Казалось, Оукли готов спустить инспектора с лестницы, пальцы, вцепившиеся в резные дубовые подлокотники кресла, задергались. Пожалуй, было правильно взять с собой Паттерсона. Допрашиваемый дважды подумает, видя перед собой бычью тушу сержанта. — Известно ли вам, сэр, что в процессе изготовления потребительских продуктов, содержащих мышьяк, выделяются в высшей степени ядовитые пары? — Возможно. Я не химик. — Оукли взял себя в руки, но голос потрескивал от напряжения. Вуд вздернул брови: — Но наблюдали за процессом? Во время визитов на производство? — Может быть. Точно не помню. — Тогда знайте: пары мышьяка имеют сильный запах чеснока. Мне не нравится, — добавил Вуд. — Я не поклонник иностранной кухни. — По-вашему, я во время визитов на фабрику вдыхал ядовитые испарения? — сухо спросил Оукли. — Не имею понятия, чем они пахнут. По крайней мере, пока от вас не услышал. — Правда? — переспросил Вуд. — Давайте вернемся к смерти вашей жены. Прошу вас еще раз описать последовательность событий. — Не понимаю зачем. Все это обсуждалось на следствии. Ну, давайте посмотрим. — Оукли нахмурился, сцепил пальцы. — Я принес в спальню жены настойку опия и воду. Хотел отмерить дозу, она отказалась, сказала, сама справится. Лампа на столике у кровати горела. Я пожелал ей спокойной ночи. Поужинал внизу в одиночестве. Выкурил в библиотеке сигару, просмотрел газеты. Потом сам отправился спать. — Не заглянули к жене осведомиться о самочувствии? — с интересом встрепенулся Вуд. — Нет, — очень тихо вымолвил Оукли. — Думаете, не сожалею об этом? Решил, что заснула. Не хотел беспокоить. Не заподозрил ничего дурного, пока Баттон не разбудила меня где-то между четвертью двенадцатого и полуночью. Точнее не скажу, не спрашивайте — не смотрел на часы. Баттон была в невменяемом состоянии, бормотала, что произошло нечто ужасное. Я сразу бросился в спальню жены. Она лежала на полу — видно, упала, вскочив с постели, — ночная рубашка на ней загорелась. Получила сильные ожоги. Я сразу послал грума за доктором, но он не смог помочь. К его приезду она уже скончалась. В наступившем молчании тихо тикали позолоченные часы да сержант Паттерсон шелестел страницами блокнота. — По-моему, — четко и медленно проговорил Оукли, — причина трагедии в том, что моя жена под воздействием опия потеряла контроль над собой. Такого же мнения придерживаются доктор Перкинс и коронер. Распространители зловредных слухов понесут ответственность. Вуд ответил с таким же спокойствием: — Экономка миссис Баттон действовала в тот момент весьма ответственно и храбро. Погасила пламя покрывалом с кровати. Однако через две недели вы ее уволили. — Да, — холодно подтвердил Оукли. Видя, что инспектор ждет объяснений, неохотно продолжил: — Мне было неприятно ее видеть. Воскресали воспоминания. Стало невозможно жить под одной крышей. Я дал ей наилучшие рекомендации и выплатил жалованье за месяц вперед. Она отплатила мне гнусной ложью. — Оукли вскочил с кресла. — Теперь буду признателен, если вы уйдете. С минуты на минуту жду ветеринара. Больше не намерен отвечать на глупые вопросы. Сегодня уже ничего не добьешься. Вуд и Паттерсон покинули дом, причем сержант с большой радостью. Шагая по подъездной дорожке, они услышали детский смех. Из невысоких кустов им навстречу выскочил мальчик лет четырех и замер при виде незнакомых людей. — Мастер Эдвард, сейчас же вернитесь! — Из-за живой изгороди вырвалась девушка, судя по униформе нянька, очень хорошенькая, розовощекая, с идеальными зубами между приоткрытыми пухлыми губками. Тоже резко остановилась при виде Вуда и Паттерсона, но скорее с любопытством, чем с опасением. Впрочем, инспектор не усомнился, что она сразу же догадалась, зачем они здесь. Только чуть сморгнула. Сообразительная девчонка, ничего не скажешь! — Добрый день, джентльмены, — кивнула девушка с приятной улыбкой, подошла к ребенку, подхватила на руки. — Прошу прощения, нам пора чай пить. И понесла мальчика к дому. Выскочила из сети, прежде чем Вуд успел о чем-нибудь спросить. Он испытал раздражение и восхищение. Остолбеневший от такого радушного приветствия, Паттерсон размяк и слегка помрачнел. — Дейзи Джосс, — пробормотал инспектор. — Вот эта миленькая девица? — потрясенно уточнил Паттерсон. — Вот эта миленькая девица, — сердито подтвердил Вуд. — Со стороны мистера Уильяма Оукли было бы умнее уволить ее! Глава 6 В следующий понедельник вечером Мередит стояла на платформе Паддингтонского вокзала, поджидая