Она стиснула его пальцы: — Забавно, что не такой трудный, как я предполагала. Колебания и сомнения ни к чему не приводят. Всегда лучше сразу решиться. — На радость и на горе?.. — тихо спросил он. — Замужество очень крупный шаг. — Мередит сделала глубокий вдох. — Я продвигаюсь, Алан, но должна сделать все в свое время. На том пока и согласились. Дамарис Оукли медленно поднималась по винтовой лестнице, держась за перила. Дуб гладкий как шелк, отполированный бесчисленными другими руками. За ней следует гость, волоча неуклюжий рюкзак по ступенькам. Слышно его дыхание, шуршание ткани по дереву, шорох одежды, чувствуется тепло его тела, запах мужского пота. Как будто позади крадется большой дикий зверь. Она старается преодолеть страх, старый страх, снова выплывший на поверхность. Когда они с Флоренс были маленькими, нянька пугала их рассказами о страшном буке, который живет в темных углах и набрасывается на проходящих детей. В результате они с Флоренс и даже Артур, знавший, что мальчик должен быть храбрым, поднимались и спускались по лестницам только вместе. Крепко держались за руки для взаимного ободрения, опасливо вглядывались во все углы, взвизгивая при каждом скрипе ступеньки. Наконец отец узнал, что дети перепуганы до смерти, и устроил торжественную церемонию изгнания беса, в том числе из платяного шкафа. И вот он вернулся. Возможно, думала Дамарис, вообще не уходил. Папа в восточном халате с тюрбаном его не провел. Он просто дождался своего часа и явился. Уже не тень, а плоть и кровь. Наша плоть, наша кровь. На другом краю своей долгой жизни она снова с ним встретилась. Бука стал реальным. Вот он, идет за ней по лестнице, как шел за двумя перепуганными девочками почти восемьдесят лет назад. Вышли по лестнице в коридор, Дамарис прошла дальше, открыла дверь: — Помещу тебя в башне. Надеюсь, здесь будет удобно. Там ванная. С горячей водой перебои бывают. Если захочешь ванну принять, то скажи, я бойлер зажгу. Никому это делать не позволяю. У него свой характер. — Пожалуй, справлюсь, дорогая кузина, если вы мне разок объясните. Большие темные глаза смотрят с мягкой насмешкой. Хотя Дамарис больше смутил не ответ, а обращение «дорогая кузина». Плевать, если он взлетит на воздух вместе с газовой колонкой, но она ему не «дорогая». Вообще невозможно представить себя чьей-то кузиной. Видно, он заметил, как она поморщилась, и это его позабавило. Вслух не рассмеялся — хватило ума. Известно, что перед ней человек очень умный. Дамарис ужаснулась, почуяв полную беспомощность при этой мысли. Хватит ли сил для будущей битвы? Хотя ее умственные способности в полном порядке, мозги женщины восьмидесяти двух лет не поспеют за соображениями мужчины — сколько ему там? Двадцать девять, тридцать… Немыслимо молод. Хотя есть в этом молодом человеке что-то очень старое. Точно не скажешь, но вдруг стало ясно: он молод годами, но застарел в грехе, и его обращение к ней это доказывает. Может, это несправедливо? Ее кольнула совесть. Винит человека, о котором ничего не знает, кроме случившегося сто лет назад и давно уже ушедшего в историю… Но разве можно выбросить это «на свалку истории», когда оно здесь, большое, как жизнь, улыбается из сверкающих темных глаз? Цепляясь, как за спасательный круг, за мелкие повседневные детали, Дамарис осторожно сказала: — Насчет еды должна объяснить. Завтракать будем, конечно, вместе. Ланч тоже подается. Мы с сестрой не ужинаем. Нам не требуется. Съедаем что-нибудь легкое — тосты, сэндвич… Поэтому я договорилась об ужине в «Перьях». Это паб в двух минутах ходьбы по дороге. Там уже знают. Просто зайдешь, представишься хозяйке миссис Форбс. Узнав о его приезде, они с Флоренс сразу решили, что ни в коем случае не станут готовить для мужчины. Во-первых, старая газовая плита никуда не годится, во-вторых, пришлось бы закупать продукты. Миссис Форбс поняла, охотно согласилась помочь. Разумеется, она женщина деловая, поэтому последовал довольно крутой торг. Интуиция подсказала Дамарис, что расходы на питание гостя падут на хозяек. Из тех же соображений она не поместила его в «Перья» на полный пансион. Конечно, он им обойдется в копеечку, но она решила свести траты к минимуму. Яну будут подавать на ужин самые дешевые блюда (сосиски с пюре, бифштекс с жареной картошкой). После его отъезда миссис Форбс составит счет. Если он пожелает чего-то изысканного, миссис Форбс сразу же объяснит, что за это