Мое подозрение, что Носьерес ведет собственную игру, а не следует распоряжениям командования, подтвердилось, когда я понял, что ведет он нас вовсе не в казармы Восьмого кавалерийского, расположенные в центре города. Мы удалялись все дальше и дальше вглубь Ходоков, беднейшего района Д’уирсэтха. Дома становились все ниже и неопрятнее, а прохожие появлялись все реже. Впрочем, это последнее обстоятельство ничего не меняло, каждый житель Ходоков реагировал только одним способом на появление эрейского отряда, сопровождавшего заключенных, – опустив взгляд в землю, огибал его по широкой дуге. Мы как раз добрались до самой дрянной части города, где уже не было ни одного каменного здания и стояли одни деревянные развалюхи, когда услышали доносящийся издалека гул. Казалось, где-то там гудит встревоженный пчелиный рой. И только подойдя ближе, мы поняли, что это гул разъяренных человеческих голосов. Эрейцы стали беспокойно переглядываться, но мы продолжали двигаться вперед. Именно тогда мы увидели источник звука. Из-за угла улицы, в нескольких десятках шагов впереди, наступала бесчисленная разъяренная чернь. Сотни людей в рваной, грязной одежде, вооруженных палками, тесаками, ножами и прочим самодельным оружием, маршировали в нашу сторону, кипя от накопившегося гнева. В этом зрелище не было ничего необычного для Д’уирсэтха. Беспорядки и столкновения между недовольным населением и королевскими силами происходили регулярно и никого не удивляли. Националистические настроения господствовали фактически во всех социальных слоях Каэлларха, но беднота наиболее открыто выражала свое недовольство оккупационной властью. Возбужденные толпы собирались в Ходоках довольно часто, а потом направлялись в богатую часть города, и это всегда заканчивалось погромами, протестами и столкновениями с Городской стражей или эрейцами. Носьерес неудачно завел нас прямо на путь такого марша, который должен был закончиться мордобоем под ратушей или губернаторским дворцом. Разъяренная чернь с энтузиазмом отреагировала на небольшую кучку солдат, что так любезно и по собственной воле кинулись прямо в ее объятия. По толпе пронеслись торжествующие вопли и угрожающие выкрики в адрес оккупантов. Один из эрейцев, держащий арбалет, запаниковал и послал болт в сторону толпы. Какая-то женщина с тесаком в руке тотчас упала на землю, а толпа взорвалась неудержимой яростью и помчалась прямо на нас. Носьерес, который был неплохим тактиком, сохранил хладнокровие и сразу же вывел нас с широкой главной улицы, где нас легко можно было окружить, в один из узких боковых переулков, где между двумя зданиями были по крайней мере защищены фланги. Улочка была настолько тесной, что одного Олуха оказалось достаточно, чтобы перекрыть проход. Увидев огромного, бронированного с головы до ног и плечистого, как шкаф, эрейца с топором в руке, бунтовщики на мгновение потеряли способность соображать. Но тут же нашлось несколько человек, опьяненных алкоголем и неуемным гневом, которые бросились в атаку, увлекая за собой остальную толпу. Олух замахнулся топором и одним ударом сбил нескольких нападавших. На него тут же накатила еще одна волна только для того, чтобы погибнуть от очередного удара могучего эрейца. Лишенные каких-либо доспехов, изможденные и наступающие толпой бедняги падали под ударами дубины, как травы во время сенокоса. За спиной сержанта стояли солдаты и били кинжалами тех, кому каким-то чудом удавалось увернуться от топора. Носьерес вместе с двумя арбалетчиками прикрывал тыл и защищал меня и Ферре. Несмотря на поразительную эффективность Олуха и кровавую жатву, которую собирал его топор, снова и снова кому-то удавалось проскользнуть между его ударами. Палки, тяпки и молотки не могли, конечно, пробить его броню, но то и дело какой-нибудь вооруженный ножом противник добирался до Олуха и вонзал лезвие в одну из дыр в его броне, прежде чем поддерживающие его солдаты успевали отреагировать. Великан яростно ревел, как раненое животное, отгоняющее мелких хищников, но ран на его теле становилось всё больше, а промежутки между его ударами оказывались все длиннее. Наконец он достиг предела своей выносливости, и волна атакующих накрыла его, опрокинула на землю, и множество лезвий вонзилось во все доступные для ударов места. Олух прорычал в последний раз, прежде чем длинный клинок, вонзенный в глаз, не заставил его замолчать навсегда. Остальные эрейцы оказали ожесточенное сопротивление, но не смогли сдержать натиск толпы и падали один за другим. Носьерес быстро оценил обстановку и, не обращая внимания ни на нас, ни на своих людей, бросился бежать. Двое из его солдат, которые