— Возможно, — уклончиво ответила я, не желая признаваться, что Леркин папа на словах объяснил нам порядок растопки, параллельно волнуясь, как бы печь не треснула. Вероятно, он был не очень уверен в печнике и не знал, чего ожидать от печки при растопке зимой. В общем, мы запомнили только, что надо печь беречь, а не то она развалится, и обязательно открывать заслонку на трубе, иначе угорим. Но это уже не от качества печи зависело, а от нашей адекватности. Хотя я ни слова Анисимовне не сказала про предостережения дяди Максима, вид у нее был такой, будто я ей все вывалила, как на духу. Она хитро, как-то искоса, глянула на меня и принялась рассказывать, как нужно аккуратненько, по полешку, подкладывать и, пока одно не прогорит, другое не совать, а то ж развалится ваша печурка-то. Это сейчас я понимаю, что если Леркин папа только предполагал, то Анисимовна была твердо убеждена, что печь в нашем доме положена фигово, что вообще все строение сделано ненадежно, спроектировано полным профаном и стоит на честном слове. Значительно позже дошло до меня и то, что, вероятно, Анисимовна отлично помнила мое пренебрежение ее советами летом, а также нежелание пить тухлую воду и зимой вздумала отыграться. Но это сейчас, а тогда я развесила уши, думая, что коренная деревенская жительница ерунды не посоветует. Поблагодарив за разъяснение, я вернулась в дом и слово в слово повторила соседкин наказ: по полешку за раз, пока не прогорит. Сидевшая на корточках у печи Лера с некоторым недоумением выслушала меня, но все же согласилась, что именно так и будем топить. Она старательно оборачивала поленья для лучшего горения в макулатуру, несколько стопок которой нашла на чердаке. Там были и газеты, и какие-то драные книжонки, больше похожие на рекламные буклеты, и еще разная бумажная дребедень. Мы немедленно распотрошили эту кучу в поисках чего-нибудь интересного и время от времени зачитывались какой-нибудь ерундой, потому как других развлечений не было. Подняв с пола обрывок какой-то статьи, чтобы отдать Лере, я невольно пробежала страницу глазами... Из стопки на растопку ...До чего же были скрипучие петли калитки! Из подпола даже слышно, когда зайдет кто или выйдет. Тут еще малой повадился качаться на калитке. Заберется, повиснет и туда-сюда болтается. Уж и по-хорошему ему говорили, и ругали. Дед даже хворостиной стеганул! А малой все одно: как медом мазано, глядишь, уже качается и скрипит. Потом-то он матери чуть не со слезами признался, что не хотел качаться, и этот визгливый скрип его самого раздражал, и боялся папкиного гнева с неизбежным наказанием, но что-то непонятное толкало его висеть на треклятой калитке и раскачиваться. А всякий раз, как хотел спрыгнуть, живот сводило, будто с обрыва ухал в речку. Отец злился, все собирался петли смазать. И как нарочно, то одно, то другое, то понос, то золотуха, до калитки ли! Деда особенно раздражало. Ему казалось, что внук нарочно его, старика, доводит. А ведь дед малого очень любил, все позволял ему. Да и то не выдержал, хворостиной тогда поучил. Жалел потом, но вот так вот. И главное, когда тот прохожий вошел, мол, работу ищет, так его чуть не пинками со двора именно дед погнал, хотя лишние руки никогда не помешают, работы полно! А он: — Нет у нас ничего, ступай отсюдова! — И малому еще: — Цыц, живо в дом ступай! И никто слова поперек не сказал, не остановил, деда не пристыдил. Все сбежались, смотрели, как этот прохожий пятится обратно к калитке, а дед, старый, тощий, петухом на него наскакивает, в грудь толкает. Потом только сообразили, когда малой опять на калитку взобрался и ну качаться. Скрип-mo привычный, - каждый, кто на двор заходил, скрипел. Петли визжали громко, настырно. У малого еще и как-то раздражающе получалось. Соседка у них была знающая баба. Она подошла к малому и тихо сказала: — Достаточно, поняли все. Потому как когда тот незнакомец зашел, ни одного звука не раздалось. Молчала калитка. Вот на что дед вскинулся - на тишину. Считай, всю семью спас. А ведь сам даже и не понял, что такое накатило на него. И после у малого как отрезало: прекратил совсем дурацкую игру. А калитка так и скрипела, пока не развалилась совсем. Перестанет