Мишю поднял сына и поцеловал его почти торжественно, чем лишь подтвердил опасения жены. У Марты по спине пробежал холодок, и она растерянно посмотрела на мать, зная, что плакать ей ни в коем случае нельзя. – Теперь беги! – Управляющий отпустил мальчика и смотрел ему вслед до тех пор, пока тот не скрылся из виду. Тут Куро залился лаем, поглядывая в сторону фермы Груаж. – Никак Виолетт едет! – воскликнул Мишю. – В третий раз за утро… Что бы это могло означать? Хватит, Куро! Через пару мгновений послышался топот лошадиных копыт. Показался Виолетт на лошадке, каких обычно держат в хозяйстве фермеры в окрестностях Парижа. Его коричневое лицо под круглой широкополой шляпой было изрезано морщинами, отчего казалось более темным, чем было на самом деле. В серых глазах, лукавых и блестящих, таилось вероломство. Худые ноги в белых полотняных гетрах болтались рядом со стременами, и создавалось впечатление, что вес его тела держат грубые, подбитые железом башмаки. Поверх суконной синей куртки был накинут шерстяной плащ в черно-белую полоску. Курчавые седые волосы спадали на шею. Одежда, серая коротконогая лошадка, манера сидеть в седле – выставив живот и откинув назад верхнюю часть туловища, – грубая потрескавшаяся ладонь землистого оттенка, придерживавшая истрепанные, поношенные поводья, – все выдавало в Виолетте жадного самодовольного крестьянина, который мечтает иметь как можно больше земли и покупает ее, чего бы ему это ни стоило. Его рот с синеватыми губами, выглядевшими так, словно хирург рассек их своим скальпелем, и неисчислимые морщины на лице и на лбу делали его физиономию неподвижной, и только ее резкие контуры отличались выразительностью. Огрубевшее лицо, казалось, источало угрозу, несмотря на униженный вид, который при случае принимают едва ли не все крестьяне, скрывая под ним свои переживания и расчеты, – так прячутся за непроницаемой серьезностью жители Востока и дикари. После череды неблаговидных поступков из простого крестьянина-поденщика Виолетт стал фермером и арендатором Груажа, но привычек своих не оставил, даже достигнув благополучия, превзошедшего его надежды. Он страстно желал ближнему беды и, когда выпадал случай эту беду приумножить, делал это, что называется, с душой. Виолетт был откровенно завистлив, но не позволял своей зловредности выходить за рамки закона – совсем как наша парламентская оппозиция. Он искренне полагал, что обогатится тем скорее, чем раньше разорятся его соседи, и каждого, кто хоть в чем-то его превосходил, считал своим врагом, в борьбе с которым все средства хороши (к слову, такие Виолетты в крестьянской среде не редкость). Сейчас все его мысли были заняты продлением аренды, срок которой истекал через шесть лет, а на это требовалось согласие г-на Малена. Фермер завидовал богатству управляющего и следил за каждым его шагом; местные жители недолюбливали Виолетта за то, что он часто наведывается «к Иудам». Надеясь продлить аренду еще на двенадцать лет, хитрый фермер искал случая оказать услугу правительству или тому же Малену, который остерегался Мишю. Приобщив к слежке гондревилльского лесника, местного агента полиции и нескольких вязальщиков хвороста, Виолетт сообщал полицейскому комиссару в Арси обо всех деяниях Мишю. Попытка приобщить к делу и Марианну, служанку из дома управляющего, успехом не увенчалась; но Виолетт и его приспешники и так были в курсе всего, что там происходило, – благодаря Гоше, юному слуге, на чью преданность Мишю рассчитывал и который предавал его ради безделушек – жилетов, пряжек, хлопчатобумажных чулок и сладостей. Подросток, впрочем, не осознавал важности того, что так запросто выбалтывал. Докладывая начальству, Виолетт старательно очернял поступки управляющего, дополняя их собственными, самыми абсурдными предположениями, дабы они выглядели еще более преступными; Мишю же давно разгадал игру фермера и его намерения, и ему даже нравилось вводить его в заблуждение. – Должно