Корантен спешился и бегло осмотрел участок. Его внимание привлекли два вяза, растущие друг напротив друга: один – возле парковой стены, другой – у самого края рон-пуэна, в том месте, где кончалась проселочная дорога. Тут он нашел то, чего до него никто не приметил, – валяющуюся в пыли форменную пуговицу. Корантен подобрал ее. В павильоне он застал Виолетта и Мишю. Они сидели за столом в кухне и горячо спорили. Виолетт встал, поздоровался и предложил парижанину выпить. – Благодарю, но сейчас я хочу повидаться с капралом, – сказал молодой агент, который с первого взгляда понял, что Виолетт пьян уже часов двенадцать, не меньше. – Он наверху, моя жена за ним приглядывает, – сказал Мишю. – Как вы себя чувствуете, капрал? – спросил Корантен, который, взбежав по лестнице, нашел занемогшего жандарма лежащим на кровати мадам Мишю, с компрессом на голове. Его каскетка, сабля и остальное снаряжение были сложены на стуле. Марта, жалостливая, как все женщины, вместе с матерью ухаживала за капралом. О ночных геройствах сына она и слыхом не слыхивала. – Мы ждем г-на Варле, доктора из Арси, – сказала мадам Мишю. – Гоше за ним поехал. – Оставьте нас ненадолго, – попросил Корантен, удивленный этой картиной; невозможно было представить, что эти женщины причастны к ночным событиям. – Куда пришелся удар? – спросил он, разглядывая капральский мундир. – В грудь, – отвечал капрал. – Посмотрим на вашу перевязь, – сказал Корантен. Перевязь представляла собой желтую кожаную ленту с белой каймой по краям, носить которую солдат национальной жандармерии обязывал недавно изданный закон, прописывавший мельчайшие детали их униформы. На ней имелась металлическая бляха, подобная тем, что нынче носят сельские полицейские, с весьма занятной гравировкой, гласившей: «Уважение к личности и собственности!» После того как капрал налетел на натянутую веревку, на бляхе осталась порядочная вмятина. Корантен взял в руки мундир и осмотрел место, на котором не хватало пуговицы – той самой, что была найдена на дороге. – В котором часу вас подобрали? – спросил он. – Едва начало светать. – И сразу перенесли в эту спальню? – От взгляда Корантена не укрылось, что постель не была разобрана. – Да. – Кто вас занес? – Женщины и младший Мишю. Я был без сознания, и это он меня нашел. «Значит, они не ложились, – сказал себе Корантен. – Капрал пострадал не от выстрела и не от удара палкой – для этого противник должен был бы находиться на одном уровне с ним, то есть сидеть в седле. Обезоружить его можно было, лишь соорудив на его пути какое-нибудь препятствие. Деревянная перекладина? Невозможно. Железная цепь? Она оставила бы следы…» – Что вы почувствовали? – спросил он у капрала, наклоняясь, чтобы его осмотреть. – Меня резко отбросило назад… – У вас ссадина под подбородком! – Мне кажется, – отвечал капрал, – что меня хлестнули по лицу веревкой. – А вот и отгадка, – сказал Корантен. – Кто-то натянул между деревьями веревку, преграждая вам путь! – Похоже на то, – согласился капрал. Корантен спустился в кухню. – Ну что, старый пройдоха, по рукам? – Вопрос Мишю был обращен к Виолетту, но смотрел он на агента. – За все – сто двадцать тысяч франков, и вы хозяин моего участка. А я сделаюсь рантье. – Богом клянусь, нет у меня столько денег! Шестьдесят тысяч – это все! – Так я ведь дам вам рассрочку на остаток суммы! Мы уже почти сутки не можем договориться, а ведь земелька-то первый сорт! – Участок хороший, – согласился Виолетт. – Жена, еще вина! – потребовал Мишю. – Не хватит ли вам пить? – вскричала мать Марты. – С девяти часов это уже четырнадцатая бутылка! – Вы здесь с девяти утра? – спросил Корантен у Виолетта. – Нет! Извините, но я тут со вчерашнего вечера. С места не сходил, да так ничего и не выгадал! Все наливает да набавляет цену! – У торговцев это обычная практика: чем выше поднят стакан, тем выше и цена, – заметил Корантен. Дюжина выстроившихся на краю стола пустых бутылок подтверждала слова тещи Мишю. Тут жандарм с улицы сделал Корантену знак подойти и шепнул ему через порог: – В конюшне пусто. – Вы отправили сына в город на своей лошади, – сказал Корантен, возвращаясь в комнату. – Значит, он вот-вот вернется. – Нет, мсье! – воскликнула Марта. – Франсуа пошел пешком. – А куда же подевалась лошадь? – Я ее одолжил, – сухо ответствовал