Весь тот день, что я читала, не переставая лил дождь, плеща по гравию под окном гостиной и ложась лужами среди промокшей травы. Над верхним краем садовой стены клубилась серая мгла: лишь порой на краткий миг становились видны выплывающие сквозь туман голые ветви деревьев; я не раз поднимала голову от страниц повествования Джона Монтегю, чувствуя, как волоски на шее под затылком встают дыбом, и ждала, пока тепло горящего камина снова не вернет меня на Элзуорти-Уок. Задолго до того, как я дочитала до конца, я уже поняла, что все объясняется только моим сходством с Нелл, которое так потрясло мистера Монтегю, и его «необузданной фантазией» — как он сам выразился: он, видимо, решил, что я, возможно, и есть Клара Роксфорд. Душа моя приняла — можно сказать, прямо-таки ухватилась — за такую возможность прежде даже, чем голова стала осознавать все значение этого предположения, помимо убежденности, что Нелл никак не могла причинить вред своему ребенку. У меня было множество вопросов, которые хотелось задать мистеру Монтегю, но в его письме слышалась некая странная окончательность, какая-то прощальная нота, словно он не ожидал ничего больше от меня услышать. Мой дядя (надо сказать — к моему облегчению, так как я до сих пор не решила, что и сколько я могу ему рассказать, если вообще рассказывать об этом) отважился бросить вызов погоде и отправился обедать со знакомыми художниками, так что я взяла поднос с ужином поближе к камину и принялась изучать родословную, составленную Джоном Монтегю. Поднялся ветер, он дребезжал оконными рамами, швыряя в стекла хлещущие потоки дождя. Карта была вычерчена так, что Клара Роксфорд (1868–?) и Констанс Лэнгтон (р. 1868) оказались бок о бок в самом низу листа. Всю свою жизнь я считала себя существом отдельным, отрезанным от остального мира. Утверждение доктора Донна «Человек — не остров»[35] всегда вызывало у меня противоположное чувство: наш дом в Холборне был островом, как ни грустно это признать, абсолютно замкнутым в самом себе, а смерть Элмы поразила нас так тяжко именно из-за этой отьединенности. Мне думается, что очень многим связь с родом Роксфордов показалась бы глубоко нежелательной, но — несмотря на всю их мрачную и даже зловещую историю — я почувствовала, что мой мир вдруг значительно расширился. Предположим, думала я, пристально вглядываясь в тонкие переплетения линий, связывающих нас, просто предположим, что я и есть Клара Роксфорд: что из этого воспоследует? Во-первых, что Нелл невиновна в самом худшем из преступлений, которые, как считалось, были на ее совести. Впрочем, для меня уже один ее дневник служил достаточным доказательством ее невиновности в этом, точно так же как я чувствовала уверенность, что она не имела никакого отношения к смерти миссис Брайант. И если она и вправду заперла Магнуса в доспехах, она сделала это из страха за свою жизнь — и за жизнь Клары. И в голове моей возник вопрос: не совершил ли мистер Монтегю серьезной ошибки, не передав дневники в полицию? Но с другой стороны, если бы Джон Монтегю предпочел утаить от полиции не только дневник, но и кинжал, и пистолет, и обрывок ткани, смерть Магнуса сочли бы несчастным случаем, результатом странного эксперимента — это выражение он сам употребил, когда говорил о своем дяде Корнелиусе, — а тогда, если Нелл действительно бежала с Кларой, у нее не было бы необходимости прятаться, как только эта новость распространилась. Что же произошло в ночь смерти миссис Брайант? Нелл сообщила в своей последней записи, что собирается понаблюдать из библиотеки и посмотреть, кто ее вызвал на галерею. Может быть, в конце концов, она передумала? Может быть, и правда крепко спала, когда горничная постучала к ней в дверь с новостью о смерти миссис Брайант. А потом, в ту же ночь, но немного позже, она с Кларой исчезла из этой комнаты. Я не позволю, твердо решила я, своим мыслям задерживаться на таких выражениях, как «похитить тело и душу», «свести в могилу» или на чем-нибудь еще вроде того. И разумеется, Нелл не «свели в могилу», ведь