надо расплачиваться из своего кармана. — Дорогая кузина Дамарис… «Он это нарочно, — подумала она. — Видит, что мне не нравится». — Вот увидите, я никаких хлопот не доставлю. Даже смогу помочь. С радостью сделаю все, что потребуется. Знаете, я на все руки мастер. — У нас есть мастер, — нелюбезно отрезала она. — Рон Гладстон. Ян потянулся к ней, выражая теперь лишь стремление угодить. Дамарис с трудом сдержала побуждение оттолкнуть его. Если он это почувствовал, то виду не подал. Вошел в комнату, охнул и замер. Дамарис слегка про себя усмехнулась, сухо и едко. — Портрет! — Молодой человек оглянулся, сверкая глазами. — Я его узнал! У меня есть старый снимок. Это… — Уильям Оукли, — объявила она, глядя на него издали. Солнце почти зашло, последний лучик света тронул золоченую раму розовым пальцем. С холста на них смотрел мужчина в сюртуке, красивый, не внушающий доверия, с насмешливым темным взглядом, с полуулыбкой без тепла на красных губах. Одна рука засунута наполеоновским жестом за борт сюртука, другая лежит на книге. — Мой дед, твой прадед, — добавила Дамарис. — Я припомнила, что портрет где-то хранится, нашла, вытерла пыль и повесила в башенной комнате. По-моему, он здесь на месте. Она оставила его распаковывать вещи, спустилась на кухню. Флоренс нарезала тоненькие кусочки хлеба, готовя к ужину сэндвичи с белковой пастой «Мармит». — Все хорошо? — спросила она, положив хлебный нож, такой старый и истончившийся, что лезвие походило на рапиру. «Хорошо» — неудачное слово, мысленно возразила Дамарис. Все плохо. Несчастья преследуют Оукли до последнего. — Я сказала, если хочет ужинать, пусть отправляется в «Перья». — Дамарис взяла нож для масла, чтобы намазывать хлеб. — Может, поест и скоро уедет, — оптимистично предположила Флоренс. — Ему будет скучно и неудобно. Еда в «Перьях» несъедобная, вечно все пережарено. А в башне очень холодно, даже в разгар лета. — Будем надеяться, — мрачно кивнула Дамарис. — Иначе придется принять меры. Глава 7 «Процесс по делу Уильяма Прайса Оукли, обвиняемого в убийстве его жены Коры в прошлом году, начался сегодня, породив немалое волнение. Зал суда переполнен, желающие присутствовать с рассвета выстроились в очередь. Скамьи для прессы тоже заполнены, некоторые джентльмены прибыли из Лондона. Даже представитель международного агентства новостей, открытого бароном фон Рейтером, вооруженный пером и бумагой, готовится распространить по миру подробности. Дела об убийстве вызывают большой интерес во всех концах света». Стэнли Хакстейбл, плотный рыжеволосый молодой человек, постоянный судебный репортер «Бамфорд газетт», был доволен заметкой. По поручению работодателя он сидит на всех судебных процессах. Как правило, они длятся недолго, злодеи предстают перед судом магистрата.[4] Бамфорд не колыбель преступлений, если не считать мелких краж и обычных пьяных драк в день получки. Стэнли не часто выпадает подарок вроде убийства и присутствия в своем профессиональном качестве на выездной сессии в Оксфорде. Для жителей Бамфорда Оукли свой, местный. Они хотят знать подробности, и дело Стэнли их предоставить, поспешно возвращаясь в конце дня в город с материалом для специального вечернего выпуска, освещающего процесс. Вся страна разделяет их любопытство. Достаточно взглянуть на довольно тесную ложу для прессы, битком набитую потными журналистами. Сидящий рядом со Стэнли представитель агентства Рейтер без конца протирает платком лоб и шею. Стэнли уложил котелок на коленях, облизал кончик карандаша. Когда он был новичком-репортером, его учили все записывать. «Ты думаешь, будто запомнишь, мальчик, но нет, уверяю тебя!» — говорил наставник. Поэтому он тут же записал: «В суде очень жарко». Наверняка будет еще жарче. Зал небольшой. Ложа для прессы представляет собой единственную узкую скамью, обнесенную низкой деревянной перегородкой, расположенную сбоку под прямым углом к остальным скамьям, которые тянутся от стены до стены. Напротив ложи для прессы точно так же стоят скамьи присяжных. Слева от Стэнли свидетельское место. Впереди справа лицом к присяжным сидят адвокаты. За ними пустой ряд, наполовину огороженный, — скамья подсудимых. Дальше возвышающиеся ряды серых скамей для публики, которая быстро их заполняет, толкаясь в дверях. «Как сельди в бочке, — записал Стэнли. — И пахнет так же». Наконец все уселись в ожидании, затаили дыхание, предчувствуя драму. И драма началась. Как