. Закрыв дверь, Сьюзан бросила взгляд на пришедшую за день почту. Похоже, что большую ее часть составляли счета. Когда Сьюзан нагнулась, чтобы подобрать их с пола, ее затошнило. Стремясь сохранить равновесие, она закрыла глаза и какое-то время простояла, прислонясь к дверному косяку. Почту она машинально положила на столик справа и мгновенно забыла о ней. Затем, почти ничего не видя перед собой, Сьюзан кое-как добрела до кровати. Она даже не заметила мигания автоответчика, сообщавшего, что в ее отсутствие ей кто-то звонил. Хартман добрался до дому лишь к семи вечера. Но все равно было еще слишком рано — и это несмотря на то, что он добирался полтора часа, что черт знает сколько миль его автомобиль двигался по шоссе со скоростью черепахи, что за это время его трижды подсекали неандертальцы в огромных сверхдорогих тачках, что… Марк Хартман терпеть не мог свою работу и ненавидел сидеть за рулем, а тот факт, что в последние полчаса ему настоятельно требовалось облегчиться, окончательно довел его до бешенства. И в восемь, и в девять, и в десять было бы очень рано. — Марк? Это ты? Нелепый вопрос донесся до него сверху, едва он закрыл за собой входную дверь. Нет. Пока Аннетт спускалась по лестнице, он успел снять пальто и повесить его в прихожей. Ну конечно, она приоделась и накрасилась. Хартман сразу понял, что все это значит. Поэтому он был готов и к следующему вопросу: — Ты… ведь ты не забыл? — Конечно не забыл. — Хартман изобразил на лице жалкое подобие улыбки, которое не произвело на Аннетт никакого впечатления. — Прости, что припоздал. Знаешь, завал работы, и потом, жуткие пробки, черт бы их побрал… — Не выражайся, Марк! — упрекнула она его, не отворачиваясь от зеркала и продолжая прихорашиваться. Эти ее слова убили всю его ложь, будто острым скальпелем вскрыв давний нарыв. Затем она добавила: — Ты бы поспешил. Мама с папой будут с минуты на минуту. А он-то ломал голову, кто бы это мог пожаловать к ним на ужин! Но слова жены не развеяли его мрачного настроения. Он ничего не ответил Аннетт и поплелся наверх, в спальню, а голос жены за спиной продолжал подстегивать его: «Пошевеливайся, дорогой». Он медленно разделся и потом долго стоял под душем, методично натирая мылом живот и пытаясь ответить на множество возникавших в его голове вопросов — в том числе на главный из них: «Когда я начал ее ненавидеть?»