Озерск. Июнь 1965 г. Отделение милиции располагалось в приземистом деревянном здании, сильно вытянутом в длину, выкрашенном в бодрый ярко-зеленый цвет – на радость проходящему мимо люду. Рядом с милицией, с торца, виднелся пожарный водоем, именуемый местными жителями пруд. В пруду плавали утки. Как раз в этом месте центральная улица Озерска – Советская – делала резкий поворот, о чем всех водителей честно предупреждали соответствующим дорожным знаком. Однако некоторые водители постоянно на что-то отвлекались либо вообще были подслеповаты. Так, кроме уток, в пруду частенько «отдыхала» какая-нибудь автомашина, а иногда и трактор. Хорошо – неглубоко, технику доставали быстро. Завидев оставленный у крыльца мотоцикл, Катерина Мезенцева сняла очки и, одернув платье, вошла в помещение… – Здрасте, дядя Петя! И ты, Николай, здравствуй! Проходя мимо дежурки, девушка вежливо поздоровалась, как и принято было в городке, где почти все друг друга знали. – И тебе привет, Катерина. Что, брат-то пишет? – Да пишет… Лейтенант Дорожкин на месте? – Лейтенант Дорожкин на месте, – усмехнулся усатый старшина. – Как раз только-только явился. Покосившись на строгую табличку с фамилией, званием и должностью, девушка осторожно постучала в дверь: – Можно? Участковый оторвался от заваленного бумагами стола, вскинул голову: – А! Заходи, Катя. Чаю хочешь? – Не, я на немножко. Чего звал-то? – Да ты садись. – Шмыгнув носом, участковый указал на стул и, положив перед собой чистый бланк, обмакнул перо в ученическую чернильницу-непроливайку. – Ты про крышу вашу расскажи, Кать. Ну, которую ветром… – А, вон ты про что! – усаживаясь на стул, хмыкнула Катерина. – А я уж и забыла. А что, тут преступление, что ли? По-моему, так никакого. Или ты ветер привлечь собираешься? – Да ладно тебе заедаться-то. – Дорожкин устало улыбнулся. – Ты по отчеству-то у нас кто? – Петровна. – Значит, я, Мезенцева Катерина Петровна, одна тысяча девятьсот… – …сорок девятого… – …сорок девятого года рождения, седьмого марта, кажется? – Ну да, седьмого… А ты что, забыл? – Да не забыл – просто уточняю… Итак, в тот день был сильный ветер… Нет! Очень сильный ветер. – Скажи еще – ураган! – Давай про ветер расскажи! Про то, как крышу с вашего сарая сдуло… – Тоже мне, крыша! – расхохоталась девчонка. – Давно уже проржавела вся. Лейтенант замечание проигнорировал, наоборот, аккуратно записал, что крыша была из кровельного железа. – Больше-то ничего не сдуло? Забор не повалило? – Не, забор – это не у нас. А! Белье у соседей унесло… – Понятно… – Аккуратно промокнув чернила розовой промокашкой, Дорожкин пододвинул бланк посетительнице. – На вот, распишись здесь… Ага, спасибо. В клуб завтра пойдешь? – Да, может быть, – поднимаясь, улыбнулась Катя. – Чего еще делать-то? Ладно, увидимся… Если еще чем помочь, скажи. – Скажу… Брат пишет? – Угу… Ну, пока… Выходя, девушка столкнулась в дверях с коротко стриженным крепышом в серой, с закатанными рукавами рубашке и вежливо посторонилась… Впрочем, крепыш тут же и сам отскочил в сторону, сделав галантный жест: – Прошу. – Спасибо. – Завсегда пожалуйста. Парня этого Катерина знала – он тоже работал в милиции, правда, в форме редко ходил… Как же его? Тоже Игорь, как Дорожкина? Нет, другое какое-то имя… странное… купеческое, что ли… Игнат! – Ничего себе, какие к тебе девки ходят! – Игнат уселся на подоконник и вытащил серовато-синюю пачку с изображением черного всадника-абрека на фоне ослепительно-белых гор. – Кури! – Ух ты, «Казбек»! – Взяв папиросу, Дорожкин чиркнул спичкой. – Богато живешь! Раньше-то «Примой» перебивался… – Да я бросаю… второй год уже… – выпустив в распахнутую форточку дым, отрывисто пояснил Игнат. – Потому и покупаю подороже, чтобы много не брать. «Прима»-то – четырнадцать копеек, а эти – шестьдесят пять. Сравни! – Да