сценический дьявол из люка, возник обвиняемый Уильям Оукли под конвоем — сначала головы, потом туловища поднимались по узкой лестнице из подземного туннеля, соединяющего тюрьму с залом суда. Оукли проводили на место, усадив на скамью подсудимых, шеи вытянулись, головы повернулись к нему. Вот кого люди пришли увидеть — убийцу! Конвоиры уселись в том же ряду, образуя сплошную массу плотных шерстяных мундиров и багровых лиц. Предварительные формальности быстро завершились, обвиняемый звучно провозгласил: «Невиновен!», публика высказала нескрываемое удовлетворение. В случае признания виновности слушания закрылись бы через несколько минут, все отправились бы по домам, кроме осужденного и конвоя, который повел бы его по туннелю обратно в тюрьму и в конце концов на свидание с палачом. Обвинитель мистер Тейлор, тощий, долговязый, длинношеий, поднялся, обеими руками ухватился за мантию. — Поехали! — шепнул представитель агентства Рейтер. Зал затаил дыхание. — Господа присяжные, — начал Тейлор. — Перед нами ужасное преступление. Ужасное по замыслу, по исполнению и, что еще ужаснее, выдаваемое за творение руки Судьбы. Хорошее начало, решил Стэнли, записывая. У старика неплохой стиль. — Обвиняемый Уильям Оукли, — говорил Тейлор, — женился на богатой женщине, на протяжении семейной жизни распоряжался ее деньгами и заботился о деловых интересах. Это ему было выгодно, ибо он нуждался в деньгах — он игрок, любитель скачек и женщин. Миссис Оукли вышла замуж совсем молодой, ей было лишь восемнадцать, она привыкла подчиняться решениям мужа. Однако с годами она проведала о его бесконечных интрижках и, будучи уже зрелой тридцатилетней леди, а не двадцатилетней девушкой, решила принять меры. Последней соломинкой, сломавшей спину верблюда, как говорится в пословице, стали предосудительные отношения, завязавшиеся между обвиняемым и нянькой Дейзи Джосс. Миссис Оукли ясно дала понять, что больше не собирается прощать мужа. Она не станет давать деньги на оплату его долгов, возможно, даже потребует официального развода. И тогда Уильям Оукли разработал план избавления от жены. Не исключено, что мысль об этом зародилась у него в ходе регулярных посещений химического предприятия «Лондон кемикалс», с которого жена получала определенный доход. Мышьяк — широко известный и распространенный яд — используется на этом предприятии для изготовления крысиной отравы. Нетрудно тайно раздобыть некоторое количество. Однако отравить жену обычным способом, то есть подсыпать в пищу, непросто. У Уильяма Оукли не было повода появляться на кухне во время готовки. Супруги ели за одним столом, а блюда подавала служанка. В «Лондон кемикалс» он видел, как из руды получают кристаллы мышьяка, и слышал, что в процессе выделяется очень токсичный газ. Так Уильям Оукли нашел верный способ, джентльмены. Запасшись на заводе небольшим количеством руды, Уильям Оукли ждал подходящего случая. Случай вскоре представился. После болезненного удаления зуба жена попросила доставить из аптеки в Бамфорде настойку опия, которую приняла на ночь и под воздействием которой сначала почувствовала сонливость, потом крепко заснула. Согласно плану Оукли, жена скончается во сне, причем смерть припишут другой причине, а именно чрезмерному количеству опия. Согласно плану, Оукли удостоверится, что жена спит, приняв опий, незаметно проникнет к ней в комнату, соорудит примитивное, но эффективное приспособление для получения паров мышьяка с помощью горящей лампы. Затем уйдет, плотно закрыв окна и двери. Позже вернется, закутав рот и нос, откроет окна, чтобы выветрился запах чеснока от паров, уничтожит улики, выльет из пузырька почти весь опий, вернется к себе и будет ждать утра. К тому времени красноречивый запах чеснока улетучится, мертвая миссис Оукли будет лежать в постели, а в полной бутылочке опия, купленной накануне, останется лишь несколько капель, что будет свидетельствовать о существенном превышении предписанной дозы лекарства. Тейлор помолчал. Проверяет реакцию присяжных, догадался Стэнли. Обвинителю нечего беспокоиться. Зал жадно ловит каждое слово. — На деле план не удался. Принятого миссис Оукли количества опия оказалось недостаточно, чтобы она не почуяла запах чеснока. Или, возможно, ее разбудил муж, закрывший за собой дверь после установки дьявольского устройства. Она проснулась, увидела нечто странное, попыталась подняться. Увы, пары уже подействовали, несчастная