— Да ведь Чарли пошел на него с ножом! У них была жуткая драка. Полицейские переглянулись. Оба они помнили, каким аккуратным и чистеньким выглядело место преступления. — Так что это была определенно самозащита, — разозлилась Таня, заметив их переглядывание. — А как насчет собачки? — спросил сержант Трой. — Тоже «самозащита»? — О чем это вы? Какая собачка? Барнаби быстро тронул сержанта за руку и остановил страстное разоблачение живодера Джексона. Они сейчас не могли себе позволить отвлекаться на эмоции. — А что же случилось с письмом Терри, Таня? — Оно пришло на следующий день. Он подстерег почтовый фургон, предложил почтальону передать почту хозяевам и перехватил письмо. Потом смастерил второе, на этот раз сам его бросил в ящик, как Чарли. Потребовал пять тысяч. — А в третий раз, конечно, было бы еще больше? — А почему нет? Терри считал, что дом стоит четверть миллиона, не меньше. Но все равно он сказал, что мы дадим ей передышку — внушим ложное чувство безопасности. На месяц примерно. Мы собирались в Париж на несколько дней. У него были пять тонн… — А теперь они у вас, Таня? — Нет. Он не привез их. — Вы ждете, что мы вам поверим? — удивился Трой. — Это правда. Он спрятал их. Думал, вы можете прийти с ордером на обыск. А потом не смог их забрать, потому что за ним следил этот пидор с биноклем. Да, вспомнил Барнаби, Беннет рассказывал, что за домом следил человек с биноклем. А деньги, вероятно, в рюкзаке, вместе с одеждой. Найди рюкзак — и выиграешь джекпот. — Вы знаете, как он пришел за второй порцией денег? — сержант Трой пытался быть ироничным, но, по обыкновению, не справился. Даже сам понял, что получилось довольно желчно. — Так же, как и в первый раз. А как еще-то? — Можно, например, следовать за жертвой, потом размозжить ей голову о капот машины и взять деньги. Таня уставилась на Барнаби, который это сказал, потом перевела взгляд на сержанта Троя и снова на Барнаби. — Вы, хитрые ублюдки… Вы бы не осмелились так врать, если бы он был жив и мог защитить себя. Она оставила деньги в лесу, как и в первый раз! — Миссис Лоуренс нигде не оставляла никаких денег. Она решила не платить, вернуть деньги в банк. — Ага, ну это, может, она так говорит… — Она ничего не говорит, — прервал Трой. — Последние три дня она провела в палате интенсивной терапии. Еще неизвестно, выживет ли. Барнаби смотрел на девушку. Таня выглядела жалко и неуверенно, и он не мог не испытывать к ней некоторого сочувствия. — У него уже был срок за насильственные преступления, Таня. — Нет! — вскинулась она и тут же добавила, противореча себе: — Там были причины. — Были причины напасть с ножом? — Он этого не делал! Терри был самым младшим, он взял вину на себя, чтобы его считали своим. Парень, который это сделал, получил бы пожизненное. Это закон улицы — тебя должны принять. Если тебя не приняли, тебе конец. Трой хотел было спросить о старике, избитом до полусмерти, но ему стало как-то неловко. Дело в том, что он тоже испытывал сочувствие. Не к Джексону, разумеется, а к ней. Она явно расстроилась и очень старалась удержаться от слез. Но Барнаби повел себя не столь тактично: — Был еще один инцидент. Старик… — Билли Вайзман. Ему еще повезло. — Повезло? — Нарвался бы на кого-нибудь другого, больше не встал бы. — Что вы имеете в виду, Таня? — Мне было десять, когда они взяли меня на воспитание, Вайзман и его жена. Что он делал — я даже выговорить не могу. Снова и снова. Иногда посреди ночи просыпаешься, а он… Потом, когда мне было четырнадцать, мы шли с Терри по Лаймхаусу, и я ему все рассказала. Он ничего не сказал. Но у него было такое лицо… — Таня всхлипнула. Вернее, издала какой-то странный звук, похожий на крик испуганной птички. — Извините, — произнес Барнаби. «Боже, с меня хватит», — подумал Трой. — Я его сто лет не видела. Он был в двух или трех тюрьмах, потом в Барнардо[59]. Я переезжала. В общем, мы потеряли друг друга. Не знали, кто где. А это хуже всего. Как будто все накрылось сразу. — Слезы ручьем полились по ее щекам. — Он был единственный человек, который меня любил. Трой неуклюже попытался ее утешить: — Вы еще встретите кого-нибудь, Таня. — Что? — она безучастно взглянула на него. — Вы