* * * [2] Так-так, я вижу в ваших глазах волнение! Вы боитесь: как там ребята, фигли мы болтаем, отправив их наружу? Будьте спокойны, совестливые мои: напоминаю, у нас тут временные потоки разные, друзья и не заметят заминки. * * * Принц вздохнул: — Я рад, что вы меня «втянули», Тинави. Я плохо знаю господина Кеса, но однажды он помог мне, и, конечно, я хочу ответить любезностью. Однако нынешняя акция — это еще и возможность доказать, что путешествия со мной достаточно безопасны и, одновременно, головокружительно увлекательны. Я лелею надежду, что в следующий раз вы присоединитесь просто так. Что вам не нужно давление обстоятельств, чтобы выйти за пределы обыкновенности. Скоро я окончательно разберусь с правилами перемещений, и тогда границы исчезнут. Мы сможем отправиться куда угодно. Я покажу вам вселенную, Тинави. Я улыбнулась неожиданно пришедшему воспоминанию: — Знаете, Лис, а ведь Карл то же самое говорил. Про вселенную. Слово в слово. Только с одной маленькой поправкой: он обещал путешествия после смерти. — Видите, как здорово, что я не ценитель крайних мер! — Лиссай рассмеялся. Чёлка-катастрофа. Глаза-фонари. Я тряхнула головой: — Да вот, к сожалению, наоборот. После смерти я очень «за». А сейчас, кхм… Лис, неужели вам не страшно? — Если вы про опасность вернуться столетия спустя — я научусь распознавать потоки, — горячо пообещал принц. — И это тоже. А главное… Вы не боитесь, что на фоне этой одуряющей, несопоставимой с человеческой жизнью свободой мы потеряем то, что делает нас людьми? — Что именно? — Привязанности, Лис! Привязанность к месту, которая заставляет нас ценить и беречь свой мир, каким он ни был, только потому, что он — наш. Привязанность к делу, в которое мы вкладываемся, чтобы каждый день становиться чуть лучше себя вчерашних, с удовольствием видеть прогресс и знать: я тут не просто так ошиваюсь, я развиваюсь, я усложняю, украшаю вселенную новым узором. Привязанность к людям: мы любуемся ими, радуемся возможности вместе пройти часть пути, наблюдаем за тем, как по-разному они меняются, и любим просто за то, что они есть — такие невероятные и уникальные… Привязанности — это то, что наполняет жизнь если не смыслом, то светом. Это как сюжет, без которого не будет истории. Я оперлась плечом о косяк и набрала в грудь воздуха, чтобы продолжить: — Абсолютная свобода бесчеловечна. Но привлекательна, не отрицаю. Меня тоже манит: я ловлю крохи вечности на пристанях, на обрывах, посреди темной ночи в еловом лесу. Меня завораживает, когда на изнанке век пляшут тени бликов — принимают тебя за свою, даруют всю магию мира. Но… Лис. Это всё у нас и так будет. Ты не Карл, я не Теннет, вынужденные длить бессмертье, потому что их природа однозначна. Мы — шире… Мы однажды угаснем, и свобода воссияет как единственный ориентир. При таком раскладе, разве не стоит сейчас насладиться тем, что мы просто люди? Ведь это дар — быть человеком. Наши искры однажды выбрали зажечься. Они намеренно захотели испытать всю прелесть бытия, ограниченного пространством и временем. Жизнь — это чудо, хрупкое, несовершенное, ценное своей быстротечностью. Я хочу прочувствовать его сполна — во всей его камерности — перед тем, как стать равной мирозданию. Я не хочу спешить в будущее, ведь у меня есть настоящее. Точнее, только настоящее у меня и есть. У каждого из нас. И я люблю его, понимаешь? Я и так до праха боюсь всё это потерять, дышать иногда боюсь — вдруг испорчу такое волшебное "сейчас"… А ты говоришь: бросить всё, отправиться в путешествия. Как такое можно бросить? — я прикусила губу. — Ты… Ты понимаешь, о чем я говорю? Лиссай, не моргая, кивнул. В густом тумане, ткущемся меж миров, принц был похож на ангела с выцветшей фрески. — Да, — тихо сказал он. — Я понимаю. Я и не знал, что тоже чувствую так. Он сделал шаг вперед, позволив двери чуть прикрыться, сжать нас на границе тумана, наклонился и что-то прошептал, щекотнув рыжими волосами по моим глазам. — Лис, я не слышу этим ухом, — напомнила я. — Я знаю, — сказал принц. И тотчас тайна, что хочет быть разгаданной, сгустила воздух до воды. Тронь — и пойдут круги. За рябью будет сложно видеть мир… А потому, замявшись, я решила оставить секрет безмятежным. — Мне жаль, что две моих привязанности не принадлежат Шолоху, — сказал Лиссай, когда я уже шагнула в белесую мглу. — Если честно… Я всегда чувствовал себя лишним, Тинави. Лишним, где бы я ни был, во всех мирах — теперь я имею право говорить такие вещи, что, к сожалению, не добавляет оптимизма. Наверное, поэтому Междумирье — место. И путешествия — дело. Чтоб дороги были полны ветра, чтоб вдали горел свет перемен, и всегда — из точки А в точку Б, не останавливаясь, с шепотом теней, поддерживающих шаг. Но, возможно, моя третья привязанность научит меня ценить