быть, у вас масса дел в Беллаше, раз вы опять тут! – сказал управляющий. – «Опять!» Это звучит как упрек, мсье Мишю! Эй, вы же не собираетесь насвистывать на этой дудочке воробьям? Что-то я не видел у вас этого карабина… – Он вырос на моем огороде, осталось еще несколько, – отвечал Мишю. – Сейчас покажу, как я их сею! Управляющий с расстояния тридцать шагов прицелился в ужа и выстрелом разорвал его на две части. – Это бандитское оружие вы держите для охраны хозяина? Наверное, он вам его и подарил. – Ну да, нарочно приехал из Парижа, чтобы мне его преподнести, – последовал ответ. – В округе только и разговоров что о его приезде. Одни утверждают, что его разжаловали и теперь он отошел от дел, другие – что он хочет сам во всем здесь разобраться. И все-таки любопытно, зачем ему приезжать вот так, без предупреждения, подобно первому консулу? Вы знали о его приезде? – Мы с ним не настолько близки, чтобы он уведомлял меня о своих планах. – Значит, вы его еще не видели? – Я узнал, что он тут, когда вернулся из леса, – отвечал Мишю, перезаряжая карабин. – Он послал в Арси за г-ном Гревеном. Может, они будут обсуждать какой-то закон? Мален был членом Трибуната[27]. – Если вы направляетесь в Сен-Синь, возьмите меня с собой, – сказал управляющий Виолетту. – Мне тоже туда нужно. Виолетт был слишком осторожен, чтобы посадить к себе за спину такого крепыша, как Мишю, а потому поспешил подстегнуть свою лошадку. «Иуда» закинул карабин за плечо и быстрым шагом пошел по аллее. – Кто это мог разозлить Мишю? – спросила Марта у матери. – Он ходит мрачный с тех пор, как услышал о приезде Малена, – отвечала та. – Становится сыро, идем в дом! Не успели женщины устроиться у камина, как залаял Куро. – Муж возвращается! – крикнула Марта. Мишю уже поднимался по лестнице. Встревоженная супруга последовала за ним в их общую спальню. – Посмотри, нет ли кого поблизости, – с волнением в голосе сказал он. – Никого, – отвечала Марта. – Марианна на лугу с коровой, а Гоше… – Где Гоше? – перебил ее муж. – Я не знаю. – Не доверяю я этому странноватому парню! Поднимись на чердак да хорошенько там посмотри. Ищи его по всему дому! Марта вышла. Вернувшись, она застала Мишю на коленях; он молился. – Да что с тобой такое? – спросила она испуганно. Управляющий обнял ее за талию, привлек к себе, поцеловал в лоб и ответил срывающимся голосом: – Если мы больше не увидимся, знай, бедная моя жена, что я очень тебя люблю. Исполни все в точности, как написано в письме, которое я зарыл под той лиственницей, – сказал он после паузы, указывая на дерево. – Оно в жестяном цилиндре. Но взять его ты можешь только после моей смерти. И что бы со мной ни случилось, как бы ни были несправедливы люди, думай о том, что моя рука послужила справедливости Небесной. В лице Марты, которая после каждого его слова становилась все бледнее, не осталось ни кровинки. Расширенными от страха, немигающими глазами смотрела она на мужа, желая что-то ему сказать, но у нее пересохло в горле. Мишю подобно тени выскользнул из комнаты. Куро он привязал к ножке кровати, и теперь тот завыл так, как воют собаки, предчувствуя беду. Глава 3 Козни Малена У Мишю имелись серьезные основания быть недовольным г-ном Марьоном, но теперь его гнев обратился на другого человека, в его глазах куда более преступного, – государственного советника Малена, чьи секреты были ему известны и чьи поступки управляющий мог оценить как никто другой: тесть Мишю, выражаясь языком политики, пользовался доверием Малена, который в свое время трудами г-на Гревена был избран в Национальный конвент представителем департамента Об. Быть может, нелишним будет упомянуть об обстоятельствах, приведших к конфликту между Маленом и семьями де Симёз и де Сен-Синь и довлевших над судьбами братьев-близнецов и мадемуазель де Сен-Синь, но еще более – над судьбами Марты и Мишю. В Труа особняки Сен-Синей и де Симёзов располагались друг напротив друга, и когда