должны были нас охранять, совершенно растерялись, с изумлением глядя вслед своему бегущему командиру. Дальше дела пошли намного легче. Оба охранявших нас арбалетчика, в отличие от остальных членов отряда, были облачены не в полный доспех, а только в легкие кольчуги. Я достал припрятанный нож и вонзил его в шею первому. Ферре, несмотря на связанные руки, схватил второго за лицо и выцарапал ему глаза пальцами. Я разорвал узы моего товарища, и мы пустились бежать. Двое эрейцев все еще оставались в живых, но они были слишком заняты, отражая натиск черни, и не заметили то, что происходит за их спинами. Я не мог двигаться слишком быстро, потому бежал легкой рысцой и постоянно стонал от боли, прошивающей грудь. Мы добрались до конца улицы и увидели перед собой совершенно пустынную местность. Все жители района сбились в толпу, которая, лишенная какого-либо руководства, не догадалась, конечно, окружить нас. Путь домой для нас был свободен, а благодаря плащам, которые по щедрости своей дали нам эрейцы, мы скрывали полковые знаки отличия. Носьереса нигде не было видно. Впрочем, преследовать его мы не собирались. В моем состоянии я не смог бы идти в ногу с Ферре, а о том, чтобы разделиться, и речи быть не могло. К тому же, капитан Восьмого кавалерийского полка был одиноким эрейцем с офицерскими знаками отличия, затерявшимся в мятежном квартале. Его шансы на выживание были не слишком велики. * * * – Если не считать того, что его закололи, как бронированную свинью, во время битвы с ордой изможденных и плохо вооруженных бедняков, то смерть Олуха была почти героической, – закончил я свой рассказ. – Кто знает, может, когда-нибудь о нем сочинят песню, в которой изрядно приукрасят всю ситуацию. Считала и Йорлан хихикнули. Они пришли в мою келью, где я медленно приходил в себя, целыми днями лежа в постели. Оба с большим удовольствием выслушали рассказ о печальном конце Олуха. – Это действительно ужасный способ покинуть этот мир, – заключил Считала. – Заколот тупыми, ржавыми кухонными ножами. – Я не хочу вспоминать о нем таким образом, – заявил Йорлан. – Я предпочитаю помнить его таким, каким он был в самые прекрасные моменты. Когда Олух, вдрабадан пьяный, дрался со случайными людьми на улице. Совершенно голый, он выходил на балкон борделя и ссал прохожим на головы. Когда он убивал, насиловал и грабил целые деревни… – Надо отдать ему должное, он был выдающийся мародер, – признался интендант, задумчиво вздыхая. – Да, у него была поистине непревзойденная техника, никто не умел так эффективно, как он, лишать невинных людей имущества. – И он предавался своему ремеслу с неподдельной страстью, столь редкой в наши дни. Таких грабителей в мире больше нет. – Это правда, сейчас все эти халтурщики грабят деревни и города без какого-либо воодушевления и интереса к своей профессии, как будто совершенно не верят в свои силы, без какого-либо чувства призвания. А Олух действительно любил свою работу и вкладывал в нее всю душу. Я прервал эту сентиментальную сцену и бесцеремонно приказал им выйти в коридор. Они пробормотали что-то о неуважении к скорбящим и ушли, изобразив, что хлюпают носами и проливают слезы над прискорбной судьбой сержанта. Наконец меня оставили в покое, и я смог заняться чем-то полезным. Меня ждало продолжительное выздоровление, во время которого чрезмерная подвижность была нецелесообразна, поэтому не оставалось ничего другого, как быть полезным в положении лежа. В течение нескольких дней, прошедших с того мордобоя, который мне устроил покойный сержант, мне предстояло продолжить свое знакомство с материалами о языческих верованиях провинции Каэлларх, которые я получил от Зеленого. Я не узнал из них ничего нового, они лишь повторяли и подтверждали то, что я уже знал из «Забытых бестий». Помимо Зеленого и Считалы, ко мне регулярно приходил Цефель, изливая все новые проклятья в адрес Ифрита. Ника в очередной раз запретила нам мстить стукачу, считая это самым прагматичным подходом. Сержант совершенно потерял голову, он не думал ни о чем другом, кроме как о способе содрать с дантиста шкуру живьем. Он стал настолько рассеянным, что более я не мог поручить ему ни одной серьезной задачи. Единственное преимущество заключалось в том, что бойцы очень старались не давать ему повода для срыва, пока он находился в этом убийственном настроении, и дисциплина в роте неожиданно улучшилась. И поскольку я по-прежнему был выбит из строя, Цефель постоянно злился, а Зеленый зарылся в книги по старым верованиям, то вся самая трудная работа досталась Чи. Я, конечно, имею в виду Доро Менехайма и его землю, которая была так важна для Вээн. На