Наконец мы могли справиться с проблемой потери топливных баков. Радиосвязь с центром управления полетом в Сан-Хосе оставалась хорошей, и на том конце были так же озабочены потерей горючего, как и мы. Были произведены быстрые расчеты. Если мы собирались достичь земли раньше, чем закончится горючее, то должны лететь со средней скоростью 170 миль в час, что в два раза быстрее, чем летал когда-либо до нас любой из воздушных шаров. Перевес сил не в нашу пользу был значительный. – Как насчет Гавайев? – спросил я. – Может, попытаемся приземлиться поблизости? – Это все равно, что найти иголку в стогу сена, – ответил Пер. – У нас никак не получится приземлиться в тех краях. – Интересно, можно ли приземлиться в Америке? – прошептал я. – Конечно, – ответил он. – Другое дело, можем ли мы сделать это. Пер демонстрирует прекрасную логику, когда захочет. Я спросил по радио о погодных условиях внизу. Майк Кендрик, менеджер проекта, заговорил громко и взволнованно: – Я только что связывался с грузовым судном, которое находится в этом районе. Они сказали, что очень сильный ветер и высокие волны.«Гнусная». – так они выразились о погоде. Пер наклонился вперед и вежливо спросил Майка: – Что ты имеешь в виду под словом «гнусная»? Конец связи. – Я имею в виду чертовски гнусную погоду. Даже не думайте садиться там на воду. Ни одно судно не будет менять курс, чтобы подобрать вас. Волны достигают 50 футов в высоту. С ближайшего судна говорят, что волны настолько высокие, что их разломит пополам, если они попытаются развернуться. Вы понимаете? Конец связи. – Продолжайте двигаться на той высоте, на которой находитесь, – вставил Боб Райе. – Струйное течение достаточно сильное. На этом радиосвязь неожиданно прервалась. В последующие шесть часов у нас не было контакта с внешним миром. Из-за ужасной погоды мы оказались полностью отключенными на коротких волнах. Мы были где-то над Тихим океаном, подвешенные на нескольких стальных тросах к огромному шару, оставшиеся топливные баки свисали с одной стороны гондолы, как ожерелье, и мы не могли ни с кем связаться. Мы л ишь могли отслеживать, куда направляемся или как быстро доберемся туда, и почти не смели менять положение внутри гондолы. У нас были три вещи, которыми мы руководствовались: Спутниковая навигационная система (gps). наши часы и высотомер. Каждые десять или пятнадцать минут мы снимали показания GPS и высчитывали нашу скорость относительно земли. По мере того, как длился полет, у Пера начали проявляться признаки крайнего изнеможения. – Я просто хочу отдохнуть, – пробормотал он и лег на пол. Я остался в одиночестве. В отличие от пересечения Атлантики, когда я был больше пассажиром, чем нилотом, сейчас я понимал, что происходит. Если мы собирались добраться до земли, нашим шансом было удерживать воздушный шар точно в центре струйного течения. Русло течения – всего сто метров в ширину, это всего лишь в четыре раза больше, чем ширина самого воздушного шара. Но оставаться в потоке было нашей единственной надеждой. Небо вокруг было черным как смоль. Я почти не выглядывал из гондолы и старался сконцентрировать внимание на приборах. Когда я сидел там, а Пер лежал на полу в коматозном состоянии, стало ясно, что мы обречены на смерть. Поскольку у нас только три бака с горючим, его запас иссякнет в нескольких тысячах миль от американского побережья, и это вынудит нас сесть на воду. Это может случиться ночью, а Майк сказал, что погода там гнусная, даже чертовски гнусная, поэтому никто не сможет нас найти. Пришлось бы лететь на этом воздушном шаре еще тридцать часов, если мы собирались выжить. Единственный шанс для спасения наших жизней – направить сейчас воздушный шар прямо в центр струйного течения. Я выкинул из головы все мысли о смерти и на следующие десять часов сосредоточился на показателях приборов. Я не верю в Бога, но когда я сидел в той поврежденной гондоле, уязвимой при малейшем изменении погоды или механической неисправности, я не мог поверить собственным глазам. Как будто дух посетил нашу гондолу и помогал продвигаться вперед. Следя за показаниями приборов и