толпа, спущенная с цепи расчетливой и осмотрительной рукой, разграбила последний, а маркиза с маркизой, якобы уличенных в сношениях с врагами отечества, солдаты национальной гвардии увели в тюрьму, послышались возгласы: «К Сен-Синям!» Взбудораженная чернь и допустить не могла, что Сен-Сини непричастны к преступлениям своих родственников. Чтобы спасти своих восемнадцатилетних сыновей, которые своей отвагой могли себя же скомпрометировать, маркиз де Симёз, человек мужественный и во всех отношениях достойный, незадолго до бури доверил их заботам тетки, графини де Сен-Синь. Двум верным маркизу слугам было поручено посадить молодых людей под замок. Сам же старик де Симёз, желая спасти своих наследников, попросил, чтобы их держали в неведении, особенно если случится наихудшее. Лоранс де Сен-Синь в то время было двенадцать лет от роду, и она любила обоих братьев так же крепко, как и они ее. Как это часто бывает у близнецов, братья де Симёз внешне так походили друг на друга, что мать долгое время давала им одежду разных цветов, чтобы хоть как-то их различать. Первым на свет появился Поль-Мари, который и считался старшим; брата его нарекли Мари-Полем. Лоранс, которая была посвящена во все детали происходящего, прекрасно сыграла перед кузенами роль трепетной юной девы – мольбами и уговорами удерживала их в доме своей матери до тех пор, пока его не окружила разъяренная толпа. Только тогда братья де Симёз осознали всю опасность происходящего. Они переглянулись, и решение было принято: они вооружили своих слуг, а затем и прислугу Сен-Синей, забаррикадировали входную дверь и встали у окон, решетчатые ставни на которых были заблаговременно закрыты. Всего их было восемь – братья, пятеро слуг и аббат дʼОтсер, один из родственников Сен-Синей. Вскоре из окон в толпу полетели пули, и каждая либо уносила жизнь, либо ранила одного из наступающих. Вместо того чтобы в ужасе заламывать руки, Лоранс с поразительным хладнокровием заряжала ружья и передавала пули и порох тем, кто в них нуждался. Графиня де Сен-Синь все это время стояла на коленях. «Что вы делаете, матушка?» – спросила у нее Лоранс. «Молюсь, – отвечала графиня. – За них и за вас!» Возвышенные слова. Их произнесла в похожих обстоятельствах мать испанского князя де ла Паса[28]… В одну минуту было убито одиннадцать человек; они лежали на земле вперемешку с ранеными. В таких случаях ожесточение толпы либо утихает, либо набирает силу; она отступает или идет на новый штурм. Те, кто был ближе к дому, испугались и попятились, но остальная масса, пришедшая лишать жизни и грабить, при виде трупов разразилась воплями: «Смерть! Убить их всех!» Нашлось все же несколько благоразумных голов, которые и отправились за «народным представителем». Братья де Симёз, которые к этому времени уже знали о печальных событиях дня, заподозрили члена Конвента в желании разорить их семью, и скоро это подозрение переросло в уверенность. Воодушевленные жаждой мести, они перезарядили ружья, затаились у входа и стали ждать Малена с намерением его убить. Графиня же впала в отчаяние: она уже видела на месте своего дома пепелище, а дочь – убитой и ставила племянникам в упрек их героическую защиту, примеры которой в ту неделю встречались на территории всей страны. Услышав предупредительный окрик Малена, Лоранс приоткрыла дверь. Член Конвента, полагаясь на свой авторитет и беспомощность стоящей перед ним девочки, вошел. – Мсье, вы хотите дать Франции свободу и при этом не защищаете людей в их жилищах! – сказала она, когда Мален спросил, к чему это сопротивление. – Наш особняк хотят сровнять с землей, а нас самих – убить, и, по-вашему, мы не имеем права применить силу в ответ? Пораженный Мален застыл на месте. – Вы, внук каменщика, работавшего при постройке особняка в Гондревилле и получавшего жалованье от «великого маркиза», только что позволили увести нашего отца в тюрьму, хотя все предъявленные ему обвинения – клевета! – сказал