скрипеть - полезут нечистики, и не хватится никто. Потому как на человеке скрипит, а на нечистом - молчит. А тот тихий гость, который работу искал, в соседней деревне ее нашел. Так там вся семья за год сгинула: кто заболел и помер, кто в лесу пропал, кого бревном зашибло, а мужик их вообще по пьяни удавился. Пустили работничка, много наработал … Ересь какая-то. Сунув листок в протянутую Леркину руку, я с нарочитым кряхтением поднялась с корточек и потопала обратно к работе. Как ни удивительно, но Анисимовна все еще торчала у нас во дворе, хотя в дом заходить не стала. Она дожидалась меня там же, на расчищенной мною тропинке, и, стоило мне взяться за лопату, вновь принялась охать о нашей незавидной доле: — Вы зачем же приехали-то, ась? — Отдыхать. У нас каникулы. Зимние, — как можно вежливее ответила я, прикидывая, как бы подвинуть старушку, чтобы продолжить расчищать снег, или намекнуть, чтобы она шла себе домой. Она уже начала немного раздражать. Что-то говорила, говорила, бормотала, да так непонятно: то ли причитала о нашей печальной участи, то ли проклятия насылала. Через некоторое время вышла Соня, которая все же решила, что в доме необходимо подмести. Совок с горсткой пыли в Сонькиных руках спровоцировал новый приступ невнятных нравоучений старушки. — Раньше-то порядок был, раньше-то, — опять запричитала Анисимовна. — Знали, закон блюли-то. И здеся спокойнее было. Всяк знал, что к чему. Когда что сказать, когда что сделать. Не оборачиваться, слова знали. Теперя-то все наперекосяк. Всяк творит что хотит. Не боитися вовсе, прямо в пасть лезете. Ни креста, ни образа! — Да что она там бормочет все? — раздраженно прошипела Сонька. — Да пусть бормочет, — великодушно разрешила я. — Тебе жалко, что ли? С кем ей еще бормотать? Хотя мы говорили между собой очень тихо, похоже, Анисимовна все же расслышала нас. Она внезапно резко замолчала, дико стрельнула в нашу сторону глазами, по обыкновению исподлобья, и молча учесала за калитку. — Эй, вы! — Леркин окрик заставил нас подпрыгнуть, а Соня даже рассыпала немного пыли с совка. — А ну марш за водой! Валерия уже снова напялила пуховик и теперь пихала нас пустыми ведрами в спину. Колодец в начале улицы был аккуратно очищен от снега, это мы сразу приметили. Не знаю, почему именно оттуда все местные брали воду, чем уж она была так хороша. Потому что Леркины родители строжайше запрещали нам пить сырую воду, а в кипяченом виде колодезная вода ничем не отличалась от водопроводной. С отчаянным скрипом мы предусмотрительно прикрыли за собой калитку, чтобы никто без нас на участок не сунулся, потому что дверь в дом запирать не стали. Кажется, теперь все в округе были в курсе того, что мы приехали, когда уходим и когда приходим, — все благодаря калиточной сигнализации. Впрочем, Соня тут же разумно заметила, что мы тоже всегда будем знать, кто к нам незваным приперся. Но пока никого из жителей, кроме Анисимовны, что-то видно не было. Я больше не рисковала удивляться отсутствию характерного запаха печного дыма, а то девчонки засмеяли бы меня окончательно. И все же создавалось стойкое впечатление, что из всей деревни печь топилась исключительно в нашем доме. Колодец был самый обыкновенный, с тяжелой цепью, тугой ручкой, под которую ни в коем случае не рекомендовалась совать голову, и с немного помятым ведром. На морозе мы не решились хвататься за колодезное ведро голыми руками, пришлось натянуть намокшие перчатки. С некоторым трудом, зато почти не забрызгав валенки, нам удалось наполнить ведра. Управились довольно быстро, с шуточками и азартом. Казалось, все было нам по плечу. А вот на обратном пути с полными ведрами пришлось притормозить. И не потому, что они были тяжелые, — не тяжелее наших школьных рюкзаков. Прямо на дороге напротив нашей калитки сидел большой рыжий пес и внимательно смотрел на нас. Вид у него был непонятный, не дружелюбный, но и не агрессивный, скорее какой-то скучающий. — Привет, — не сговариваясь, хором поздоровались мы с животным. Наверное, из чувства самосохранения, чтобы сразу показать незнакомому псу внушительных размеров, что мы добрые и не представляем угрозы. Пес вроде бы шевельнул хвостом, потом зевнул