поезд домой. День выдался тяжелый, а главный фактор стресса называется Адриан. Отведенный ей просторный кабинет приходится делить с сослуживцем. Места полно, столы стоят в разных концах. До сих пор все было хорошо. За другим столом сидел Джеральд. Теперь Джеральда перевели, вместо него вселился Адриан. Даже не верится, что она так заскучает по Джеральду с его страстью к сенсациям, любовью к таблоидам, батончикам «марс», прочим сластям и закускам в ящиках письменного стола. Адриан совершенно другой. Со своими плюсами: молодой, высокий, с хорошим сложением, с первоклассной университетской степенью. Но и с минусами — розовый, как вареная креветка; рыжий, со скошенным подбородком; обожает яркие голубые рубахи и итальянские костюмы. В Римской империи определенным категориям осужденных преступников ставили соответствующее клеймо на лбу в предупреждение окружающим. По мнению Мередит, на лбу Адриана написано «амбициозность». Быстро выяснилось, что он подхалим, соглядатай, служит нашим и вашим, старается завести полезные для карьеры знакомства, а на остальных плюет. Явно решил, что Мередит не возведет его на вершину успеха. В результате обращается с ней небрежно, если не грубо. Есть также вполне основательные подозрения, что в ее отсутствие он просматривает входящие и исходящие бумаги в лотках. Джеральд обладал ненасытным, но безвредным любопытством. У Адриана есть цель. Ему надо раскопать что-нибудь такое, чем при случае можно будет воспользоваться против нее. Такова натура этой твари. Инстинкт шантажиста, жаждущего кого-то опорочить. За ним надо приглядывать. На вокзале, по обыкновению, толпятся пассажиры, возвращающиеся по домам. Стоят поодиночке и кучками, держа в руках полистироловые стаканы с горячими напитками, не сводя глаз с информационных табло. В такое время поезда быстро заполняются, и, если не хочешь провести на ногах полдороги, надо бежать, как борзая, едва только на табло высветится номер платформы. Почему вдруг обращаешь внимание на отдельного конкретного человека в толпе? Непонятно. Он стоит близко, в нескольких шагах. Даже со спины видно, что молодой. Мускулистый, крепко сбитый. В джинсах и облегающей серой футболке с темными пятнами пота под мышками. Под ногами большой рюкзак с багажной биркой из аэропорта. Молодой человек пристально вглядывается в табло, как бы не зная, с какой платформы отправляется поезд и вообще есть ли поезд, который ему нужен. Куда едет? Уезжает или приезжает? Словно почуяв на себе ее взгляд, он оглянулся. Мередит поспешно отвела глаза, притворившись, будто интересуется чем-то другим, успев, однако, мельком увидеть необычное, но привлекательное лицо с необычайно большими темными глазами и маленьким ртом с изящно изогнутыми губами. Ее охватило неожиданное беспокойство, объяснение которому могло быть лишь одно: ее поймали на неуместном любопытстве. На табло вспыхнул номер платформы, толпа вспугнутым стадом ринулась к турникету. Мередит тоже рванула со всеми, прокладывая себе дорогу крепким кейсом с острыми углами, и наконец триумфально плюхнулась на место у окна. Другие пассажиры также проталкивались и занимали сиденья; проигравшие мрачно скапливались в хвосте вагона в ожидании, когда выйдут первые доехавшие до места назначения. Не сразу она осознала, что молодой человек сел напротив нее. Он засунул рюкзак между креслами и, когда поезд тронулся, жадно уставился в окно, явно видя картину впервые. Интересуясь попутчиком не меньше, чем он окружающим, Мередит вместо обычного кроссворда в «Ивнинг стандард» полностью сосредоточилась на нем в легонько покачивавшемся вагоне. По ее оценке, ему под тридцать или чуть за тридцать, точнее трудно сказать. Сильно загорелый, будто проводит очень много времени на свежем воздухе; темные волнистые волосы слегка тронуты преждевременной сединой на висках. Обнаженные руки покрыты тоненькими черными волосками. Лицо овальное. Прямой длинный нос и темные огромные глаза. Средневековый лик, сошедший с храмовой фрески, но чей — святого или грешника — не угадаешь. Он неожиданно на нее оглянулся. С улыбкой. И сказал с заметным акцентом, однако свободным, непринужденным тоном: — Ух, сколько народу! — Все его сомнения насчет поезда и маршрута испарились. Он вольготно развалился в кресле, явно не обращая внимания на тесноту, в которой прочие пассажиры сгрудились, как сельди в бочке, толкаясь локтями и переминаясь. Мередит инстинктивно чувствовала, что этот человек, несмотря на видимую