Магнус ее видел — или утверждал, что видел, — на лестнице уже после того, как все покинули Холл. Однако, если это Нелл заперла его в доспехах, как в ловушке (а я в глубине души никак не могла поверить ничему иному), она, должно быть, вернулась в Холл после того, как все уехали, или же пряталась там все время. Оставшись одна, она могла бы укрыться от поисков, но только не с Кларой на руках. А если они покинули замок ранним утром, Нелл ни за что не принесла бы Клару обратно. Особенно в том случае, если она давно планировала побег. Предположим, она устроила так, что кто-то должен был встретить ее на рассвете — может быть, в нескольких сотнях ярдов от дома, на лесной дороге, — и отвезти их с Кларой в безопасное место. Предположим, иначе говоря, что смерть миссис Брайант явилась, с точки зрения Нелл, ужасным совпадением и что сама она никогда и не думала присутствовать на сеансе. Но зачем же, когда свобода была так близка, зачем ей было возвращаться в Холл? Да затем, что она забыла там свой дневник. Когда эти слова только складывались у меня в голове, я четко представила себе, как все это должно было происходить: Нелл, по-видимому, лежала без сна в предутренние часы, в страхе ожидая первых проблесков зари (она не решилась бы зажечь свечу — свет могли заметить), поспешно оделась… Нет, она была бы уже полностью одета… Вот она берет ребенка на руки — девочка еще спит, усыпленная лауданумом, запирает за собою дверь, в ужасе — вдруг щелчок замка ее выдаст, но понимая, что это даст ей больше времени на то, чтобы уйти подальше от Холла. Неудивительно, что она забыла на столе дневник; загадкой остается, почему она рискнула за ним вернуться. Да, она намеревалась забрать дневник, но к тому времени весь дом был уже на ногах; Нелл оказалась в Холле как в ловушке; ее сообщнику пришлось уехать с ребенком без нее. Тут я сообразила, что совсем забыла про бриллианты, про футляр от ожерелья, который полицейские нашли под половицей у Нелл в комнате. Я просто не поверила, что она могла искать именно их, — ведь она даже не знала об их существовании в ту ночь — самую страшную из всех ночей. Но она все же могла взять их — ради Клары, после того последнего столкновения с Магнусом. Предположим, Нелл спряталась где-то на верхних этажах дома, каким-то образом ускользая от тех, кто ее искал… может быть, переходя из комнаты в комнату, прежде чем туда попада́ли они, пока они не отказались от поисков. Потом она дождалась, пока не уедет последний экипаж, и направилась к лестнице — и тут вдруг площадкой ниже увидела Магнуса. Он стал ее преследовать, ей удавалось от него ускользать, но теперь она снова на самом деле оказалась пленницей. И потому, охваченная отчаянием, она подступила к Магнусу с пистолетом (а что, этот пистолет у нее был всегда с собой?) и приказала ему влезть в доспехи. И бежала, оставив Магнуса умирать голодной смертью. Только как она могла быть уверена, что он не выберется на свободу? Скорее похоже, что он бросился на нее, когда она закрывала пластины доспехов, и она застрелила его из самозащиты, а механизм заклинила, опасаясь, что он оживет, или испугавшись того, во что он может превратиться, умерев. Потом… Бросилась ли она в свою комнату забрать дневник, но обнаружила, что он исчез? Конечно, ее инстинктивным побуждением было бы бежать: она знала, что ее жизнь кончена, но все ее мысли были только о Кларе. Может быть, Магнус попытался купить себе жизнь за эти бриллианты, когда увидел, что она намерена стрелять?.. Я все же никак не могла представить себе Нелл, прячущую футляр от ожерелья под половицей, но в самом этом ожерелье она могла видеть заманчивое будущее Клары, в то время как ее собственное будущее истаивало на глазах. Огонь в камине угасал. Дождь более или менее перестал, но в дымоходе негромко завывал ветер. Дрожа, я высыпала в камин остаток углей. В последнем письме мистеру Вейтчу Магнус писал, что быстро темнеет. Ко времени их ужасного противостояния, должно быть, стало уже почти совсем темно. Остаться в Холле еще на