Мишю. – Подите-ка сюда, праведник! – сказал Корантен управляющему. – Шепну вам на ушко пару слов… Они с Мишю вышли. – Из карабина, который вы заряжали вчера, в четыре пополудни, вы намеревались застрелить государственного советника; нотариус Гревен вас видел. Но уличить вас невозможно: мотивов хватает, а вот свидетелей маловато. Уж не знаю как, но вы усыпили Виолетта и вместе с женой и своим шалопаем провели ночь вне дома – предупредили мадемуазель де Сен-Синь о нашем приезде и помогли ей спасти кузенов, которых перевезли сюда; я еще не выяснил, куда именно. Ваша жена или сын, проявив редкую находчивость, вышибли капрала из седла. Одним словом, вы нас обставили. Вы ловкий малый, Мишю. Но еще не все сказано, и последнее слово будет за нами. Может, заключим мировую? Ваши хозяева от этого только выиграют. – Отойдем немного – туда, где нас никто не услышит, – предложил Мишю, увлекая сыщика за собой в парк, к пруду. Завидев водоем, Корантен пристально посмотрел на своего спутника. Вне всяких сомнений, Мишю рассчитывал, что ему хватит сил швырнуть противника в пруд, где под тремя футами воды было еще семь футов ила. Мишю ответил сыщику таким же пристальным взглядом – ни дать ни взять медлительный и хладнокровный питон, бросающий вызов рыжему бразильскому ягуару. – Мне совсем не хочется пить. – Агент предпочел остановиться на краю лужайки и, сунув руку в боковой карман, нащупал ножичек. – Нам друг друга не понять, – холодно обронил Мишю. – Ведите себя хорошо, мой милый. Судебная полиция будет пристально следить за вами! – Если она так же недальновидна, как и вы, плохо придется всем! – сказал управляющий. – Так вы отказываетесь? – спросил Корантен многозначительным тоном. – Я бы предпочел сто раз подставить шею под топор – если бы только можно было казнить одного человека сто раз, – чем сговориться с таким негодяем, как ты. Корантен поспешно сел в коляску, напоследок смерив презрительным взглядом управляющего, его дом и захлебывающегося лаем Куро. Проезжая через Труа, сыщик отдал кое-какие распоряжения и вернулся в Париж. Жандармские отряды получили задания и секретные указания. В декабре, январе и феврале поиски велись активно и безостановочно – повсюду, не исключая и самых крошечных деревушек; во всех трактирах расставили соглядатаев. Корантен узнал три важных факта: лошадь, похожую на ту, что принадлежала Мишю, нашли мертвой в окрестностях Ланьи. Пять лошадей, закопанных в Нодемском лесу, были куплены у фермеров и мельников за пятьсот франков каждая мужчиной, по описаниям похожим на Мишю. После издания закона, направленного против укрывателей и сообщников Жоржа Кадудаля, Корантен сосредоточил наблюдение на Нодемском лесе. Когда же аресту подверглись Моро, Пишегрю и другие роялисты, чужаков в этих краях не осталось вовсе. Мишю разжаловали из управляющих; нотариус из Арси привез ему письмо, в котором государственный советник, а с некоторых пор и сенатор, просил Гревена принять у него дела и уволить. Через три дня Мишю получил на руки официальный документ (удостоверявший, что у бывшего нанимателя нет к нему претензий), а вместе с ним – и свободу действий. К величайшему изумлению округи, он поселился в Сен-Сине на правах арендатора; Лоранс отдала ему в обработку пустовавшие прежде земли. Переезд семейства Мишю роковым образом совпал с казнью герцога Энгиенского. По всей Франции почти одновременно было объявлено об аресте, осуждении и смерти герцога – страшном отмщении, предшествовавшем процессу над Полиньяком, Ривьером и Моро. Пока строилась предназначенная ему ферма, Мишю, этот лже-Иуда, поселился в комнатах над конюшней, недалеко от уже известной насыпи. Он приобрел пару лошадей – для себя и сына, и с тех пор они с Готаром сопровождали мадемуазель де Сен-Синь во время прогулок, целью которых было, как читатель уже догадался, доставить провизию четырем молодым дворянам и убедиться в том, что у них есть все необходимое. Франсуа с Готаром, прихватив с собой Куро и свору графини, прочесывали местность вокруг укрытия, проверяя, нет ли поблизости чужаков. Лоранс и Мишю возили снедь, которую Марта, ее мать и Катрин готовили украдкой, чтобы не посвящать больше никого в свою тайну, – они, разумеется, понимали, что и в деревне есть шпионы. Из все той же осмотрительности поездки в лес совершались