производя расчет скорости относительно земли, я обнаружил, что мы начали лететь очень быстро, близко к необходимым 170 милям в час. Перед тем, как мы сбросили баки с горючим, наша скорость составляла приблизительно 80 миль в час, и это было очень хорошей скоростью. То, что происходило сейчас, было чудом. Я бил себя по щекам, чтобы убедиться, что не галлюцинирую, но каждые пятнадцать минут скорость становилась все больше и больше:160 миль в час,180, 200 и даже 240. Это было поразительно. Я старался не представлять себе размеры шара, находящегося надо мной, а просто смотрел на циферблаты и притворялся, что веду своеобразную невесомую машину, которую мне надо удержать на полосе дороги. Всякий раз, когда падала скорость, я предполагал, что мы выпали из центра струйного течения, и жег газ – как можно меньше, и мы снова набирали скорость. Но даже при такой изумительной скорости все равно требуется час, чтобы пролететь 200 миль, а нам предстояло преодолеть 6 тысяч миль. Я старался не страшиться предстоящего пути, а концентрироваться на каждом пятнадцатиминутном отрезке. И отчаянно пытался не заснуть. Голова клонилась вперед, и я щипал себя, чтобы оставаться бодрствующим. Вдруг на стеклянном куполе над нами я увидел сверхъестественный свет. Глядя вверх, я восхитился им: он был бело-оранжевый и мерцал. И тут я вскрикнул: это же огонь. Я посмотрел на него, прищурившись, и осознал, что, сгорая, белые конкреции пропана падают вокруг стеклянного блистера. – Пер! – крикнул я. – Мы горим! Пер очнулся ото сна и посмотрел вверх. Он обладает невероятно быстрой реакцией, и несмотря на усталость, в мгновение ока сообразил, что делать: – Набери высоту, – сказал он. – Нам надо подняться до 40 тысяч футов, где нет кислорода. После этого огонь погаснет сам. Я включил горелки, и воздушный шар начал подниматься. Казалось, это происходит слишком медленно, и конкреции пропана продолжали падать вокруг. При температуре за бортом – 70° и тепле, производимом столбами пламени, достаточно было одной трещины в стеклянном блистере, чтобы произошли разгерметизация и взрыв. Мы миновали высоты в 36. в 38 тысяч футов и надели кислородные маски. Это было слабым утешением. Если стеклянный купол треснет или взорвется, мы умрем в считанные секунды от перепада атмосферного давления. Мы попали в ловушку: из-за недостатка кислорода на высоте 40 тысяч футов пламя на стеклянном блистере может погаснуть, но по той же причине мы не будем пользоваться горелками. Если бы горелки погасли раньше, чем пламя, пришлось бы снизиться до 36 тысяч футов, прежде чем снова их включить, а огонь продолжал бы испытывать на прочность стекло. Мы поднялись до 43 тысяч футов. В последний раз зашипели горелки, и огонь в них погас. Пер открыл клапан вверху воздушного шара, и мы направились вниз. Мало того, что существовал риск взрыва из-за разгерметизации на высоте 43 тысячи футов, мы к тому же истратили драгоценное горючее. Еще час мы летели без радиосвязи. Я поддерживал себя тем, что наговаривал свои мысли на видеокамеру. Я представлял, что разговариваю с Джоан, Холли и Сэмом, говорил им о том, как сильно люблю их, и что мы собираемся приземлиться в Америке. Воздушный шар оставался на высоте 29 тысяч футов и продолжал нестись по направлению к западному американскому побережью. Мы находились в крошечной металлической капсуле, подвешенные где-то в стратосфере над темным океаном. Я был слишком напуган, чтобы съесть что-либо, кроме яблок и куска шоколада. В своем журнале записал:«Позади семнадцать часов и четыре минуты полета. Чувство, что целая жизнь. Приближаемся к демаркационной линии суточного времени. Когда мы пересечем ее, то побьем собственный мировой рекорд для воздушных шаров. Однако в данный момент мы так далеки от помощи, как никто и никогда не был. Мы сидим в наклоненной на бок гондоле, потеряв половину горючего и испытывая страх оттого, что, если сдвинемся с места, можем потерять остальные баки с горючим. Не знаем, началась ли война, потому что всякая связь с внешним миром потеряна. Вряд ли мы достигнем побережья. Но духом не падаем, и скорость, с которой