расслабленность, обладает неслыханной внутренней силой, которая в любой момент может выплеснуться в неожиданном направлении. Он напоминал крупную кошку, нежащуюся в саванне на солнышке и в то же время пристально глядящую по сторонам, всегда готовую к прыжку. — Как обычно в час пик, — ответила она с излишней резкостью. — Да? Я не привык к большим городам. — Молодой человек опять улыбнулся доверчивой, обезоруживающей улыбкой, показав золотую коронку на левом клыке. Видя работу какого-то старого континентального мастера, Мередит почему-то сочла спутника безобидным и отказалась от прежнего мнения. — Деревенский… так ведь у вас говорится? — Откуда вы? — спросила она, не успев удержаться. — Из Польши. Пора пробормотать: «Ах вот как?» — и на этом закончить беседу, иначе от него до конца не отделаешься, в зависимости от того, далеко ли он едет. Интересно куда — и он, как будто прочитав ее мысли, сказал: — В Бамфорд еду. Знаете? Мередит не отрицала, он сразу встрепенулся, подался вперед и спросил: — Ну, что за город? Вы его хорошо знаете и тамошний народ? Я там ни разу не был. Чисто детское неудержимое любопытство. Поздно прятаться за страницей «Ивнинг стандард» с кроссвордом. Другие пассажиры уткнулись в романы в бумажных обложках, просматривают деловые бумаги из кейсов, бормочут в мобильные трубки и дремлют. Оставшись без всякой поддержки, Мередит постаралась кратко описать Бамфорд с максимальной точностью: — Городок маленький, есть несколько милых старых построек, хотя он не относится к туристическим центрам. Неподалеку имеются более привлекательные и живописные места… Загляните в путеводители и буклеты. В этом смысле Бамфорд почти ничего не обещает. Молодой человек внимательно слушал, кивая, а когда она замолчала, спросил: — Вижу, вам все хорошо известно… может, вы там живете? — В тоне одно простое любопытство, а взгляд темных глаз испытующий. Святой или грешник? — Да. С партнером. — Это означает, что на станции в Бамфорде их знакомство закончится. Но как только слово слетело с губ, Мередит с содроганием сообразила, что впервые назвала так Алана. Их взаимоотношения развиваются. Они живут вместе — он от чистого сердца, она разрывается от тайных и открытых сомнений. И ей вдруг стало стыдно своей неуверенности. Надо либо отдаться с таким же чистосердечием, либо разорвать, а разрывать не хочется. Коттедж будет выставлен на продажу. Не сдан в аренду, а продан. Если не сделать этот первый решительный шаг, то больше никуда не продвинешься. Надо позвонить Джулиет, сообщить о решении. Попутчик погрузился в раздумья, надул губы, постукивает пальцами по узенькому вагонному подоконнику. Удивительная рука — загорелая, сильная и одновременно маленькая, изящная, как у женщины. — Может, и в других местах побываю. — Судя по тону, его абсолютно не интересуют туристические достопримечательности. — Понимаете, мне в самом деле надо побольше узнать о Бамфорде… — Он внезапно подался вперед с заговорщицкой улыбкой, и Мередит побоялась услышать какую-то тайну. — Я еду не на экскурсию… а к родным. — И снова привольно раскинулся в кресле с широкой улыбкой, сверкнув золотым зубом. — Ах вот как… — Мередит попыталась завершить разговор, не показавшись при этом невежливой. Впоследствии гадала, не из опасения ли услышать нечто неприятное. «Мысленно отмахнулась, — объясняла она потом Алану. — И совершила ошибку, абсолютно не представляя дальнейшего. Думала, его родные какие-то польские эмигранты, и чуть с сиденья не упала, когда он спросил, знакома ли я с Оукли». — С Оукли? — опешила Мередит. И осторожно пояснила: — Нет, пожалуй… семья большая… Молодой человек затряс головой: — Не большая. Остались только две сестры-старушки. Поезд остановился на промежуточной станции, вагон заметно опустел. Когда снова тронулся, Мередит со своим спутником остались наедине. — Вряд ли мы говорим об одних и тех же людях, — твердо объявила Мередит. — Это невозможно. — Они живут в усадьбе Форуэйз. Мередит задохнулась, не в силах поверить. — Дамарис и Флоренс Оукли? Сверкнул золотой зуб. — Да. Мои кузины. Вы их знаете? Потрясающе! — Молодой человек открыто взглянул на нее, и она прочла в темных глазах какую-то триумфальную радость. — Меня зовут Ян Оукли, — представился он, как будто этим все объяснялось, произнося свое имя на польский манер. Мередит не часто теряет дар речи, но это был как раз тот редкий случай. Сообразив, что челюсть отвисла, она закрыла рот, а потом пробормотала: — Ах…