Я вышел из купе, закрыл за собой дверь и на цыпочках зашагал в сторону вагона второго класса. Через несколько ярдов поезд внезапно заложил поворот, и я был вынужден упереться рукой в дверь чужого купе. Взбудораженному мне этот звук показался пощечиной. Не успел я сделать и двух шагов, как из того купе вышел весьма элегантный пожилой джентльмен. – Чем могу помочь? – осведомился он, и я чуть не поддался соблазну сказать ему «проваливай обратно». – Прошу прощения, – сказал я. – Потерял равновесие. Я поклонился и пошел было дальше, но тут джентльмен снова заговорил: – В той стороне вагон второго класса, молодой человек. Я скрипнул зубами и обернулся к нему, улыбнувшись так, что, вероятно, стал похож на гиену. – О… Я знаю, я просто хочу размять ноги. – Вы можете размять их и в… – Ох, не суйтесь не в свое дело! – не выдержал я, а затем развернулся и зашагал прочь. Вскоре я достиг двери в тамбур, но стоило взяться за ее ручку, как ко мне подошел юный проводник. – Сэр, эта дверь ведет в вагон второго… – Да знаю я! – рявкнул я и распахнул дверь. Ледяной ветер безжалостно хлестнул меня по лицу – поезд ехал с большой скоростью. Снег не шел, но воздух был до того морозным, что я испугался за свои ноздри – не хлынет ли из них кровь. К счастью, терпеть это пришлось совсем недолго – вскоре я вошел в следующий вагон. Ковров здесь не было, лак на сосновых панелях местами облупился, и я почувствовал запах все того же дешевого моющего средства, каковым пользовались в штаб-квартире полиции, – спутать его с чем-либо еще было решительно невозможно. Я резво зашагал по коридору, огибая шумных детей и женщину, укачивавшую младенца. Купе моих громил нашлось довольно быстро. Я опознал его скорее не по номеру, а по царапинам и пятнам на раздвижных дверях, что бросились мне в глаза еще накануне ночью. Я дернул за ручку, и, к немалому моему удивлению, двери оказались не заперты. На миг я застыл там, раздираемый сомнениями. Войди я туда, путь назад будет отрезан; мне придется исполнить свой план, иначе… что ж, лучше не думать о возможных последствиях. Сердце мое пустилось вскачь. Я уже собирался закрыть дверь в купе, когда со стороны вагона первого класса потянуло ледяным сквозняком. Я задохнулся, подумав, что это Шеф возвращается обратно, но нет – это был все тот же проводник, обратившийся ко мне ранее, и теперь он совершал свой обход. Это и подтолкнуло меня к действию. Я быстро шагнул внутрь и задвинул за собой дверь, прежде чем юноша успел меня заметить и поинтересоваться, зачем это я прокрался в купе второго класса. Я поморщился. В отсеке стоял густой мужской дух, смешавшийся с тошнотворной вонью выдохшегося спиртного. В двух койках определенно ночевали – одеяла сбились в небрежные кучи. Третья же, изначально предназначенная для меня, осталась нетронутой – за исключением одной детали: на ней лежали пальто и сюртуки двух здешних пассажиров. Я быстро осмотрелся, надеясь найти что-нибудь еще, но эти двое, похоже, имели обыкновение путешествовать налегке – неудивительно, что пахло здесь как в зверином логове. Я занялся их верхней одеждой: постаравшись запомнить, как именно лежали вещи, я принялся осторожно перебирать сюртуки и пальто. Сердцебиение мое участилось настолько, что зашумело в ушах, а паровоз, казалось, стучал колесами все громче и громче. Лежавшие сверху пальто и сюртук, судя по выцветшей материи и обтрепавшимся рукавам, принадлежали Бобу и не являли собою ничего выдающегося. В них я нашел связку латунных ключей, пакетик дешевого табака и книжонку с непристойными иллюстрациями – одну из тех, в которых изображения движутся, если быстро их перелистывать. Денег, оружия и пуль в его вещах не обнаружилось; видимо, Боб всегда держал их при себе. Я вернул все найденные предметы на свои места и отложил его одежду в сторону. Затем я перешел к вещам Шефа. Его пальто было тоньше и новее; оно явно принадлежало человеку, которому платили куда лучше, и отдавало дешевым лавровишневым одеколоном. Бутылек с ним я обнаружил в одном из карманов, но больше в пальто ничего не нашлось. Я взялся за его сюртук в надежде, что в нем кроется что-нибудь поинтереснее, – иначе моя невероятно опасная вылазка окажется бесполезной тратой времени. Когда я сунул руку в правый нагрудный карман, сердце мое замерло – там я нащупал сложенную вдвое маленькую фотографию. Должно быть, это ее он разглядывал, когда мы плыли на пароходе. Я вспомнил, как он смутился, когда я застал его за этим занятием, и как поспешно спрятал ее обратно. Пульс мой снова участился, когда я увидел маленькую надпись в уголке. Хильда, 1878. Раскрыв фотокарточку, я ахнул, ибо то оказался выцветший портрет очень красивой темноволосой дамы – взгляд ее светлых глаз пронизывал насквозь. – Значит, у тебя все же есть своя история, Шеф, – прошептал я, стараясь запомнить черты лица этой леди. Было в ее облике нечто пленительное: своенравие, которое сквозило в ее глазах, смотревших в объектив фотографического аппарата, едва различимый намек на горделивую улыбку. На вид я бы дал ей лет тридцать, то есть она была примерно того же возраста, что и Шеф. Возможно, на пару лет старше. В этот момент раздался оглушительный свисток паровоза. Поезд сбавил ход, и я похолодел от страха. Мы приближались к следующей станции. Мне следовало уходить – и побыстрее: до