«ИЗГОИ» КЛАССА ОБВИНЯЮТСЯ В ЖЕСТОКОМ УБИЙСТВЕ В КАЧЕСТВЕ ОДНОГО ИЗ НАПРАВЛЕНИЙ СЛЕДСТВИЯ РАССМАТРИВАЕТСЯ ВЕРСИЯ РИТУАЛЬНОГО УБИЙСТВА Имена убийц в репортажах не назывались, но из поверхностного изучения статей стало ясно, что на Эндрю Брукса напали двое парней из его школы – ребята, которых он считал друзьями, – и что полиция сочла его убийство какого-то рода ритуалом. Упоминались дневники и другие материалы, изъятые из их домов для криминалистической экспертизы. Я придвинул к себе третью коробку и открыл ее. Опять газеты. Эти были всего двухгодичной давности, и репортажи освещали еще одно убийство, на сей раз пятнадцатилетнего подростка по имени Бен Холсолл. Двое его товарищей по школе были арестованы, и обоим предъявили соответствующее обвинение. В НЕДАВНЕМ УБИЙСТВЕ ПРОСЛЕЖИВАЕТСЯ СВЯЗЬ С КУЛЬТОМ СНОВИДЕНИЙ Как и в случае с предыдущей коробкой, репортажи не изобиловали фактическими подробностями, но поскольку я уже знал, что искать, связь здесь оказалась даже еще более явной. Имелись указания на то, что двое подозреваемых вели замкнутый образ жизни и держались особняком от остальных своих одноклассников, не раз упоминалось об их одержимости темой сновидений и интернет-мифологией. Влияние убийства в Гриттене было совершенно очевидным. Я в точности знал, с кем тогда пришлось иметь дело полиции. С убийцами-подражателями. Все эти двадцать пять лет я изо всех сил старался не думать о том, что натворили Чарли и Билли, или о своей роли в тех событиях, которые к этому привели. Чувство вины понемногу растворилось без следа, и еще тогда, уезжая поступать в университет, я уже воображал себе, как поезд, в который я сел в тот день, увозит меня подальше от всего этого. Я искренне полагал, что весь мир сделал то же самое, что и я, и что Чарли давно и прочно забыт. Но это было не так. И моя мать про это знала. «Зачем ты хранила все это, ма?» Но, естественно, здесь, на чердаке, ответа на этот вопрос не имелось. Я откинулся на пятки и закрыл глаза. Тишина звенела. И я чувствовал, как в темноте вокруг меня сотни красных от крови рук бесшумно скользят по смыкающимся у меня над головой сводам. * * * Через час я остановил машину перед хосписом. Окружающая обстановка была по-прежнему умиротворяющей, сквозь деревья просачивался теплый солнечный свет, но мир почему-то казался более сумрачным, чем раньше. Словно некая тень постепенно опускалась на все вокруг, и пока я шел по больничного вида коридорам в сторону комнаты матери, сердце все сильнее сжималось в груди. Она спала. И впервые за все время своих визитов я об этом пожалел. Сегодня мать казалась даже еще более крошечной, чем когда-либо, а ее медленные вдохи и выдохи были едва различимы. Аппарат, который отслеживал работу ее сердца, каждые несколько секунд издавал негромкий писк, и даже этот звук казался тише, чем обычно. – Что же тебе снится? – негромко произнес я. Потом некоторое время посидел на стуле рядом с кроватью, машинально потирая руки. Окно было открыто, и из-за него до меня доносились запахи деревьев и свежескошенной травы и легкое шелестение ветерка. Но хотя мое тело было здесь, в хосписе, мыслями я постоянно возвращался к чердаку и тому, что там обнаружил. И в ожидании того момента, когда мать наконец проснется, вытащил телефон и принялся за поиски в Интернете. Обнаружились тысячи попаданий. Мне понадобилось бы несколько часов, чтобы открыть и прочитать все результаты поиска до единого, но я сразу кликнул ссылку на большой форум, посвященный убийству в Гриттене, и пробежался взглядом по сотням постов в нем. Объем информации удивил меня – каждый аспект дела обсуждался в мельчайших подробностях. Домыслам и предположениям не было числа. Это представлялось полнейшей бессмыслицей. Если за четверть века полиция так и не смогла обнаружить Чарли, то чего собиралась достичь горстка диванных экспертов, засевших в Интернете? Тем не менее у каждого из них имелась своя излюбленная теория относительно того, каким образом Чарли ухитрился пропасть без следа. Некоторые считали, что его останки давно покоятся в глубинах Гриттенского леса, все еще ожидающие обнаружения. Другие – что ему помог скрыться какой-то сообщник и что Чарли до сих живет где-то целый и невредимый. Эта мысль заставила меня поежиться. Но даже еще хуже оказались посты людей, которые вроде как верили в невероятное. Чарли думал, что принесенная человеческая жертва позволит ему навсегда исчезнуть в мире снов, и некоторые пользователи форума искренне полагали, что это ему удалось. Полная чушь, конечно же. Но при этом я слишком хорошо помнил, какой привлекательностью обладала для меня тема осознанных сновидений в подростковом возрасте и как – пусть даже я и близко не купился на всю ту фигню, которую прогонял нам Чарли, – центральная идея побега от унылой действительности все равно манила меня. Пусть даже тогда я ему не верил, наверное, что-то во мне подспудно хотело этого. Так что да: это чушь, но я ведь и сам видел, как все это происходит, разве не так? Сам был свидетелем того, как вера пускает корни и как ужасные последствия ее медленно и неумолимо разворачиваются в реальном времени. Убийцы Эндрю Брука и Бена