мы движемся, – поразительна». Поскольку время, в течение которого так и не удавалось связаться с Сан-Хосе, все шло и шло, я написал:«Наше положение довольно отчаянное. Сейчас я не уверен, что мы вернемся домой». Затем, так же внезапно, как мы ее потеряли, связь с землей появилась. Я услышал по радио голоса. К этому моменту оно молчало шесть часов и десять минут. Майк думал, что потерял нас, поскольку с двух судов, направленных в нашу сторону, пришли сообщения, что они наблюдают обломки крушения. – Майк, это ты? – Ричард! Где вы? – Сидим в жестяной банке над Тихим океаном. Мы почти плакали от переполнявших нас чувств. – Мы думали, что вы, должно быть, сели на воду. Господи, мы практически мобилизовали воздушные силы и военно-морской флот. – Мы в порядке, – соврал я. – У нас тут из-за пропана возник пожар на гондоле, но мы справились с ним. Я дал наши координаты. – Есть ли другие проблемы, кроме той, что у вас недостаточно горючего для возвращения домой? – поинтересовался Майк. – Нет. Мы все еще боремся. Разумеется, мы не собираемся лишиться оставшихся топливных баков. – В Персидском заливе разразилась война, – сообщил девичий голос. Это была Пенни, находившаяся в диспетчерской. – Американцы бомбят Ирак. Я подумал о солдатах, которых встретил в аэропорту Багдада. Начало войны в Персидском заливе означало, что если нам придется совершить посадку на воду, скорей всего, о нас позаботятся в последнюю очередь. – Слава Богу, вы снова на связи, – сказал Боб Райе. – Мы разработали ваш маршрут. Вам необходимо немедленно снизиться. Ваше струйное течение скоро начнет поворачивать снова в сторону Японии. Вы затеряетесь над Тихим океаном. Если спуститесь с 30 до 18 тысяч футов, сможете попасть в течение, которое направляется на север. Оно понесет к Северному полярному кругу, но, по крайней мере, это будет земля. – Господи! – воскликнул Майк. – Еще каких-нибудь полчаса и вас развернет в обратную от нас сторону. Мы отключили горелки и начали снижаться. Спустя пять часов Боб сказал, что нам надо снова подняться. Мы вернулись на высоту 30 тысяч футов и довольно уверенно держали курс на северо-запад. Сейчас мы двигались монотонно, час за часом, оставаясь в струйном течении и сводя расход горючего к минимуму. Мы по-прежнему летели над Тихим океаном со скоростью 200 миль в час в кривобокой гондоле и были измучены. Но сейчас у нас была связь с землей, и я чувствовал, что все возможно. И чудо продолжалось. Наши скорости были экстраординарными:210 миль в час,220, 200. Средняя скорость оказалась выше, чем необходимые 180 миль в час. Кто-то продолжал быть очень добрым к нам. Хорошей новостью было и то, что сейчас мы направлялись прямо к побережью Канады. Горючее тратилось экономно, скорость оставалась прежней, и мы с Пером начали верить, что сможем даже приземлиться. Я был еще слишком напуган, чтобы подремать, с тех самых пор, как всего на несколько секунд забылся сном, и мне привиделись ужасные кошмары с черепами и смертью. Мы оба были истощены, обезвожены и изо всех сил старались сохранить внимание. – Вы направляетесь на север, – сообщил Майк Кендрик. – Спасательная команда гонится за вами, стараясь прибыть туда, где вы, предположительно, приземлитесь. Они летят в самолете Learjet. Уил и ваши родители тоже находятся там. После 36 часов полета мы, наконец, пересекли береговую линию северной Канады. Было слишком темно, чтобы увидеть что-либо, но мы чувствовали себя в большей безопасности. Даже несмотря на то, что сейчас направлялись к Скалистым горам – одной из самых негостеприимных горных цепей, которые только можно найти, но это, по крайней мере, была земля. Мы обнялись и поделили плитку шоколада. Это было невероятное чувство. В начале полета над Скалистыми горами мы связались по радио с местной службой наземного управления полетами в Вотсон-Лейк. –Наденьте на себя радиомаяк спасательной службы, – посоветовали нам. – Вы летите в направлении снежной бури. Видимость – ноль, ветер -35 узлов. Самолет Learjet вернулся назад, чтобы укрыться в Йелоунайфе. Наше радостное оживление сменилось отчаянием. Мы надели