одну ночь было бы немыслимо, но куда она могла пойти? Не к Кларе — это сделало бы человека, взявшего на себя заботу о ребенке, соучастником убийства. А что бы сделала я, будь я на месте Нелл? Мне вспомнилось (и внутри у меня сразу все сжалось от боли) тошнотворное чувство страха, снедавшее меня после маминой смерти. Для Нелл все это должно было быть бесконечно страшнее от нависшей над нею угрозы виселицы и от уверенности, что, если ее схватят, Клара будет обречена расти изгоем общества как дочь убийцы. Но Нелл так и не схватили. Чем больше я об этом размышляла, тем более правдоподобным казалось — как опасался Джон Монтегю, — что она окончила свою жизнь где-нибудь в недоступной части Монашьего леса. Ибо как могла бы она избежать поимки, когда ее подкарауливала вся страна? А если Клара осталась в живых, ее должны были бы воспитывать под другим именем, возможно и не зная, что ее матерью была Нелл. Кто-то из верных друзей — разумеется, женщина — забрала Клару из Холла ранним утром той роковой субботы. А потом тщетно ждала пять дней, задаваясь вопросом, что же могло случиться с Нелл, пока до нее не донеслась весть об устрашающем открытии Джона Монтегю. Или же Нелл осталась в живых и написала: я пропала, умоляю — сделайте все, чтобы Клара выросла, ничего не зная о случившемся; я буду посылать для нее деньги, если смогу (имея в виду — «когда смогу распорядиться бриллиантами»). И предположим, эта подруга не могла оставить Клару у себя, но знала, что у Нелл есть дальняя родственница по имени Эстер Лэнгтон — бездетная сорокалетняя женщина из отделившейся ветви рода Лавелл, живущая с мужем недалеко от Кембриджа… Абсурд! — твердила рациональная часть моего рассудка. Однако ведь Джон Монтегю был потрясен моим сходством с Нелл; и стояли же бок о бок эти два имени в родословной: имена рожденных в один год и в один месяц, и начинались оба они с одной и той же заглавной буквы! А год или около того спустя после исчезновения Теофилус Лэнгтон оставил научную работу в Кембридже и переехал в Лондон, будто неожиданно получил собственное состояние. Не было нужды сообщать Лэнгтонам, что осиротевшая девочка — Клара Роксфорд, только что она ребенок с трагической судьбой и с таинственным благодетелем, желавшим, чтобы они воспитали девочку как свою дочь. Необузданная фантазия? Да, но тогда все объяснялось, и все кубики головоломки, как мне представлялось, сошлись — становилась понятна даже моя тяга к спиритическим сеансам. И важнее всего, объяснялось то духовное родство с Нелл, которое я почувствовала с самых первых страниц ее рассказа, словно голос, донесшийся ко мне с этих страниц, был давно мне знаком. На следующее утро я сошла вниз, все еще не уверенная, что мне следует рассказать моему дяде, но оказалось, что он уже узнал все о Роксфордской Тайне от своих друзей-художников и жаждал поделиться со мной своими знаниями. — Ты будешь потрясена, моя милая, узнав, что этот твой дом весьма печально известен в криминальных анналах. Миссис Роксфорд оставила леди Макбет далеко позади: она убила не только свою патронессу и собственного мужа, но и свою грудную дочь и благополучно скрылась с ожерельем стоимостью десять тысяч фунтов… — Но ведь ни одно из этих обвинений так и не было доказано, дядя. Я провела вчера целый день, читая личные записи мистера Монтегю об этой трагедии, и не верю, что миссис Роксфорд виновна, за исключением лишь того, что из самозащиты могла стать причиной смерти своего мужа. — Довольно значительное исключение, ты не находишь? — возразил он. — И на основании каких же свидетельств — могу ли я спросить? — делает мистер Монтегю свои выводы? Из рассказа Эрскина о расследовании убийства Магнуса Роксфорда — Эрскин обещал поискать для меня вырезки из газет — можно заключить, что это было совершенно очевидное дело. — Это мои собственные выводы, дядя, но, боюсь, я не могу многое сказать или показать вам его записи, не попросив сначала на то его разрешения. — Ну, если мне не позволено даже увидеть свидетельства, — язвительно ответил