Холсолла тоже верили. И это меня угнетало. То, что Чарли и Билли натворили в тот день, давно уже стало чем-то вроде легенды, обросшей всякими существующими и несуществующими подробностями, но вот теперь из-за этого погибли как минимум двое других подростков. Может, и абсурдно считать, что Чарли исчез в выдуманном мире, но в некотором роде его желание исполнилось. То убийство просочилось в жизнь очень многих других людей, и Чарли теперь жил в их снах и ночных кошмарах – в точности как и хотел. А поскольку я и сам сыграл не последнюю роль в том, что произошло, было невозможно избавиться от чувства, что я частично в ответе и за убийства, которые за этим последовали. Что, вне зависимости от того, знал я про них или нет, в некотором роде во всем этом есть и моя вина. Через какое-то время мать начала ворочаться во сне. Ее дыхание переменилось, а слабое попискивание сердечного монитора рядом со мной стало чуть громче – хотя наверняка я это всего лишь себе вообразил. Она открыла глаза. Я молча выжидал, пока мать несколько секунд просто смотрела в потолок. Потом она повернула голову и пустым взглядом посмотрела на меня. И тут на лице у нее отразилась такая печаль, какой я на нем еще никогда не видел. Как будто она хотела потянуться к кому-то – дотронуться до него, но толстое прозрачное стекло перед ней не позволяло этого сделать. – Знаешь, твоя жизнь могла бы быть намного лучше, – сказала она. Я припомнил фотографии, которые видел в доме: моя мать – совсем молодая женщина, полная надежд и мечтаний, так задорно смеется, словно весь мир полон для нее радости. Прямо сейчас контраст был разительным. – Ма, – произнес я. – Это я. Пол. Она уставилась на меня. Меня беспокоило, что мать может отреагировать так, как во время моего первого визита, но нет: через секунду выражение ее лица изменилось, печаль сменилась чем-то более светлым, хотя и перемешанным по-прежнему с меланхолией и растерянностью. – Ты так вырос… – произнесла она. – Так и есть. – Да, я знаю. Или, по крайней мере, ты так только думаешь. Все так думают в твоем возрасте. Но это не мешает мне волноваться за тебя. За своего сына, который один-одинешенек вышел в огромный, бескрайний мир. Я сглотнул. Она не была со мной прямо сейчас, но я знал, где сейчас ее разум и что он там видит. Мне не надо было закрывать глаза, чтобы представить себе тот последний день на вокзале, когда мы вместе дожидались поезда. Я уезжал поступать в университет, мои сумки стояли на платформе рядом со мной. Хорошо помню, что она мне тогда сказала. «Не успеешь оглянуться, вот уже и Рождество». Теперь же мать просто грустно улыбнулась. – И я знаю, что ты уже не вернешься, – добавила она. Несколько секунд я просто молчал. Точно так же, как и в тот раз. А потом наклонился к ней и тихо произнес: – Нет, не вернусь. Прости. – Тебе не нужно просить прощения. – Тебе из-за этого грустно? Мать легонько покачала головой, а потом подняла взгляд к потолку и опять улыбнулась, на сей раз скорее самой себе. – Я буду по тебе сильно скучать, – сказала она. – Но я рада за тебя. Я хочу, чтобы ты вышел в люди и делал великие дела. Это все, чего мне всегда хотелось. Чтобы ты избавился от этого места и всего, что тут произошло. Мне хотелось бы забросить тебя как можно дальше, чтобы ты вырос большим и сильным в каких-нибудь краях получше наших. Чтобы у тебя была достойная жизнь. Мне все равно, если ты даже вообще ни разу не подумаешь обо мне. Главное, что это я буду о тебе думать. Я ничего не ответил. Я не знал, что происходило в голове моей матери в тот день, а у самого меня никогда не было детей, чтобы я смог лучше понять идею той безоговорочной жертвы, которую она была готова принести. «Это все, чего мне всегда хотелось». «Чтобы ты избавился от этого места и всего, что тут произошло». Все эти годы мать знала об этих убийствах, совершенных подражателями. Сохранила газеты с подробностями связанных со мной преступлений, о которых я блаженно не имел ни малейшего представления. Позволила мне осуществить свой спасительный побег, а потом в мое отсутствие безропотно несла ту ношу, которая должна была лежать на моих плечах. Она защищала меня. – Я поднимался на чердак, ма, – сказал я. При этих моих словах ее улыбка дрогнула. Как будто сказанное мной вызвало помехи на приеме, перебив ясный сигнал, который она получала, – словно по экрану ее воспоминаний вместо изображения вдруг побежали косые дергающиеся полосы. Я сразу же пожалел об этих словах. Если все эти годы мать делала все это ради меня, то теперь явно наступил мой черед взвалить на себя эту ношу. Главное, чтобы ничто не омрачало ее последние дни и часы. – Что это было? – спросила она. – Ничего, ма. Мать размеренно дышала. Текли секунды. А потом она слегка нахмурилась и произнесла: – Мне нужно тебе кое-что сказать. – Что? Опять тишина. Лишь тихое дыхание. – Я просто не могу вспомнить, что именно, – наконец сказала она. Я все ждал. Я понятия не имел, о каком времени и месте мать теперь говорила, поскольку мои собственные слова явно сбили ее с толку. Была ли она по-прежнему на вокзале вместе со мной в тот день? Или эти ее мысли пришли откуда-то совершенно из другого места?