следующий день после потасовки у Ифрита я ввел сержанта в курс дела и в один прекрасный вечер отправил ее вместе с охраной в дом купца, чтобы она ему доходчиво разъяснила, почему в его же интересах незамедлительно погасить долг роду ван Доррен, причем в такой, а не иной форме. Чи, которая до этого не раз издевалась над моей привычкой выбирать самое простое решение, сама повела себя не слишком деликатно. В сумерках она выломала дверь в особняк купца, вырубила его слуг и часовых, разбила какой-то бесценный фарфор и, наконец, сломала нос самому Менехайму. После этого спектакля она спокойно объяснила ему, что его прежняя фискальная политика была безответственной и неблагоприятной по отношению к уважаемым деловым партнерам, которые теперь требуют возмещения ущерба, а конкретнее – передачи в собственность определенного земельного участка. Она сообщила купцу, что завтра к нему явится представитель этих партнеров и представит ему готовое к подписанию соглашение, по которому Менехайм откажется от прав на соответствующие земельные участки. Купец, безоружный и полуголый, лежа на полу в своей спальне в окружении грозного вида хулиганов (ну, за исключением Чи), с радостью со всем согласился и пообещал без обсуждения подписать всё, что ему скажут. Однако, когда на следующий день представитель семьи ван Доррен явился к дому должника, на него спустили собак. Купец, конечно, был не настолько глуп, чтобы обращаться к Городской страже или эрейским войскам за помощью. Сейчас ему не помогли бы даже связи во дворце губернатора. Вээн и ее родственники имели гораздо большее влияние, чем Менехайм, который не смог бы выиграть с ними в открытой войне. Тем не менее он не собирался слишком быстро сдаваться. Он нанял шайку собственных головорезов, которые должны были денно и нощно охранять его особняк, и вообще перестал выходить из поместья. Чи, конечно, все равно нашла способ повлиять на него. Через два дня после того как купец превратил свой дом в крепость, кто-то разгромил трактир, принадлежавший его племяннику. Еще через день сгорел склад, где должник ван Дорренов хранил свои товары. А вскоре после этого дом, где жил брат Доро, так качественно забросали камнями, что в нем не осталось ни одного целого окна. После всего этого сержант перешла к последнему этапу своей операции. Безумный Йорлан одарил ее запасом своих «ароматов», и когда через два дня Доро Менехайм проснулся от блаженного сна, он обнаружил у постели труп своей любимой собаки. Этого было достаточно, чтобы до купца дошла серьезность ситуации. В тот же день он сам явился в резиденцию ван Дорренов, чтобы добровольно подписать договор о передаче земель и отдать Вээн приглянувшиеся ей участки. * * * Первое, что я сделал, когда наконец встал на ноги, – это навестил Араи. Вээн ван Доррен не связалась со мной, несмотря на то что мы проделали образцовую работу по делу Менехайма. И поскольку я стал ее специалистом по грязной работе, стучать в дверь родового особняка и просить аудиенции вряд ли было бы правильно. Поэтому я поймал Ферре, чтобы он пошел со мной в качестве охранника, и медленным шагом выздоравливающего направился в бордель на Окольной. На улицах по-прежнему было неспокойно, а нервишки у людей шалили. Недавние беспорядки не сумели разрядить недовольство, копившееся под спудом рутинной жизни города. Проходя мимо ратуши, мы увидели, как несколько десятков человек довольно открыто выражали свое отношение к эрейской администрации. Эта протестная группа не столько демонстрировала свою приверженность некой идеологии, сколько стремилась выразить всеобщее разочарование. Один из протестующих держал в руках транспарант с написанным корявыми буквами лозунгом на каэллархском диалекте: «Еб твою мать!». Чуть поодаль десяток манифестантов непрерывно скандировали: «На! Хуй! Ни-ще-ту! На! Хуй! Ни-ще-ту!» Несколько скучающих стражников наблюдали за протестом с безопасного расстояния и делали вид, что держат ситуацию под контролем. Бордель на Окольной, как обычно в утренние часы, был почти пуст. Один из вышибал спал на посту, а какая-то скучающая куртизанка грызла ногти, сидя на лестнице, ведущей в кабинет Араи. Ферре удобно устроился на диване в главном зале, а я направился наверх. – У Вээн есть для тебя новое задание, – бойко прозвучал голос Араи, едва я переступил порог ее кабинета. – Она сама ознакомит тебя с деталями. Завтра вечером Марианна придет, чтобы показать тебе дорогу. – Уффф, а я уже беспокоился, что она собирается вознаградить меня за выполнение прежней работы. Я уселся в кресло напротив Араи, стараясь не показывать боли, которую причиняло мне каждое движение. – Иногда