возвращения Шефа и Боба оставалась минута-другая, не больше. Дрожащей левой рукой я сложил фотоснимок и вернул его на место, чувствуя, как он липнет к моим потным пальцам. Вместо того чтобы уйти, я, откинув здравый смысл, ощупал остальные его карманы. Там тоже нашелся табак, а еще спички и пара смятых бумажек. Я вытащил последние наружу, хоть поезд и продолжал замедляться. Капля пота сбежала по моему виску. Квитанции, обертки – бесполезная ерунда. Я крякнул, проклиная свою неосмотрительность, – и тут поезд остановился. Шеф с Бобом явно были на пути сюда, вероятно уже шли по вагону – все пропало. Я сунул бумаги обратно в карман и в этот момент заметил там еще один листочек. Он зацепился за подкладку. Телеграмма. В голове у меня сразу вспыхнуло воспоминание о том, как Шеф принес нам послание. Как он рявкнул на меня, когда я чуть не увидел, от кого пришла вторая телеграмма. – К черту, – пробормотал я и вынул ее на свет. Если меня здесь застанут, то пусть это хотя бы будет не зря. Разворачивая телеграмму, я чуть не порвал ее – в послании содержалось одно лишь короткое предложение: «Дай знать, если они найдут д’Эсте». Отправителем значилась некая леди Лоис Брерс. Я дважды прочел эти слова, чтобы запомнить их, и тут снова раздался свисток паровоза. Времени больше не было. Я сунул телеграмму обратно в карман, бросил сюртук на койку, уже не заботясь о том, как и где именно он расположился, и выскочил из купе. Сердце мое ушло в пятки – в коридоре уже толклось с полдюжины людей, которые выносили свой багаж или застегивали пальто, готовые покинуть поезд. Я ощупал вагон взглядом, но людей премьер-министра здесь не было. Пока не было. Я заспешил к вагону первого класса, но не успел я достичь двери в тамбур, как за спиной у меня раздался детский голосок: – Сэр! Сэр! Не обратив внимания на мальчишку, я схватился за ручку двери и осторожно выглянул в оконце. Даже сквозь два запотевших стекла различить в вагоне первого класса узнаваемые – рослые и крупные – фигуры Шефа и Боба было нетрудно. И они быстро шагали в мою сторону. – Вы обронили! – настаивал ребенок, дергая меня за полу сюртука. Я развернулся, чтобы прогнать его, но наткнулся взглядом на широкую улыбку мальчишки, который сжимал в своей пухлой вытянутой ручке маленькую сложенную бумажку. Имя Хильда бросилось мне в глаза, словно дротик. – О боже! Я выругался на свою неуклюжую больную руку. Видимо, фотография пристала к потным пальцам, а потом зацепилась за пуговицы моего сюртука или лацканы карманов. Как бы там ни было, сейчас ею, словно флагом, размахивал этот маленький мальчик. – Ничего страшного, я ее для вас сберег! – воскликнул он, неверно истолковав мое потрясение. Мне оставалось лишь выхватить у него проклятый снимок и запихнуть его в собственный карман. Когда я обернулся, они – пешки премьер-министра – уже были здесь, в вагоне второго класса, и стояли в каких-то дюймах от меня. – Какого черта ты тут делаешь? – проворчал Шеф, который не удосужился закрыть за собой дверь в тамбур, отчего пространство вокруг нас заполнили морозный воздух и грохот. К счастью, его голос и физиономия до смерти напугали мальчишку, и тот, не вымолвив больше ни слова, умчался прочь. Рука моя все еще покоилась в кармане вместе с фотографией бывшей, по всей видимости, любовницы Шефа. Вытащить руку я не решался: снимок мог снова прилипнуть к пальцам и вывалиться прямо ему, и без того смотревшему на меня с подозрением, прямо под ноги. – Я думал, что вы уже собрались, – процедил я, изобразив негодование. – Но, как вижу, все это время вы набивали пасти. – Я с презрительной гримасой указал на желток, размазавшийся в углу рта у Боба. И немедленно шагнул мимо них, а затем, пошатываясь, перешел из одного вагона в другой. Руку из кармана я вынул лишь тогда, когда оказался вне поля их зрения. Фотография осталась на месте. Я обернулся, чтобы закрыть дверь в вагон, подумывая выбросить снимок в ближайшее окно. К моему неудовольствию, рука Шефа остановила дверь, прежде чем та успела захлопнуться. – Возьми наши вещи, – велел он Бобу. – Я прослежу, чтобы инспектор вышел из поезда… невредимым. Я недовольно засопел, изо всех сил пытаясь скрыть свою досаду. Благо собственные вещи я уже сложил. Я схватил чемодан, сделал последний глоток порядком остывшего кофе и вышел на заиндевелую платформу. Боб вскоре присоединился к нам – в снегу позади него осталась цепочка глубоких следов. У меня возникло ощущение, что я не на открытый воздух вышел, а попал в темную пещеру. Вблизи был лишь один источник света – огни скромного вокзала Уэзерби, и после того, как поезд отъехал, видны остались только блестящие рельсы по обе стороны платформы. – Быстрее, – сказал Шеф после того, как Боб перекинул ему сюртук и пальто. – Нужно взять фиакр, пока не налетели чертовы вороны. Я пристально следил за ним, пока он надевал верхнюю одежду. К счастью, карманы он проверять не стал. Заходя за ним в здание вокзала – или, точнее, домишко из красного кирпича, – я попытался пристроиться рядом и подбросить ему треклятый портрет. Когда мы влезем в тесный экипаж и руки мои окажутся у них на виду, у меня не будет возможности это проделать. К моему неудовольствию, Боб не сводил с меня глаз. Мне оставалось лишь продолжать начатое и молиться, чтобы Шеф пореже испытывал желание взглянуть на свою любимую.