уж, интересная метода. Я тоже, кстати, бросаю… – Стряхнув пепел в стоявшую на краю стола фарфоровую пепельницу, участковый покачал головой и поинтересовался насчет текучки: – По мотоциклу-то Дормидонтыч тебе материал расписал? – А кому же. Там же без лиц… Хорошо хоть, мотоцикл нашелся. – Да, хорошо… Игнат, ты не думай, я все свои материалы к отпуску сделаю, тебе не оставлю. – Да мне-то чего? Дормидонтыч проговорился: на твой отпуск участкового из Тянска пришлют… Может быть. Какого-нибудь стажера. Дорожкин многозначительно поднял вверх указательный палец: – Вот именно – может быть! А насчет стажера так скажу – лучше уж самим. Большого толку от него все равно не будет. – Да это понятно, что не будет. И все же Дормидонтыч обещал… Майор милиции Иван Дормидонтович Верховцев, фронтовик и вообще человек уважаемый, как раз и был начальником Озерского отделения милиции, в котором, кроме участкового Дорожкина, техника-криминалиста Теркина и всех разных прочих, состоял в должности инспектора уголовного розыска и старший лейтенант милиции Игнат Ревякин – парень добросовестный и честный, правда немножко грубоватый. По работе Игнат за словом в карман не лез и к любому начальству относился без всякого пиетета, все, что думал, мог высказать прямо в глаза. Вот и сослали его из Тянска в провинцию… Что, наверное, не так уж было и плохо: кругом природа – озера, речка, леса, ягоды-грибы, охота-рыбалка. Тут же и родственница его жила – тетя Глаша, да еще комнатенку в бараке дали. И что с того, что в бараке, зато своя! Да и соседи хорошие… Ну и оперативная работа, что и говорить, интересная… – Так у тебя это… материалов-то много? – выбросив окурок в форточку, на всякий случай поинтересовался опер. – Да так… Самое главное – по курам – я уже отказал, один чертов велик остался. Вот его точно тебе передадут. Уж извини… – Ладно, разберемся… – Игнат потер ладони. – А по курам-то что? – Так отказной только что вынес! На вот, взгляни… Может, какие ошибки заметишь, ты же у нас студент! Ревякин четвертый год учился заочно на юридическом факультете и периодически уезжал на сессии, о чем все в отделении знали. – Ну, давай… «Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела»… так-так… «мной, участковым… лейтенантом милиции»… тыр-пыр… «установлено»… Ого!.. Ага!.. Ух ты! По мере чтения лицо инспектора УГРО выразило целую гамму быстро сменяющихся чувств – от легкой заинтересованности до деланого негодования и самого искреннего восхищения, закончившегося раскатами громового смеха. – Ой, Игорек… Ой, не могу… Курица, говоришь, птица? Умеет летать? Меткое наблюдение… Ох ты ж… Глубоко копаешь! – Это не я копаю, – обиженно отозвался Дорожкин. – Это в справке из ветлечебницы так написано. Вон же, читай! – Ох ты… Еще и с метеостанции справка… О сильном ветре… Ну да, ну да, ветер. Смотрю, и граждане опрошены… Белье улетело… Ого, у некоторых даже крышу снесло! – Между прочим, из кровельного железа! – Да я верю, верю… А в чем там дело-то? Участковый покосился на висевший над сейфом портрет нового первого секретаря ЦК Леонида Ильича Брежнева. Потрет Игорю нравился, как и сам новый партийный глава – бровастый такой, красивый… не то что недавний волюнтарист Никита Сергеевич! – Так дело в курах, Игнат, – усмехнулся Дорожкин. – На Колхозной, ближе к окраине, у бабки Салтычихи двух кур унесли. Там эти неподалеку живут, Дебелый да Ванька Кущак… – Понял. Алкашня конченая. Короче, сожрали бабкиных кур. – Сожрали… Только доказательств тому никаких нет! А гражданка Салтыкова Дарья Семеновна, бывший секретарь, грамотная. По малозначительности не откажешь. – И как это – доказательств нет? – не поверил опер. – Они что же, под одеялом этих чертовых кур жрали? – Рядом, в лесочке… На костре опалили, запекли и… Под самогонку-то – милое дело.