приходится немного подождать, чтобы увидеть плоды своего труда. – И свой бизнес ты ведешь, руководствуясь этим правилом? – Нет. Мои клиенты всегда платят авансом. Но ты не шлюха, а Вээн не пьяный чиновник. – Приятно это слышать. Просто напомни мне, в чем, собственно, польза от этого сотрудничества? – Тебе нужны деньги и информация. У ван Дорренов есть и то, и другое. В больших количествах. – Не могу дождаться, когда наконец увижу плоды своего труда. А это когда-нибудь произойдет, правда? – Меня огорчает твое недоверие. Я когда-нибудь давала тебе повод сомневаться в моей честности? – До сих пор нет. Полагаю, когда это произойдет, я даже не увижу нож, который вонзится мне в спину. – Я рада, что мы поняли друг друга. Но я могу позволить себе жест доброй воли. Кажется, у тебя были проблемы в последнее время. Чем я могу помочь? – Капитан Носьерес. Что ты о нем знаешь? Араи впервые за всю историю нашего знакомства выглядела сбитой с толку. – Ничего. То есть я знаю это имя. Знаю, что он офицер эрейской кавалерии. Но в остальном у меня на него ничего нет. Никаких извращений, никаких тайных дел с неподходящими людьми, никаких крючков. Создавалось впечатление, будто я действительно застал ее врасплох. Конечно, это не обязательно было так, я в принципе до конца не верил ни единому ее слову. Возможно, у нее действительно ничего не было на Носьереса, или же она по какой-то причине что-то скрывала, но это в любом случае вызывало у меня беспокойство. В сотый раз я задумался, во что на самом деле играет Араи. – О чем ты так глубоко задумался? – спросила она с подозрением. – Я не ожидаю честного ответа на этот вопрос, но все равно постараюсь. Что такая личность, как ты, делает в Д’уирсэтхе? – Такая, как я? – Ты знаешь, о чем я говорю. Этот город так же очарователен, как куча речного ила, смешанного с рыбьим дерьмом. Ты его полная противоположность. – Это, наверное, комплимент? – Араи откинулась на спинку стула. – Ис, ты сам лучше всех знаешь, что самородки золота не встречаются ни на наторенных трактах, ни на зеленых пастбищах. Они прячутся в речном иле, среди рыбьего дерьма. – Очень поучительное замечание, можно записать? Она слегка пожала плечами. – Это задворки Континента, а здешний народ туп, как пара ржавых грабель. Тем не менее, в нем есть то, что вы не найдете нигде в мире. Видишь ли, Ис, когда Эрея завоевала Каэлларх, наступил новый порядок. Каста воинов, которая управляла провинцией, была уничтожена. Их сменила бюрократическая гражданская администрация. Был назначен губернатор и создана куча чиновничьих должностей, но никаких дворянских титулов не присвоили. Во всей провинции нет ни одного дворянина. Де Верде, конечно, граф, но его владения в Эрее, здесь у него нет ни клочка земли. В свою очередь, род ван Доррен, хотя все думают о них как об аристократии, не имеет никакого титула. Из пепла племенной варварской общины выросла новая элита, состоящая из купцов и владельцев мануфактур. Феодальное общество так и не образовалось в Каэллархе. При всей своей технологической отсталости провинция перепрыгнула через целую ступень социального развития и оказалась в эпохе меритократии гораздо раньше, чем Ворейн, культурная столица мира. Если революция, которая свергнет власть аристократии, должна где-то начаться, то только здесь. – Местные жители не заинтересованы в восстании против аристократии. Их интересует только националистическое восстание против Эреи. Они не хотят менять мир, они хотят от него отделиться. – Это правда. Восстание, которое вспыхнет в Каэллархе, а оно вспыхнет непременно, будет только ради обретения независимости. Только цели меняются. Как только чернь волной прокатится по стране, достаточно будет одного импульса, чтобы понести их дальше, за пределы провинции. – Потому что нет ничего проще, чем управлять разъяренной чернью? Я уже вижу, как они прерывают грабеж, чтобы сесть в кружок и послушать твою лекцию об идеальном устройстве общества. – Я не могу помочь с Носьересом, но у меня есть для тебя кое-что другое, – сказала она, легко сменив тему. – Я знаю кое-кого, кто сделает тебе интересное предложение. – Это будет так же, как с Вээн ван Доррен? Я буду получать все новые и новые заказы без всякого гонорара? – Ты, кажется, не понимаешь, какую огромную услугу я оказываю тебе. – По-видимому, да. – Не важно, потом поблагодаришь. Есть кое-кто, с кем я хотела бы тебя познакомить. Это очень интересный человек, он только что приехал в город. Ваша встреча была бы очень выгодна для обеих сторон. – А на чьей стороне ты? – И ты думаешь, что все, что я делаю, имеет какое-то второе дно? – Разумеется, да.