он, — ты вряд ли можешь винить меня за то, что я предпочту поверить вердикту присяжных коронерского жюри, полиции и мнению общества в целом. С этими словами он решительно зашагал прочь из комнаты, направляясь в мастерскую. Я понимала, что при всей склонности моего дяди к богемному стилю жизни его гордость была уязвлена тем, что мисс Роксфорд оставила имение мне, а не ему — ее ближайшему родственнику мужского пола, и я никак не могла винить его за то, что он чувствует себя оскорбленным. Так что я написала мистеру Монтегю, спросив его, нельзя ли мне показать документы моему дяде, и сказав о том, как настоятельно мне хотелось бы снова поговорить с ним, когда ему опять придется быть в Лондоне. Но дни шли, а ответа все не было, и я стала беспокоиться, уж не обидела ли я его чем-нибудь? Или мое письмо не дошло до адресата? Дядя мой старательно избегал любого упоминания о Роксфордах, но неловкость между нами все не проходила, пока, через десять дней после того, как я писала мистеру Монтегю, не пришло письмо из Олдебурга, адресованное мне, но незнакомым почерком. Дорогая мисс Лэнгтон! С великим сожалением приходится мне писать Вам, чтобы сообщить о кончине моего глубокоуважаемого коллеги Джона Монтегю, эскв… 21-го сего. Заверяю Вас в моей преданности Вашим интересам касаемо имения Роксфордов; возможно, Вы видели объявление о завещании мисс Роксфорд, которое я поместил в Ваших интересах в «Таймсе», что, я уверен, соответствовало бы желанию самого мистера Монтегю. Заверяю Вас, мисс Лэнгтон, что всегда пребуду Вашим покорнейшим слугой. Бартоломью Крейк. P. S. Поскольку Ваше последнее сообщ. мистеру Монтегю было помечено «Лично. Конфиденциально», я отправляю его Вам невскрытым, в отдельном конверте, вместе с другим сообщ., пришедшим к нам недавно и касающимся имения Роксфордов. Джон Монтегю умер на следующий день после того, как отправил мне свою исповедь. Но как он умер? Прочитав письмо мистера Крейка, мой дядя вызвался взять кеб и поехать в Британский музей — просмотреть саффолкские газеты за прошлую неделю; вернулся он с известием, что Джон Монтегю утонул. — Он, как кажется, имел привычку купаться в море даже в самую ненастную погоду, но на этот раз холод — во всяком случае так предполагается — оказался свыше его сил: его труп вынесло на берег на следующее утро. Разумеется, было проведено расследование, заключение коронера — смерть от несчастного случая, однако он добавил-таки предостережение об опасностях купания в море в таких крайне неблагоприятных условиях. Мне тут же, с ужасающей ясностью, вспомнились слова Джона Монтегю: «В своем воображении я видел себя плывущим прочь от берега в ледяную глубь, пока силы меня не покинут и я не скроюсь под волнами». — Неужели же никто не заподозрил, что… он мог сам утопиться? — Нет, моя милая, с чего бы вдруг тебе такое в голову пришло? Плавание в январе, возможно, вовсе не представляется тебе полезным для здоровья, но некоторые люди считают, что оно творит чудеса с кровообращением. — Я этому не верю, — сказала я, чувствуя себя совсем несчастной. Бремя оказалось вдруг невероятно тяжелым, чтобы нести его в одиночку, так что я вручила дяде всю пачку документов, потребовав от него обещания хранить их содержание в тайне, и пережила еще один долгий, гнетущий промежуток времени, размышляя, не стала ли я причиной смерти Джона Монтегю, пока мой дядя снова не появился перед вечером: выглядел он необычайно хмурым. — Теперь я вижу, — сказал он, — почему ты сразу подумала, что он покончил с собой: боюсь, это выглядит очень похоже на самоубийство. Для меня лишь остается загадкой, почему он отправил эти документы именно тебе. — Он подумал… Он сказал, что я напоминаю ему Элинор Роксфорд. — Но в этом нет ничего удивительного: вы ведь, в конце концов, родственницы. — Я хотела сказать… он хотел, чтобы я знала, что Нелл невиновна, потому что… — Да с какой стати ты можешь в это поверить? — воскликнул мой дядя. — Если когда-нибудь и существовали какие-то сомнения в ее вине, то эти документы ставят