во всю пасть, показав приличного размера желтые зубы, но не сдвинулся с места. И не издал ни звука, даже при зевке. Постояв ровно столько, чтобы ощутить, какие тяжелые у нас ведра, мы на всякий случай тихонечко двинулись мимо пса к своей калитке. Тот следил за нами тусклыми глазами, не проявляя абсолютно никакого интереса. Вот как сидел, так и не шелохнулся. Мы взвизгнули калиткой, поставили ведра на тропинку уже на нашем участке и обернулись посмотреть на пса. Тот чуть склонил голову, будто прислушиваясь, и выглядел теперь очень печальным. — Ну ты заходи, если что, — осмелев, приободрила Лерка пса цитатой из классического мультфильма «Жил-был пес». Псина очень вяло махнула пару раз хвостом, типа вас понял. — Смотри, как ослабел от голода, — запереживала Сонька. Я хмыкнула. Ага, конечно. Голодным он точно не был. Что я, не видела, как ведут себя голодные собаки? И вид у него был вполне себе нормальный. Бока не ввалились, ребра не торчат. Шерсть, правда, какая-то странная, будто мокрая, но не от снега, а как если бы он только что искупался. Но это, конечно, только казалось, потому что в таком случае на морозе пес немедленно превратился бы в одну большую сосульку. — По-моему, ему просто пофиг все. Истощенным точно не выглядит. Соня еще раз окинула критическим взглядом животное: — Ну вот зря ты так. Видишь, какой вялый? Значит, голодный. — Нас не съел, значит, не такой уж и голодный, — подначила я Соню, но она в ответ только фыркнула. — Надо его накормить! — постановила Соня, когда мы втащили ведра в дом. — Анька, куриную ножку давай сюда. Когда я принесла из комнаты-холодильника самую жирную ногу из всей партии, что нажарила нам мама, девчонки уже ждали меня с лопатой наперевес. Правильно, собака незнакомая, с ней сначала контакт надо наладить, а потом уже с рук кормить. Поэтому мы, громко взвизгнув калиткой, поднесли псу еду прямо на лопате. Тот так и сидел на том же месте. Курицу взял с импровизированной ложки очень аккуратно, подождал, пока мы отойдем обратно за калитку, и принялся есть. Ну как есть — сделал глоток, и куриная нога исчезла в пасти. Мы так засмотрелись, что аж подпрыгнули, когда со стороны соседского участка услышали голос Анисимовны: — Чавой-то вы с лопатой? Пес в сторону соседской бабки даже головы не повернул, а Лера объяснила, что спасаем животное от голода. — Заложного энтого, что ль? — Соседка пренебрежительно махнула бледной рукой без рукавицы в сторону пса. Я невольно обратила внимание, какие неестественно синие у Анисимовны ногти. — Как это понимать? Соня, видимо, пребывала в уверенности, что Анисимовна нас троллит, и мою честную подругу такая ситуация возмущала. На Софию иногда накатывало такое. — А так и понимать. Я вспомнила болтовню старух в автобусе и как можно вежливее пояснила: — Соня хотела уточнить, что такое заложный. Анисимовна не стала томить: — Вишь ли, правильная же смерть — это когда ты свой положенный срок прожил, от старости в свой срок помер да на предназначенное тебе место ушел. А коли своего века не изжил, силы своей жизненной не истратил, то это же неправильно. Ежели кто опился, или утоп, или сверзился случайно и расшибся, или, чего хуже, сам себя порешил, то, значит, заложил свою жизнь-то, душу-то. Заложенные. Или вот без вести пропал. Или чародейством вон занимался. Или кого мать родна прокляла — тоже. Нечистые мертвяки. Из них всяка пакость получается. Потому ж их на кладбище, на святой земле-то и не хоронили. Оно, конечно, не в советское время. Тогда-то всех хоронили... — А как же пропавшего без вести хоронить? — удивилась я. — Да чего ж непонятного: он и остается непохороненным. Земля таких не принимает. Сколько не дожил до своего срока, столько и мается душа-то. У нечисти, сказывают, в рабстве-услужении. Вот и пакостят живым-то по злобе. В болотах таких мертвяков топили... А в стародавние времена цельный год не хоронили их, до Семика. Семик знаешь? После Пасхи - седьмой четверг. Вот до него и лежали в божедомках — убогих домах. Сарайках. Но не у нас. Это все не у нас. Тогда б на перекрестке закапывали. А у нас нет перекрестков-то особо, где ж... — Этот пес не похож на злодея. Почему вы решили, что он заложный?