Шолох. Вписаться в его полотно. Я бы хотел попробовать. Я бы хотел узнать город, и чтоб город узнал меня, и чтоб, возможно, здесь нашлись люди, которые были бы рады мне так, что любые путешествия пришлось бы отложить — потому, что, конечно, никто не уходит оттуда, где сердце его поёт в общем хоре. Своим голосом. Свою партию. Но со всеми. Сквозь туман я протянула руку и понимающе сжала принцевы пальцы. Забавно. Теперь я знаю, что ладони могут передать улыбку. А потом я все-таки двинула вовне. — Ну, надеюсь, в этот раз нам повезло! — бодренько крикнула я в попытке сменить настроение на деловое. Сделала несколько шагов. Почувствовала, как Междумирье уступает место Миру. И вскоре заорала. Потому что — эх, опять не повезло. Как минимум, не во всем. ГЛАВА 23. Мечты сбываются Вот уже семь месяцев загадочный посетитель монастыря не шевелится. Путешественники, журналисты и ученые со всего мира стремятся прорваться к нему, но монахи не позволяют им этого. «Святость надобно уважать. Тем более, когда столь великой сосредоточенности удалось достигнуть настолько молодому человеку». И действительно: внешность загадочного туриста далека от наших представлений о верующих… Из статьи журнала «Секреты нашего века». Я падаю. Падаю и ору. Причем сначала я верещу не потому, что меня пугает неизвестность снизу, — нет. Причина моих воплей в другом. А именно: я падаю сквозь плотное марево темных, шуршащих тварей, также летящих, но в отличие от меня — горизонтально. Испугавшись, что это саранча, я усилила громкость до лопанья перепонок. Потому что в облике саранчи и братьев её уродских представали приспешники Зверя. А Зверь, в свою очередь, был врагом мироздания номер один, никакая Тишь ему в подметки не годится. «Правда, уже мертвым врагом», — сообразилось вдруг, — «Хвала небу, Карлу, ребятам и даже немножечко мне». Воспоминание о собственных подвигах ревниво сорвало табличку «паника» с повестки дня. Хотя какого дня! Мгновения. Я пролетела сквозь черную массу, как пушечное ядро, но все ж успела понять: не саранча это. Кожистые, крылатые, пищащие и ушастые твари, с носами-рыльцами, по паре из которых я ударила — случайно — и поэтому они теперь валятся параллельно мне (почему-то с той же скоростью), но в отключке, — это летучие мыши! А летучие мыши — лучше саранчи, успех. Но ведь я продолжала падать… И, судя по тому, что прошло уже секунд пять, а я все еще в процессе, — лечу я свысока, шансов выжить мало, да еще и мышек угроблю; что ж, классно мы вызвались Мела спасать; он бы поржал — горе-герои… Когда падению пришел логический конец, я уже заткнулась сама, сграбастала мышей за пазуху, закрыла глаза и смирилась. Но, как оказалось, рано. Потому что я буду жить: незваный навес из плотного мистрального шелка хватанул меня объятьем. Я продавила его вниз до треска, а когда пружинистая ткань вытолкнула Страждущее тело обратно, я с большим удивлением услышала по бокам три знакомых вскрика и один потусторонний сип. Кадия, Андрис, мумия и Полынь — четыре фигурки первопроходцев взмыли в небо синхронно со мной, также оказавшись на огромном поле волшебной ткани, растянутой полосой далеко вперед, сколь хватало обзора. И не успели мы уже впятером шлепнуться обратно на тугой мистралин (из него же шьют форму для тринапа, ага), как снова пришлось взлетать: ведь с неба обрушился принц, сжимающий дверную ручку, как покойные рыцари в склепах сжимают мечи. Еще раз десять нас швырнуло вверх и вниз — по инерции, сбивая в бранящуюся кучку, а потом колебания неспешно стихли. …Я лежала на спине и с нежностью смотрела на желтое, странно-цельное небо над головой. Будто нарисовали тушью: никаких тебе облаков, ни перышка. Хорошо все ж остаться на этом свете. Я сморгнула слезы, надутые ветром. Прояснившийся взгляд принёс новость: а это не небо, детка! Это, прах ее побери, стена. Такая грандиозная, что сдвинула небеса с подмосток. Они теперь во-о-о-н там… Я медленно повернула голову налево. — Йоу! — вздохнула Андрис Йоукли, обнаружившись у меня под боком. Лицо Ищейки выражало дивную отрешенность, замешанную на нежданно вспыхнувшей любви к жизни и сильно трясущихся губах. Думаю, я выглядела так же после нашего летуче-адреналинового укола. Ненавижу уколы, кстати говоря. — Грындец полетали! — раздалось с другой стороны бойкое, восхищенное восклицание. — Чтоб меня в детстве на такой батут сводили, а! Я снова повернула голову, мимоходом убедившись, что шея гнется, позвоночник цел. Кадия и Полынь валялись друг на дружке крестом, пытаясь выяснить, где чьи ноги, штаны и ботинки. Лиссай молчал чуть поодаль, и дверная ручка на его груди вздымалась и опускалась в такт дыханию. Мумия, кажется, потратила остатки магии, вложенной в нее Полынью, и теперь лежала смирно, как и подобает тысячелетней покойнице.