Мари-Поль. – Его отпустят, – проговорил Мален. Глядя на ружья, подрагивающие в руках у близнецов, он решил, что живым ему отсюда не выбраться. – От этого обещания зависит ваша жизнь, – торжественно объявил Мари-Поль. – Но если до вечера вы его не исполните, мы сумеем вас разыскать! – Если вы не отправите этих крикунов по домам, – подхватила Лоранс, – первая пуля будет ваша. А теперь, г-н Мален, ступайте вон! Выйдя за порог, член Конвента обратился к черни с увещеваниями, заговорив о святости домашнего очага, о неприкосновенности личности и представлениях англичан о родине как таковой. Он сказал, что Закон и Народ суверенны, что Закон – это Народ, и что Народ обязан поступать по Закону, и что правом применять силу наделены только представители Закона. Безвыходное положение, в котором он оказался, сделало Малена еще красноречивее, и скоро толпа рассеялась. Однако он навсегда запомнил и презрение во взгляде братьев, и это «Ступайте вон!» из уст мадемуазель де Сен-Синь. Поэтому, когда встал вопрос о продаже конфискованного в государственную казну имущества графа де Сен-Синя, брата Лоранс, раздел был осуществлен без особых церемоний. Клерки соответствующего ведомства оставили Лоранс лишь загородный особняк с парком и садом и прилегающую ферму, которая так и называлась – ферма Сен-Синь. Согласно распоряжениям Малена, девочка получала право только на свою часть наследства, остальное же подлежало национализации, как имущество эмигрантов, которые к тому же с оружием в руках сражались против Французской республики. В тот же вечер после этих жесточайших потрясений Лоранс уговорила кузенов уехать, опасаясь предательства со стороны представителя Конвента. Братья оседлали коней и вскоре достигли аванпостов прусской армии. В то время, когда они подъезжали к лесу в Гондревилле, городской особняк Сен-Синей окружили вооруженные люди: Мален с подкреплением явился арестовать наследников рода де Симёз. Он не посмел посягнуть на свободу графини де Сен-Синь, которая к этому времени слегла с сильнейшей нервической лихорадкой, и Лоранс, которая была еще ребенком. Что касается прислуги, то, устрашившись гнева Республики, она попросту разбежалась. На следующее утро новость о том, что близнецы де Симёз обороняли дом своей тетки, а потом бежали в Пруссию, распространилась по окрестностям. Перед особняком де Сен-Синей собрались три тысячи человек, и он был разрушен до основания с непостижимой быстротой. Мадам де Сен-Синь, которой стало хуже, перевезли в дом де Симёзов, где она и скончалась. Мишю появился на политической арене после всех этих событий, поскольку маркиза с маркизой продержали в тюрьме около пяти месяцев. Все это время член Национального конвента отсутствовал, но когда г-н Марьон продал ему Гондревилль и местные жители успели забыть, к каким последствиям привели брожения в массах, Мишю полностью разгадал его игру или по меньшей мере вообразил, что это так; Мален, как и Фуше, был из тех, у кого множество личин, и под каждой кроются такие глубины, постичь которые невозможно, пока идет игра, и которые находят объяснение только много лет спустя, когда партия уже сыграна. В переломные моменты жизни Мален не упускал возможности посоветоваться с Гревеном, нотариусом из Арси и своим верным другом, чьи суждения об обстоятельствах и людях с позиции стороннего наблюдателя были точны, верны и беспристрастны (это продиктовано мудростью и составляет силу людей заурядных). Однако в ноябре 1803 года политическая конъюнктура была такова, что, надумай он написать Гревену в Арси, это письмо могло бы скомпрометировать их обоих. В Париже Мален, которого вот-вот должны были назначить сенатором, встречаться с другом боялся; поэтому он удалился в Гондревилль, назвав первому консулу лишь одну причину из многих, объяснявших его желание там находиться, – ту, что позволяла ему в глазах Бонапарта выглядеть радетелем за свою страну, хотя речь шла об устройстве не