— Безуспешно, надеюсь? — Как вы смеете, — валькирией взвилась Ирина, — конечно, ничего у него не вышло! — Молчу! Молчу! Но, как мне теперь быть? Чисто по русски морду набить Павлику? Или нет, лучше об асфальт извалять, чтоб коросты по всей физиономии, чтоб полгода к барышням подходить не решался. Пожалуй, второе… — Нет, Саша, нет, пожалуйста, — женщина испугалась, всерьёз испугалась, — Павел он страшный человек. — Бандит? — Нет, то есть да. То есть он в патриотической организации. — Какой организации? Белогвардейской? — Не поняла. Ах, да, в эмигрантской, в офицерской. Они хотели в сентябре в Польшу ехать воевать против Советов, но там быстро закончилось. А сейчас намереваются бороться против агентов Сталина здесь, в Риге. И у Павла есть оружие. — Оружие? Какое? Ирина жестами изобразила «наган», — никаких сомнений, очень уж точно художница и чертёжница обрисовала пальчиками барабан револьвера, слов не нужно… — Сопляки, играются в войнушку. Скоро тут такое начнётся, польские события детскими страшилками покажутся. — Вы и правда из НКВД? — Тьфу! Ирина Владимировна, и вы поверили в фантазии экзальтированных юнцов? Я об одном мечтаю — Буэнос-Айрес, солнце, океан. Домик на побережье и некая симпатичная особа рядом. И никакой войны и никакого оружия. А Пашки да Юрки хотят стать пушечным мясом — да и чёрт с ними. Вспомни чёрта — он и появится. В колокольчик у малых ворот звякнули — раз, другой, третий. — Ой, — барышня схватилась за сердце, а если это… — Тс! Сейчас выясню. Вышел (с оглядкой, не хватало по глупому подставиться) во двор, колокольчик редко, но настойчиво «дзыньлялякал». — Кто? — Александр, не бойтесь, это я. — Сиверс? Какого хрена в столь поздний час? Пожар в борделе? Это без меня! — Надо поговорить, срочное дело. — Утром поговорим, я не одет и вообще. Что надо, в трёх словах скажи. — Э, нашёлся человек, готовый сделать паспорт. Очень надёжный человек. — И всё? — Да, — по голосу понятно, Юрок растерян, но точно один стоит у ворот, через подцепленный к трубе осколок стекла прекрасно улица «зеркалится» моим суперзрением, на которое и тьма ночная не влияет. — Ладно, завтра к десяти подойдёшь, переговорим. Получится, выдам премию за посредничество. — Но я хотел. — Утром хотелки озвучишь, замёрз тебя слушать. Всё, отбой. Метнулся к двери, так и есть, о женщины, вам имя — любопытство! — Ириш, подслушиваешь? — Саша, не надо никуда ходить! Это Пашка Юрку подослал! Он задумал нехорошее! — Свет очей моих, не надо так дрожать. О, замёрзла то как — ледышка. Идём, садись, открою самую страшную правду о себе. — Ой! — Не бойся, просто почитаю свой роман, который никак не могу опубликовать в Советском Союзе, поэтому и сбежал. Я ещё и писатель, девочка моя, так-то. Ирина пропустив мимо ушей фамильярное и даже оскорбительно в это время обращение к почтенной даме — «девочка», широко-прешироко распахнула зеркало души, утонуть захотелось в её глазыньках. Но! Держим марку — раз обещал, надо «тиснуть роман». — И о чём таком страшном ты пишешь, — перешла на «ты», закутавшаяся в плед (хоть от камина жарило ого как, постарался Жаров с чурбачками) прекрасная Ирэн, добрый знак, герр попаданец, — что нельзя напечататься в Советском Союзе. — «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворцы Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат»… Пятнадцати минут (читал только иудейскую часть, без московских хулиганств команды Воланда) хватило — Ирина словно под гипнозом всматривалась, всматривалась, всматривалась в рассказчика… Хорошо думать о себе в третьем лице, но надо притормозить, оставить «громкую читку» на следующий раз, по принципу Шахерезады! — Всё, дальше помню не совсем чётко, надо рукопись достать, освежить, да и с листов читать удобнее. — Что это, Саша? Это твоё? — Моё, — пока девушка в трансе, нежно прикоснулся к губам прелестницы, всё честно — «Слияние и Контроль» не задействованы, исключительно на гении Михал Афанасьича и на собственной смекалке вывез, — для тебя. Продолжение хочешь услышать? — Да, — нежный ответный поцелуй, — Саша, ты гений! — Я такой, солнышко. — Ой, куда понёс? — Куда надо, Ирочка, не переживай! Глазки закрой, а губки, наоборот — приоткрой. Вот так, моя хорошая, да, вот так… Глава 18 Нас утро встречает прохладой… Хмурое и зябкое рижское утро. С детских лет терпеть не мог, пропускал по возможности авторские «отчебучивания», когда художники слова будто доказывая друг дружке гениальность и исключительность, на две-три страницы растягивали описание погоды. Или, например, пейзажа, всяких там прерий и саванн. Ну а внешность героев, вообще отдельная песня: «княгиня имела неправильные, но милые черты»… Ага, черты — нос с курносинкой, глаз с раскосинкой и прочее непотребство, лишь бы «знаков наколотить». Хотя знаки это позже, сейчас по строкам гонорары начисляются. Но таки мерзкое утро, моросливое, волглое