молодая. Хорошенькая… — Ты, мудак! — Она с брезгливым презрением смотрела то на одного, то на другого. — Терри мне не любовник. Он мой брат. Они бы в любом случае раскрыли это дело за пару дней. Отпечатки пальцев из Таниной комнаты в Степни совпали с «пальчиками», обнаруженными на чердаке в доме викария. И Барнаби вспомнил, как Вивьен Кэлтроп сказала о Карлотте — та ростом не вышла для модельной карьеры. Так почему же тогда девушке приходилось пригибаться, чтобы не расшибить голову о притолоку в комнате на чердаке дома викария? Велосипед, на котором Джексон вернулся из Каустона, нашли прислоненным к стене в гараже Фейнлайта, заставленный десятком других велосипедов. И деньги так и лежали в подседельной сумке. Рюкзак и одежда не отыскались. Общее мнение, составленное в дежурке, было таково, что Джексон засунул их в бак Фейнлайтов и прикрыл мусором, а на следующий день приехала коммунальная машина и все забрала. Валентин Фейнлайт признал, что как-то показывал Джексону дом и сад в отсутствие сестры. И что тот мог взять ключ от калитки, когда хозяин на что-то отвлекся. Но какое, черт возьми, теперь все это имеет значение? И, Господи, когда же, наконец, его оставят в покое… — И как, по-вашему, все это сработало, шеф? — спросил сержант Трой, в последний раз покидая вместе со старшим инспектором потрясающее строение из стекла. — Вероятнее всего, он подъехал со стороны поля, проник через калитку в сад, пробрался вдоль дома в гараж. Потом спрятался за «элвис», переоделся, а за деньгами собирался вернуться позже. — Как думаете, что светит Фейнлайту? — Как пойдет. Убийство — серьезное обвинение. — Это был несчастный случай. Вы же слышали, что он сказал сестре. — А еще я слышал, как он сказал, что обезумел от ревности. Он был знаком с парнем, Трой. Состоял с ним в близких отношениях. А значит, имел мотив. Лондонская полиция правильно сделала, что его задержала. — Но его освободили под залог. — Трой начинал волноваться. — Это же что-то значит? — Это значит, что его не сочли опасным для окружающих. А не то, что он никого не убивал. — Стало быть, его могут признать виновным? — Это зависит от многого. — От чего, например? — Насколько сильным окажется предубеждение против гомосексуалистов у присяжных. Насколько их впечатлит тот факт, что Фейнлайт — известный писатель. Насколько им станет отвратителен Джексон, когда огласят, за что он сидел. Как они отреагируют на показания Тани Уокер, которая относится к Фейнлайту, мягко скажем, враждебно. Их разговор с Таней кончился описанием драки, которая привела к смерти ее брата. Валентин ворвался в квартиру, набросился на Терри, вытащил его на лестничную площадку и толкнул так, что тот перелетел через перила. Опасаясь за собственную жизнь, она скрылась по пожарной лестнице. — У государства тоже есть свидетель, шеф. Сержант Беннет. — Он видел только, как Джексон упал. А она может рассказать, что привело к этому падению. — И солгать. — Возможно. Сердце ее разбито, она жаждет мщения. А кто сможет доказать, что она лжесвидетельствует? — Как-то не вяжется с его книгами, а? — Да уж, особенно если учесть, что пишет он для детей. Барнаби поразили перемены в Фейнлайте. Тот выглядел как зомби. У него стали мертвые глаза, в них не было надежды. И даже отчаяния не было. Теперь, придавленный нечеловеческой усталостью, он уже не казался крепким. Как будто стал на несколько дюймов ниже, на несколько фунтов легче. Старший инспектор не завидовал его сестре. Впрочем, Барнаби не сомневался, что Луиза все выдержит, проведет брата через страшные потемки души. С ее-то любовью и терпением, а теперь и энергией. Она вся светилась. Глаза, кожа, волосы. Щеки порозовели, и не от умело наложенного макияжа, а от здоровья и счастья. И время работало на нее. Человека, который причинил ее брату столько страданий, больше нет. По крайней мере, он не существует во плоти. А в сердце Фейнлайта? В голове, где начинаются и заканчиваются все наши проблемы? Снедаемый чувством вины и одиночеством, лишенный общества, которого так жаждала его несчастная душа, как он выживет, в тюрьме или на свободе? — Если бы только… — пробормотал Барнаби себе под нос. — Я иногда думаю, что это самые печальные слова в английском языке.