– Знаешь, мы не думали об этом, но ведь крысиный яд мог подсунуть в еду старушке кто угодно… – она повернула к Ксюше сосредоточенное лицо. – Даже ребенок. Валера. 1959 г. Мы глядим беде в глаза, От забот не прячемся! И друг друга любим за, За такие качества! Из фильма «Неподдающиеся», 1959 г. – Маленький ишшо! – говорят Лерке пацаны, когда он пытается пристроиться сыграть с ними в «расшиши» или «пристенок». – У меня пай есть! – ершится Лерка, демонстрируя всем собравшимся за дровяными сараями пятнадцатикопеечную монету. Суть в том, чтобы все скинулись паями и выстроили из монет башню – либо орлами, либо решками сверху. Дальше – удар битой, да так, чтобы монеты разом перевернулись с орла на решку или наоборот. Все, что перевернуто, отправляется в твой карман. В этом смысле Лерка – идеальный товарищ. Монетка у него всегда имеется, а по бите бьет плохо – ничего самому не достается. Но пацаны презрительно плюют сквозь щель в зубах: – Пшел отсюдова, жиртрест! Катись колбаской по Малой Спасской! Шмакодявка! Лерке обидно: Кольку-то они играть берут, гады. Это из-за того, что у Кольки – старший брат, думает он, а у него только эта белобрысая мелочь – его сестра. Но с недавних пор все изменилось. Потому что папка купил ему марочный альбом, пинцет (о нем отдельно!) и несколько серий: про животных, с ледоколами и к столетию русской почтовой марки. А потом пошло-поехало, не оторвать уже Лерку от киосков «Союзпечати»: клянчит у папки серии с самолетами, с парашютами, со служебными собаками… Выяснилось, что многие из тех ребят, что отказывались с ним играть, тоже собирают марки. А тут ведь что самое интересное? Обменивать и спорить до хрипоты: – С дуба рухнул? За один «Мозамбик» – две «Аргентины»?! В Аргентине в марте чемпионат Южной Америки по футболу проходил! – Ну и что! Зато там слон, а на твоей Аргентине – самолет! Что я, самолетов не видел?! – Тоже мне, слон! Хочешь на слона позырить – иди в зоопарк! – Ладно, давай я тебе «Аргентину», а ты мне – «Швейцарию»? И тут Лерка достает свой пинцет, с умным видом подцепляет «Швейцарию» и щурится: – Ха! Барахло твоя «Швейцария»! Нет, давай ты мне «Португалию» и синюю пальму, а я тебе… В общем, «ты мне ту, а я тебе эту» – так весь вечер и проходит. Довольный Лерка возвращается домой и сразу к себе в штаб – под стол. Под столом темновато – скатерть с бахромой свисает почти до самого пола. Но у Лерки есть фонарик, и теперь, укрывшись под столом, он ложится животом на прохладный паркет и листает альбом с новыми приобретениями. Довольно хмыкает – удачный случился день. И тут слышит: открывается дверь, и в поле его зрения появляются ноги, отцовские и материнские. Лерка тихонько выключает фонарик: мамка сейчас уроки погонит делать, а если не сразу найдет и сестра не наябедничает, то… – Что ж ты, гад такой, перед всей квартирой меня позоришь! – слышит он голос матери и замирает, так странно-сдавленно он звучит. – Думаешь, никто о ваших шурах-мурах не догадывается?! – Пошло-поехало! – притворно вздыхает отец. – Чушь порешь! То продавщицы у нее виноватые, то бухгалтерше в космы вцепилась! Уймись уже, бешеная! – Голос вроде как спокойный, насмешливый, но Лерка весь сжимается: такой голос у папки обычно бывает перед Леркиной поркой. – Чушь, значит?! – голос матери прерывается, и Лера понимает, что она плачет. – Леночка с думочкой с нашей постели ко мне пришла, я говорю, что ты, доченька, с ней в обнимку ходишь?! А пахнет, говорит, уж больно вкусно, мамочка! «Пахнет!» Духами она провоняла, лахудры твоей грузинской! С грохотом отодвигается стул – это отец садится за стол: огромные ступни его прямо у Лерки перед носом. И пахнут совсем не духами. – Хватит, – говорит отец спокойно. – Дура, заткнись. – Да я сама к Зазе пойду, все расскажу! Пусть на свою жену управу найдет! В партком заявление напишу – давно пора тебя, кобеля, укоротить! Все, все про твое воровство… Сверху что-то падает, раздается звук удара с присвистом, материнское «ох!». Лерка втягивает голову в плечи. – Ах ты, дрянь жидовская! Хочешь всех нас под монастырь подвесть?! – Что? – голос матери звучит глухо, но она уже не плачет. – Да уж как-нибудь! – торжествует отец. – Сама-то небось не слышишь, как ночью языком чешешь? – Языком чешу… – растерянно повторяет мать, а Лерка обмирает, вспомнив, как решил, еще месяц назад, поделиться с отцом страшными подозрениями: его мать – немецкий лазутчик! Вон и в газетах, и по радио говорят про таких. И еще про болтуна – находку для шпиона. Отец тогда его выслушал, усмехнулся, записал, послюнявив карандаш, слова, что Лерка услышал ночью, и сказал, потрепав по затылку, что разберется. Мол, мать просто хорошо немецкий в школе учила, не то что Лерка, лодырь. – Да уж, балакаешь от души! – в голосе отца слышен металл. – Зай