подпись и печать под обвинительным актом. Я глядела на него в изумлении. — Разве вы не видите, дядя, что Нелл никогда не могла бы причинить вред Кларе или убить миссис Брайант? И как я уже говорила вам вчера, если она и заперла Магнуса в доспехах, она могла сделать это только из страха за свою жизнь и за жизнь Клары. — Я хотела было добавить, что мое существование может служить тому доказательством, но побоялась, что он меня высмеет. — Это что же, моя милая? Может, в тебе просто заговорило чувство женского товарищества? Я тебя не понимаю. — Мне кажется, я ощущаю… чувство духовного родства с ней, — сказала я неуверенно. — Более того, я ей верю. Я чувствую, что узнала бы ее голос, если бы его услышала. Все, что она сделала — даже то, что согласилась поехать в это ужасное место, — было сделано ради Клары. Нелл не приглашала в Холл миссис Брайант: ее пригласил Магнус Роксфорд, а он был человеком злонамеренным… Вы же не можете этого не видеть? — Нет, моя милая, я этого не вижу. Сумасшедшие могут внушать доверие, знаешь ли, и тем не менее они руководствуются невероятными заблуждениями, которые до поры до времени им удается скрывать. А потом уже становится слишком поздно. Она же сама говорит, что страдала галлюцинациями… — Она называет их «посещениями», дядя. — Это одно и то же. Пойми меня правильно: она могла искренне верить во все то, о чем написала в своих дневниках, однако это не значит, что нам с тобой следует ей верить. Даже Джон Монтегю допускает такую возможность, а ведь он был совершенно покорен ею — не хмурься, моя милая, этого ты отрицать никак не можешь, — и тебе следует вспомнить, что он весьма восхищался Магнусом Роксфордом вплоть до того дня, когда отправился навестить Элинор в Роксфорд-Холле. И на самом деле я никак не пойму, почему ты так настроена против Магнуса. Если взглянуть на их брак с его точки зрения… Элинор сама признает, что он вел себя с достойной восхищения сдержанностью. Он ее не бил, не угрожал ей, не принуждал; она говорит, что до смерти его боится, но ведь он, несомненно, делал все возможное, чтобы умиротворить эту молодую женщину с опасно расстроенным рассудком. И к тому же — как будто нужны еще какие-то доказательства — он пишет в своем последнем письме, что видел ее на лестнице. — Так, значит, вы поверили, дядя, что она убила всех троих: своего мужа, собственного ребенка и миссис Брайант? — Что касается убийства Магнуса, это не вопрос веры: коронерское жюри вынесло именно такое решение, а если тебе нужны еще доказательства, ты держишь их в своих руках. Миссис Брайант вполне могла умереть от испуга, но разве нет абсолютной вероятности, что причиной испуга была Нелл? А если говорить о ребенке, кто еще мог бы — или желал бы — покончить с девочкой? Ты качаешь головой, моя милая, но как быть с бриллиантами? Ты ведь, как я понимаю, не оспариваешь того, что Магнус приобрел их для своей жены… или что она их украла? Самым милосердным предположением может быть, что она покончила с собой и с ребенком в приступе раскаяния (возможно, пока Магнус был еще жив, но уже захоронен в доспехах, точно в склепе), и теперь их останки покоятся в какой-нибудь недоступной шахте в глубине Монашьего леса. Как иначе ты могла бы объяснить ход событий? — Если Магнус действительно хорошо относился к Нелл, — сказала я, — почему он позволил миссис Брайант оскорблять ее, не говоря уже о том, чтобы настаивать на ее участии в сеансе, да еще в этом зловещем замке — из всех возможных мест? Мы не знаем, взяла ли она бриллианты, и у нас есть только заявление Магнуса, что он намеревался подарить их Нелл, — возможно, он купил их для миссис Брайант. А когда тем утром Магнус и доктор Риз взломали дверь ее комнаты… — Я замолкла на полуфразе, вспомнив последнее «посещение» Нелл. Она предвидела смерть Эдуарда Рейвенскрофта, а потом и свое собственное исчезновение — вместе с Кларой. Я пролистала назад страницы записей Джона Монтегю: Так, Человек, каковой мог бы управлять Мощью Молнии, стал бы подобен Ангелу-Мстителю в тот Страшный День…