не чаще двух раз в неделю и всегда в разное время суток – иногда днем, а иногда и ночью. Эти меры предосторожности соблюдались, пока судили Ривьера, Полиньяка и Моро. Когда решением сената династию Бонапарта возвели на престол, Наполеона объявили «императором французов», а само решение было передано на утверждение народу Франции, г-н дʼОтсер поставил свою подпись в ведомости, поданной ему Гуларом. Наконец стало известно, что короновать Наполеона будет Папа Римский, который по этому случаю прибудет в страну. Мадемуазель де Сен-Синь более не препятствовала молодым дʼОтсерам и своим кузенам, пытавшимся добиться исключения из эмиграционных списков и обрести гражданские права. Г-н дʼОтсер-старший поспешил в Париж, рассчитывая повидаться с «бывшим» маркизом Шаржбёфом, близко знакомым с г-ном де Талейраном. Министр как раз был в фаворе, поэтому передал прошение Жозефине, а та – своему супругу, которого, не дожидаясь результатов плебисцита, уже величали императором, его величеством и сиром. Г-н де Шаржбёф, г-н дʼОтсер и аббат Гуже, также прибывший в столицу, добились аудиенции у Талейрана, и тот обещал им свое содействие. Наполеон к этому времени уже помиловал главных участников направленного против него масштабного роялистского заговора; и все же, хотя четыре дворянина всего лишь входили в число «вероятных» заговорщиков, по окончании очередного заседания Государственного совета император вызвал к себе в кабинет сенатора Малена, Фуше, Талейрана, Камбасереса, Лебрана и префекта полиции Дюбуа. – Господа, – обратился к ним император, по-прежнему носивший мундир первого консула, – мы получили прошение от господ де Симёз и дʼОтсер, офицеров армии принца Конде. Они просят позволения вернуться во Францию. – Они уже во Франции, – сказал Фуше. – Как и тысяча прочих, которых я встречаю в Париже, – добавил Талейран. – Ну, этих господ вы видеть не могли, поскольку они скрываются в Нодемском лесу, где чувствуют себя как дома, – заметил Мален. Он не осмелился повторить в присутствии первого консула и Фуше слова, которым был обязан жизнью; однако, опираясь на донесения Корантена, убедил Совет в том, что эти четыре дворянина участвовали в заговоре господ де Ривьера и де Полиньяка и что Мишю был их пособником. Префект полиции присоединился к заверениям сенатора. – Но откуда управляющий мог узнать, что заговор раскрыт, если на тот момент эта тайна была известна только императору, его советникам и мне? – спросил префект полиции. Однако его реплика осталась без внимания. – Если они скрываются в лесу и вы за семь месяцев их не нашли, – сказал император Фуше, – полагаю, эти господа уже искупили свои грехи. – Даже если бы эти господа были только моими врагами, – заговорил Мален, встревоженный прозорливостью префекта полиции, – я бы последовал примеру вашего величества! Я прошу для них репатриации и выступаю как их заступник! – Как вновь обретенные граждане они будут для нас менее опасны, нежели в свою бытность эмигрантами: им предстоит присягнуть на верность конституции Империи и ее законам, – сказал Фуше, пристально глядя на Малена. – Какую опасность они представляют для сенатора? – спросил Наполеон. Непродолжительное время Талейран о чем-то перешептывался с императором, и наконец вопрос об исключении господ де Симёз и дʼОтсер из эмигрантских списков и их репатриации, казалось, был решен. – Сир, возможно, вы о них еще услышите, – сказал Фуше. Талейран по просьбе герцога де Гранлье только что сообщил Наполеону: вышеупомянутые господа дали «слово дворянина» – это была фраза, обладавшая, по мнению императора, особой притягательной силой, – что не станут более злоумышлять против Империи и покоряются ему с открытым сердцем. – После недавних событий господа дʼОтсер и де Симёз не желают более воевать против Франции. Они мало симпатизируют имперскому правительству и принадлежат к категории людей, которую вашему величеству еще только предстоит завоевать; однако разрешения жить на французской земле, подчиняясь законам, им вполне достаточно, – сказал министр. И передал императору полученное им самим письмо, в котором все это было изложено. – Трудно усомниться в искренности человека, который говорит так открыто, – сказал император, глядя на Лебрана и Камбасереса. – У вас еще есть возражения? – спросил он у Фуше.