гезунт! Чего от мужа скрывала-то? «Белоруссия! Родня! Погибли в войну!» – передразнивает он, а Лерке вдруг становится страшно. – И погибли, – тихо отвечает мать. – Все погибли. И дети. И старики. Я одна осталась. Они пули пожалели, хотели одной трех пристрелить, и закопали всех скопом. Я выбралась. – А про партизан потом, что, правда? – Чиркнула спичка, по комнате поплыл запах «Беломора». – Или тоже брехня? – Про партизан – правда. Там много наших было. Из гетто. Семейные отряды. – Лерка услышал, как мать трубно высморкалась. – И я тогда решила: больше никогда. Никогда никто не должен знать. Чтобы не смел, как ты – жидовкой… – Вот те нате! Значит, всю жизнь мне заливала, а нынче я же у тебя и виноватый? – перебивает ее отец, явно улыбаясь. И у Лерки чуток отлегает от сердца. Мать молчит, только дышит тяжело – будто тяжелые сумки по жаре тащит. А отец вытягивает ноги – Лерка едва успевает увернуться, с шумом выдыхает дым. – Мы теперь, Галка, другую жизнь начнем. С чистого, как грится, листа. И тебе она, ой, как не понравится. Ты слухай сюда… Ксения – Я не знаю, что делать! – Ксения говорила шепотом, спрятав руки между коленями. – Я не могу отказать Нике, она же моя единственная подруга. Любочкина внучка озадаченно нахмурилась: – В чем отказать? Ксения виновато улыбнулась – ну да, она сразу перешла к основному вопросу, без прелюдии. – Несколько дней назад ко мне переехали мама с отчимом, у них сверху прорвалась труба и залила полквартиры, делать было нечего – не выгонять же их? Маша кивнула. – Ну вот, – вздохнула Ксения. – А вчера позвонила Ника, стала рыдать в трубку… Спросила: можно я пока у тебя поживу, я должна понять, что делать дальше. И тоже приехала. И мне пришлось срочно расплачиваться с Игорем и говорить ему, что мы больше не нуждаемся в его услугах. – Подожди, – остановила ее Маша. – Ничего не поняла. При чем здесь Игорь? Ксения вздохнула, покосилась на дверь. – Игорь ушел от Ники. То есть ушла в результате она, но он сказал, что встретил женщину, которая ему… Которую он, так он сказал, должен поддержать. В общем, влюбился, – Ксения поморщилась. – И это ужасно. Маша пожала плечами: – Ужасно, но какая здесь связь? Мы все равно могли бы, чисто профессионально, продолжить… – Не могли бы, – виновато взглянула на нее Ксюша. – Связь есть. Понимаешь, мне кажется, я знаю эту женщину мечты. И если это она, то выходит, я косвенно виновата в Никином несчастье, потому что это я их познакомила. Ксения вновь взглянула на недоумевающую Машу и опять глубоко вздохнула – прошлую ночь она не спала, прислушиваясь к звукам из соседних комнат: отчим похрапывал, Ника – рыдала. Рассказать ли подруге, что новая пассия ее мужа – внучка обитательницы той самой квартиры, куда она пришла сегодня переночевать? – думала Ксения. А если рассказать, то тогда надо изложить и обстоятельства знакомства. А заодно показать фотографии молодой Тамары, чтобы Ника хоть в общих чертах представляла себе разлучницу. – Не надо, – покачала головой Маша когда Ксения наконец объяснила ей свою дилемму. – Игорь, может, и влюблен, но Марико – просто в трауре и ищет плечо, к которому прислониться. Допускаю, что все еще вернется на круги своя. А пока, – и она ободряюще, как ей казалось, улыбнулась – попытаемся обойтись без Игоря. И, к слову, о вероломных мужчинах – у меня для тебя хорошие новости. Ксения вскинула на нее глаза: хорошие новости сейчас были бы кстати. Жить в квартире стало почти невыносимо – уже в который раз она пожалела о своем приобретении. Иногда, проваливаясь в сон, Ксюша отматывала время на месяц назад – будто скоростной перемоткой на старой видеокассете. Не попади она в пробку, не остановись около этого дома, не будь на месте риелтор… И не влюбись она сразу в этот вид из окна, в рисунок из водяных лилий и в камин с Терпсихорой, то и жила бы теперь, как прежде, с бабкой, знать не зная никакого отчима и предателя Эдика, встречаясь по выходным с Петей. А вместо этого – вот, пожалуйста – прислушивается к чужим рыданиям и храпу в еще не отремонтированной квартире, с ужасом думая о том, что пора уж отказаться от надежды на прежнюю карьеру и идти сдаваться директору музыкальной школы. Ох, нет, она еще не готова. – Ксения, ты меня слышишь? – Маша вернула ее в настоящее время. – Я тут обошла Эдиковы строительные объекты. – А у него что, есть еще объекты? – криво усмехнулась Ксюша. Маша улыбнулась: – Ты не поверишь, но он и правда дизайнер, и действительно востребованный. Сейчас у него в активе четыре квартиры – три в разных концах города, а одна даже в пригороде. Так вот, я поговорила со всеми бригадами и… – И? – задержала дыхание Ксения. – Это не он, Ксюша, – рассмеялась Маша. – Он просто физически не мог столкнуть Тамару Зазовну с лестницы. Был в Гатчине.