радиомаяк, и с этого момента каждые пять секунд раздавался оглушительный сигнал. Нашего приземления ожидали в Калифорнии и были готовы встретить эскортом вертолетов, но мы находились в 3 тысячах миль от Лос-Анджелеса, и нас встречала арктическая снежная буря. Мы знали, что можем благополучно приземлиться и после этого умереть, точно так же, как Фумио. Воздушные шары – хрупкие создания, они не предназначены для полетов в пургу. Сильная снежная буря могла разорвать воздушный шар, и мы упали бы с неба на землю. Вот-вот должен был наступить рассвет. Мы должны приземлиться вскоре после рассвета. Если отложим это еще на два-три часа, солнце будет нагревать оболочку шара, и мы пролетим мимо Гренландии, а дальше – за Северный полярный круг, где нас не найдет ни одна спасательная команда. Одной из моих обязанностей было готовить воздушный шар к приземлению. Когда мы были на высоте 750 футов, я открыл люк. Холодный воздух и снег ворвались вовнутрь. Я вылез на крышу гондолы. Мы находились в эпицентре снежного бурана и летели, кружась, со скоростью 80 миль в час. Было трудно удержать равновесие, поскольку мы продолжали висеть под углом, и верх металлической гондолы замерз. Я держался за стальные тросы и наклонился, чтобы вытащить английские булавки, которые нужны, чтобы предохранить пиропатроны разрывных болтов от возгорания, если мы столкнемся с грозой. Я вытащил их и бросил в метель. Согнувшись, я задержался на минуту и смотрел, как кружится снег. Единственным светом было огромное оранжевое пламя надо мной. Снежинки кружились и падали в пламя, исчезая в нем. Одной из самых волшебных вещей в воздухоплавании является то, что ветра не слышно, поскольку движешься с его скоростью. Можно лететь 150 миль в час, положив бумажную салфетку на гондолу, которую (теоретически) не должно сдувать. Поэтому, хотя мы и находились в центре снежной бури, было очень тихо. Я был очарован снежинками, исчезавшими в пламени. Затем, вглядевшись, начал различать землю под нами. Я понял, что внизу темно, потому что мы пролетаем над густым сосновым лесом. Я крикнул вниз Перу: – Не опускайся слишком низко. Здесь везде лес. Отсюда не выбраться. Я оставался на крыше гондолы и кричал о том, что мог разглядеть. – Впереди есть открытое пространство. Ты видишь его? – Готовься к посадке, – крикнул Пер и выключил горелку. Я снова залез в гондолу, и мы направились вниз. На скорости 40 миль в час мы обрушились на землю с адским грохотом. Мы пошли юзом по земле, прежде чем Перу удалось воспламенить пиропатроны разрывных болтов. К счастью, на этот раз они не подвели, и гондола остановилась, в то время как оболочка улетела, отделившись от нас. Мы были пристегнуты ремнями, но постарались изо всех сил, чтобы через мгновение покинуть свои места. Мы оба думали, что капсула может взорваться от остатков пропанового топлива. Рывком открыв люк, мы выбрались наружу. Обнялись и немного потанцевали джигу на снегу. Серебристая оболочка воздушного шара ниспадала с сосен, и ветер рвал ее на клочки. Потом мы поняли две вещи: гондола и не собирается взрываться, а снаружи – 60°. Если не вернемся в гондолу, то обморозимся. Мы заползли внутрь, и я связался по радио со службой полетов в Уотсон-Лейке. – Мы сделали это. Мы прибыли. Мы в порядке. – Где вы? – Мы высадились на озеро, окруженное деревьями. – Это замерзшее озеро, – лаконично произнес канадец. – Вполне безопасно. Единственная проблема – поблизости примерно 800 тысяч озер, и все они окружены множеством деревьев. Нам пришлось ждать в гондоле еще восемь часов. У Пера было обморожение стопы, у меня – пальца. Мы, съежившиеся, полусонные, ели оставшиеся продукты и отчаянно хотели в тепло, снег и ветер завывали снаружи Мы приземлились в 300 милях от ближайшего поселения и 150 милях от ближайшей дороги, в дикой местности, площадь которой в 200 раз превышала площадь Великобритании. – Мы пролетели 6 тысяч 761 милю, – сказал Пер с интонацией усталого победителя. – Наш полет длился 46 часов и 6 минут. Таким образом, средняя скорость -127 узлов, или 147 миль в час. Все это – важные рекорды. Мы пролетели дальше, чем