какое-то. Во! Нашёл слово — волглое! Предаваясь лингвистической мастурбации едва не прошляпил появление Сиверса, подождал пока Юрок подойдёт к «калитке» и резко распахнул её перед носом «дивного вестника». — Пошли, некогда чаи гонять, дела прежде порешаем! Веди, Сусанин. Путь предстоял неблизкий, сначала пересекли городскую черту, затем с километр вязли в песке, пока не вышли, судя по курсу, уверенно пролагаемому Юрием, к «алко-яхт-клубу» — здоровенному сараю, не без юмора поименованному так местными выпивохами, прячущимися здесь от жён, полиции и дождя. Сети и прочие рыбацкие причиндалы в обветшалом строении давно уже не хранятся, замков нет, крыша прохудилась. Но для местных бухариков и парочек влюблённых, угла для прелюбодейства не имеющих, место подходящее. А ещё романтикам белогвардейщины и мелким уголовникам здесь любо дорого собираться — подходы за версту просматриваются, облавы если только ночью устраивать, но смысл? Серьёзные люди решают вопросы за столиками кафе, а за шантрапой гоняться, ну кому оно надо в благоразумной и правильной Латвии? Сиверс, едва прошли первую сотню шагов и я убедился — нет соглядатаев, был подвергнут «экстренному потрошению»… Стиснул юноше кисть правой руки железной хваткой и пообещав сломать и руку и зубы и оторвать нужные «в хозяйстве» вещи, велел всё выкладывать, без утайки. Ясное дело, врубил на полную «Слияние-Контроль», но так, чтоб Юрок считал — выдаёт секреты не под воздействием гипнотическим, а исключительно от боли и страха, чтоб немного презирал себя (самую малость) что не таким несгибаемым сверхчеловеком оказался, как мечталось… Далее шли рядом, Сиверс потирал сплюснутые пальцы и страдал (не от боли, по большей части морально) я же мысленно ругался распоследними словами, думая как выпутаться из прехреновейшей ситуёвины, ибо отыграть назад уже никак не получается. Толик Пашковец, не просто завистливый хитрожопый ушлёпок, повязанный с криминалитетом и вешающий лапшу доверчивым юнцам типа Юрия о Белой Идее. Нет! Толик ранее проживал в Таллинне, да засветился на мелкой краже. И его благодетель, некто Курт из германского представительства, посодействовал и прикрытию дела и переезду незадачливого воришки в Ригу. Курт же, со слов Пашковца, значимость нагоняющего перед товарищем, — большой человек, работает на абвер, до Таллинна служил в Хельсинки… Картина маслом, бл… И даже не подлость Юры Сиверса, ведущего спасителя на допрос и расправу удручает, а собственная бестолковость и самонадеянность. Ведь понимал вчера вечером, распрекрасно понимал — не сулит ничего хорошего в одночасье порешавшийся вопрос по «паспортизации». Но пролюбив ночь напролёт Ирину свет Владимировну, воспарил, захотелось и дальше посуперменить — щёлкнуть по носу Толика-неудачника эдак небрежно, свысока. Надо же как гормоналка попёрла от неистового секса, напрочь мозги отключились. Конечно, я и сейчас перехреначу любую группу захвата, будь то урки рижские либо спецы из абвера. Но ухайдокав геноссе Курта поимею боооольшущие проблемы и от дойчей и от местной власти. Даже не сколько я, сколько Иришка-малышка, ей то куда бежать, она ж не Судоплатова и не Зоя Рыбкина, не вывернется. Бл, бл, бл! Ладно, по ситуации определюсь, вряд ли предполагаемого агента НКВД начнут с ходу отстреливать, как там у Богомолова — «стреножить», «бить по конечностям». Тэк-с, а грузовичок, выделки местного Рижского автозавода, в трёхстах метрах в стороне от тропинки, в небольшом соснячке, усиленно «починяемый» водилой, однозначно предназначен для вывоза моей тушки. Поди и брезент в кузове заготовлен. Или мешки какие. Жглись, ох как жглись нервы на последних пятиста метрах — песчаный пляж, место идеально простреливаемое. Может не только шофёр железяками гремит, но и снайпер чуть подалее залёг. Я хоть и киборг, но не пограничный пёс товарища Карацупы, на сотни метров вокруг не могу всё гарантированно просканировать и унюхать. Да, ввязался сдуру, думал у Юрка всё разузнаю, только кто «почтальону» Сиверсу диспозицию доложит? То-то же… Ладно, по заветам Дейла нашего Карнеги попробуем из лимона лимонад нацедить, глядишь и переиначится в плюс со всех сторон минусовая ситуёвина, глядишь и польза какая от Курта-каракурта нарисуется… Не мудря и не усложняя, за два шага перед полураспахнутой дверью схватил Юрия за загривок и закинул в сарай, «нырнув» следом уже с «вальтером», опять-таки по Богомолову — «обнажённым». Вперёд и влево «нырнул», уже в прыжке зависнув, «оценил ситуацию». Сидевшая на толстенных сосновых чурках четвёрка не без удивления отследила наши с Сиверсом пируэты, но на ствол отреагировала правильно — никто не дёрнулся. — Не устраивайте цирк, — шатен лет сорока удивительно напоминавший Штирлица-Тихонова, подал голос, — здесь собрались серьёзные люди. — Ты Курт? — водя стволом «перекрестил-перезвездил» абверовца, лоб-яйца-плечи-лоб.