упала, свалив лампу. Ночная рубашка на ней вспыхнула, она скончалась, отравившись ядовитыми парами, не имея возможности сделать что-нибудь для спасения. Затем произошло то, что Уильям Оукли не мог предвидеть. На сцене появилась экономка миссис Баттон. Она не сумела спасти хозяйку, но учуяла типичный запах чеснока и открыла окно. Если бы не открыла, господа присяжные, тоже могла умереть, надышавшись чудовищными парами. Экономка заметила среди осколков лампы некие посторонние предметы, хоть и не поняла в тот момент, что это означает. Мы продемонстрируем, что миссис Баттон видела остатки сконструированного Уильямом Оукли устройства, разбившегося вместе с лампой. Следствие по делу о смерти пришло к заключению, что Кора Оукли упала под действием настойки опия, уронила лампу и погибла от ожогов и шока. Защита, безусловно, подчеркнет тот факт, что миссис Баттон в свое время это не опровергла, заговорив лишь после того, как мистер Оукли ее уволил. Действительно, мистеру Оукли было неприятно ежедневно видеть женщину, которая обнаружила инкриминирующие улики. Возможно, он заподозрил, что домоправительница почувствовала запах, видела остатки дьявольского устройства и гадала, что это такое. Миссис Баттон действительно забеспокоилась и после увольнения, не считая себя обязанной перед бывшим хозяином, отправилась к родителям миссис Оукли. Их не удовлетворили объяснения гибели дочери, и они, выяснив все обстоятельства, отправили Уильяма Оукли на скамью подсудимых. «Точно! — нацарапал Стэнли. — Только надо еще доказать, старина!» Глава 8 Рон Гладстон стоял перед ветхой каменной постройкой, с глубоким неодобрением цыкая зубом. — Безобразие, — сказал он вслух. — Осмелюсь заметить, внутри еще хуже. Постройка сложена в незапамятные времена. Находится в дальнем углу участка, далеко от дома, скрытая ветвистыми кустами. Начав работать в садах Форуэйза, Рон только через неделю узнал о ее существовании. Увидев заросшую развалюху, решил, что нет никаких причин сразу ею заниматься, отвел ей последнее место в списке дел и только сегодня решил посмотреть. Прочные каменные стены неплохо выдержали испытание временем, но крыша из рифленого железа проржавела, перекосилась, посередине совсем провалилась. В дыру наверняка годами хлещет дождь. Он нисколько не удивился, обнаружив при методичном осмотре, что дерево сплошь сгнило. Отвертка входит в оконную раму и дверь, будто в сыр. — Черт побери, — проворчал он в адрес двери. — Какой-то криворукий работал. Просела совсем. Рон имел в виду, что створка неплотно прилегает к косякам и притолоке. Хоть и держится на ржавых петлях, но с годами провисла под собственной тяжестью, уткнулась нижним краем в землю. Заперта на засов с висячим замком, поэтому пришлось захватить отвертку. Винты оказались на редкость неподатливыми, но Рон в конце концов справился, снял железки, положил вместе с отверткой на землю. Следующая задача: смазать петли. Он взялся за ручку обеими руками и начал тянуть. На это ушло несколько минут с риском поцарапаться и занозить палец. Наконец масло сделало свое дело, и петли повернулись со скрипом. Протиснувшись в щель, он кивнул, вытащил платок, вытер лоб. — Ух!.. Когда в последний раз открывали? Глаза не сразу привыкли к темноте. Воздух сырой, затхлый, пахнет землей и гнилью. На одной стене окна, так густо заросшие паутиной, что ее можно принять за кружевные занавески. Треснувшие и разбитые стекла заросли грязью. Снаружи к ним плотно прижались кусты, просунув в дыры корявые пальцы и зеленые листья. Поэтому таким путем дневной свет не просачивается. Главный источник — дыра в крыше. Перед изумленным взором Рона открылись приметы давней садовой деятельности, покрытые толстым слоем пыли и паутины. Утрамбованный земляной пол раскис под дырой. Инструменты и утварь расставлены вдоль стен и в углах. Под окнами стоит длинная скамья, заваленная разбитыми глиняными цветочными горшками, поддонами для рассады, пожелтевшими пакетиками с семенами, высохшими остатками каких-то растений. Кучка камешков, как показалось с первого взгляда, оказалась при рассмотрении засохшими зернами крапчатой красной фасоли. Рон поднял один горшок, и оттуда просыпалась струйка земли, превратившейся в мелкую пыль. Как будто он гробницу вскрыл. Однако, в отличие от Говарда Картера,[5] обнаружил не «чудеса», а сплошной хлам. — Садовый домик был, — сообщил он самому себе и продолжил осмотр.