это смог сделать любой другой воздушный шар. – Я бы отдал сейчас жизнь за горячее питье, – все, что я мог сказать, – и за бревно, чтобы развести костер. И за солнечный пляж. Почему мы не в Калифорнии! – Следующий полет будет завершающим, – начал фантазировать Пер. – Он будет кругосветным. Когда я выглянул из гондолы, мне показалось, что я вижу что-то движущееся. На какое-то мгновение подумалось, что это собака, и у меня возникло сюрреалистичное видение: кто-то выгуливает свою собаку вдоль замерзшего озера. Пока я наблюдал за существом, оно подошло к гондоле и обнюхало ее. Это была выдра. Она обнюхала все вокруг, затем задрала нос, будто хотела сказать:«Большое дело – гондола». и ушла, крадучись. Это было единственное существо, засвидетельствовавшее, что мы первые, кто пересек Тихий океан на воздушном шаре, и у него не оказалось даже фотоаппарата. Каждые пять секунд в течение восьми часов включался аварийный сигнал, надрывая наши барабанные перепонки. Пока мы сидели, прибившись друг к другу, я снова мысленно возвращался к событиям нашего полета и удивлялся, почему я доверил Перу свою жизнь. Мы приземлились в 2 тысячах миль в стороне от пункта назначения, потеряли два бака с горючим, пережили пожар, перелетели через Тихий океан в темноте и без радиосвязи. Я вспомнил предыдущие полеты: первая попытка взлететь из Японии закончилась разрушением воздушного шара и пожаром, перелет через Атлантику едва не стал причиной нашей смерти. Когда Пер говорил о кругосветном полете, я спрашивал себя, не сошел ли я с ума, чтобы даже думать еще когда-нибудь полететь с ним. Я знал, что он как никто другой продвигает технологический прогресс в воздухоплавании, но было грустно, что наши чисто человеческие отношения не стали более близкими. Я схожусь с большинством людей, с которыми провожу вместе много времени. Но Пер – не командный игрок. Он – одиночка. Его часто трудно понять – Он из тех, кто скор на критику. Я был воспитан так, чтобы искать в людях лучшее. Пер, казалось, всегда находил худшее. Несмотря на это, нам каким-то образом удавалось уживаться – как двум противоположностям, которые уважают друг в друге сильные и слабые стороны. Когда же дело доходит до воздухоплавания, у меня оказывается очень много слабостей, которые он может уважать! К тому же, ему приходилось каждый проект, который мы осуществляли, сопровождать или моим именем, – и тогда это называлось Branson challenge, – или именем компании Virgin, и он спокойно с этим мирился. Разумеется, мы провели вместе намного больше времени, чем большинство людей за всю свою жизнь. Пытаясь представить нас отправляющимися в кругосветное путешествие на воздушном шаре, я понимал, что несмотря на все ужасные моменты, которые мы пережили, наши полеты были одним из самых больших приключений в моей жизни. В остальном я в большей или меньшей степени могу контролировать происходящее. Находясь на воздушном шаре, оказываешься во власти природных сил, технологий, инженеров, которые его построили, и, наконец, все происходит на высоте 30 тысяч футов. Условия не лучшие, но я никогда не мог устоять перед желанием бросить вызов обстоятельствам, казавшимся непреодолимыми, и доказать, что это не так. И снова судьба была благосклонна к нам. Наконец, мы услышали глухой звук вертолетного винта. Он становился все громче и громче, затем вертолет сделал над нами круг и сел неподалеку. Сумки с видеозаписями и записными книжками были готовы, и мы, пошатываясь, направились к вертолету, Пер шел, прихрамывая из-за обморожения. Наш полет до Йелоунайфа длился четыре часа. Когда мы сели на крошечном поле аэропорта, свет желтых флуоресцентных огней расплывался кругами на несущемся снегу. По скрипящему снегу мы прошли к ангару. Когда мы открыли дверь и шагнули внутрь, клубы снега влетели вместе с нами. Здесь были Уилл, мама, пала, жена Пера Элен и несколько человек из Йелоунайфа. Я почти никого не узнал, поскольку на всех была громоздкая одежда: объемные ярко-красные куртки и термобрюки. Они закричали от радости, когда мы вошли. – Выпейте холодного пивка! – закричал Уилл. – Это все, что есть!