государственных дел, а лишь его собственных. И вот, пока Мишю, подобно дикарю, подстерегал и выслеживал его в парке, политический деятель Мален, который привык подстраивать обстоятельства под себя, привел Гревена на маленькую лужайку в английском саду – пустынное место, идеально подходящее для разговора, не предназначенного для посторонних ушей. Встав посредине и беседуя тихо, друзья могли быть уверены в том, что никто, даже спрятавшись в кустах, не мог их услышать; а если кто-то им все же помешает, всегда можно сменить тему разговора… – Почему бы нам не пойти в дом? – спросил Гревен. – Разве ты не видел, кого прислал мне префект полиции? Невзирая на то что Фуше при расследовании заговора Кадудаля, Пишегрю, Моро и Полиньяка был душой Консульского правительства, министерством полиции он не руководил, довольствуясь должностью государственного советника, как и сам Мален. – Эти двое – доверенные лица Фуше. Тот, что помоложе, молодой мюскаден с лицом, похожим на графин с лимонадом, с ядом на устах и таким же ядовитым взглядом, в VII году[29] за две недели усмирил восстание на западе. Второй – ученик и верный последователь Ленуара[30], единственный хранитель великих полицейских традиций. Я просил прислать мне простого агента и кого-нибудь из чиновников, и он направляет этих искусников! Ах, Гревен, сомнений нет: Фуше пытается разгадать мои планы. Потому-то я и оставил господ полицейских мирно ужинать в шато. Пускай хоть весь дом обыщут, они не найдут там ни Людовика XVIII, ни даже его тени! – И что же ты задумал? – спросил Гревен. – Друг мой, вести двойную игру очень опасно; однако, если принять во внимание Фуше, она получается тройной: возможно, он пронюхал о том, что я посвящен в тайны дома Бурбонов. – Ты? – Я, – подтвердил Мален. – Неужели ты забыл, как кончил де Фавра[31]? Вопрос этот заставил советника нахмуриться. – И давно? – после паузы спросил Гревен. – С тех пор как был учрежден пожизненный Консулат. – Но доказательств ведь нет? – Конечно нет! – отвечал Мален, пощелкивая о зуб ногтем большого пальца. В нескольких словах Мален с точностью обрисовал критическое положение, в которое Бонапарт поставил Англию, разбив под Булонью военные лагеря; во Франции и Европе истинное значение этого демарша еще не было разгадано, чего нельзя сказать об английском премьер-министре Питте. Затем Мален разъяснил Гревену, что положение, в которое Англия намеревается поставить готовящего вторжение Бонапарта, также является критическим: могущественная коалиция, состоящая из Пруссии, Австрии и России, на английское золото планирует поставить под ружье семьсот тысяч солдат. В то же самое время и внутри страны зреет масштабный заговор, объединяющий монтаньяров, шуанов и роялистов вместе с их высокородными предводителями. – Пока власть находилась в руках у трех консулов, Людовик XVIII полагал, что в стране по-прежнему анархия и, когда наступит подходящий момент, он сможет взять реванш за 13 вандемьера[32] и 18 фрюктидора[33], – сказал Мален. – Однако пожизненное консульство разоблачило замысел Бонапарта: скоро он станет императором. Бывший поручик намерен основать новую династию! Что ж, на этот раз его хотят убить, и это покушение готовится еще более тщательно, чем то, что произошло на улице Сен-Никез. В числе организаторов – Пишегрю, Кадудаль, Моро, герцог Энгиенский и друзья графа дʼАртуа – Полиньяк и Ривьер. – Какое причудливое смешение идей! – воскликнул Гревен. – Многие роялисты тайно вернулись во Францию и ждут сигнала к атаке. Они готовы на все. Замысел таков: сотня верных людей под командованием Кадудаля нападет на консула и его охрану, и это будет схватка, что называется, в рукопашную. – Донеси на них! – На протяжении двух месяцев консул, министр полиции, префект и Фуше держат в руках многие нити этого заговора, однако об истинном его масштабе не подозревают; и в настоящий момент почти все заговорщики на свободе – власть предержащие хотят узнать все.