– Но хоть потолок-то там в порядке? – спросил мистер Грюджиус, несколько оправившись. – Мистер Грюджиус, – возразила миссис Билликин, – ежели б я стала вас уверять, сэр, что не иметь ничего над головой это все равно что иметь еще один этаж над головой, это уж было бы с моей стороны совращение истины, чего я отнюдь не желаю. Нет, сэр! На этакой высоте, да в ветреную погоду черепицы будут срываться с крыши, и тут уж ничего не сделаешь! Попробуйте сами, попытайтесь, только будь вы хоть самый главный дока по этой части, а на месте вы их все равно не удержите. Уж за это я вам ручаюсь! – После столь решительной отповеди мистеру Грюджиусу разгорячившаяся миссис Билликин несколько поостыла, не желая злоупотреблять одержанной над ним моральной победой. – И следственно, – продолжала она уже мягче, но все с той же неподкупной правдивостью, – следственно, не к чему нам с вами тащиться наверх, и вам показывать на потолок, и спрашивать: «Что это за пятно, миссис Билликин, потому, мне сдается, что это пятно?», а мне отвечать: «Не понимаю вас, сэр». Я не стану пускаться на такие низкие хитрости. Нет, сэр, я вас очень хорошо понимаю, не трудитесь показывать. Это сырость, сэр. То она есть, а то ее нету. Вы там можете полжизни прожить, и все будете сухой как сухарик, но придет час – и вы превратитесь в мокрую тряпку! Возможность столь плачевной метаморфозы, видимо, устрашила мистера Грюджиуса. – А других комнат у вас нет, сударыня? – спросил он. – Мистер Грюджиус, – торжественно отвечала миссис Билликин, – у меня есть другие комнаты. Вы спрашиваете, есть ли у меня еще комнаты, и вот мой честный и прямой ответ: да, есть. Бельэтаж и второй этаж свободны, и комнаты там есть. – Ну, слава Богу! У них-то уж, наверно, нет недостатков, – с облегчением сказал мистер Грюджиус. – Мистер Грюджиус, – возразила миссис Билликин, – простите меня, но там есть лестница. Если вы наперед не примиритесь с лестницей, вас неизбежно постигнет разочарование. Вы ведь не можете, мисс, – с упреком обратилась миссис Билликин к Розе, – сделать так, чтобы бельэтаж, а тем более второй этаж, был вровень с первым? Нет, мисс, вы этого не можете, это не в ваших силах, так зачем и пробовать? Миссис Билликин говорила так прочувствованно, как будто Роза уже выказала твердое намерение отстаивать, наперекор здравому смыслу, эту неосновательную теорию. – Можно посмотреть эти комнаты, сударыня? – спросил опекун Розы. – Мистер Грюджиус, – сказала миссис Билликин, – не скрою от вас: это можно. Затем миссис Билликин послала служанку за своей шалью (ибо в доме ее существовала традиция, установленная еще в незапамятно древние времена, согласно которой миссис Билликин никуда не могла выйти, не закутавшись в шаль) и, возложив на себя это одеяние с помощью той же служанки, повела своих посетителей наверх. На лестнице миссис Билликин, как и подобало столь деликатной даме, несколько раз останавливалась передохнуть, а поднявшись в верхнюю гостиную, поспешно схватилась за сердце, как будто оно уже готово было выпрыгнуть из груди и ей удалось лишь в последнюю минуту его поймать. – А второй этаж? – спросил мистер Грюджиус, найдя бельэтаж удовлетворительным. – Мистер Грюджиус, – с важностью проговорила миссис Билликин, останавливаясь и поворачиваясь к нему лицом, как если бы настала минута выяснить некий щекотливый пункт и установить наконец полное взаимное доверие, – мистер Грюджиус, второй этаж находится над этим. – Можно и его посмотреть? – спросил мистер Грюджиус. – Да, сэр, – отвечала миссис Билликин. – Он открыт для обозрения. Второй этаж тоже оказался приемлемым, и мистер Грюджиус отошел с Розой к окну для окончательного решения. Затем он попросил перо и чернила и набросал текст договора. Миссис Билликин тем временем, усевшись в кресло, излагала своего рода резюме или краткий индекс по вопросу о квартиросъемке. – Сорок пять шиллингов в неделю в это время года, – сказала она, – это очень даже умеренная плата, ни вам, ни мне не обидно. Оно, конечно, здесь не Бонд-стрит, и этот дом не Сент-Джеймсов дворец, так я ж его за дворец и не выдаю. Не пытаюсь также скрывать – зачем это мне? – что сзади, за аркой, помещается извозчичий двор. Извозчичьи дворы тоже должны существовать. Касательно услуг: есть две служанки, которым идет от меня хорошее жалованье. Насчет посыльных из лавок: тут, верно, бывали разноголосия, но следы грязных сапог на только что вымытом кухонном полу непоощрительны, а за комиссией на ваших заказах я не гонюсь. Уголь оплачивается либо с топки, либо по числу ведерок. – Миссис Билликин особо подчеркнула этот пункт, как бы видя в этих двух способах оплаты тонкую, но существенную разницу. – Собаки не встречают одобрения. Первое, от них грязь, второе, их крадут, и обоюдные подозрения ведут к неприятностям. Пока она рассуждала, мистер Грюджиус написал договор и приготовил задаток. – Я подписался за обеих дам, сударыня, – сказал он, – а вы, будьте добры, подпишитесь за себя. Вот здесь, пожалуйста. Имя и фамилию. – Мистер Грюджиус, – возгласила миссис Билликин в новом припадке откровенности, – нет, сэр! Вы уж извините, но имени своего я не подпишу. Мистер Грюджиус воззрился на нее. – Дощечка на двери, – сказала миссис Билликин, – служит мне защитой, и я от нее ни за что не отступлюсь. Мистер Грюджиус перевел ошалелый взгляд на Розу. – Нет, мистер Грюджиус, уж вы меня извините. Пока там, на дощечке, стоит «БИЛЛИКИН», и ничего больше, и окрестное жулье не знает, где прячется этот Билликин – за парадной дверью или на черном ходу, и каков его рост и вес, до тех пор я чувствую себя в безопасности. Но самой расписаться в том, что я есть не что иное, как одинокая женщина! Нет, мисс! И уж конечно, – дрожащим от обиды голосом добавила миссис Билликин, – вы, мисс, никогда сами бы не додумались, чтобы расставлять такие ловушки особе вашего пола, если б вам не был подан необдуманный и неделикатный пример! Роза густо покраснела, словно ее и в самом деле уличили в попытке перехитрить эту простодушную даму, и робко попросила мистера Грюджиуса удовлетвориться любой подписью. Таким образом, под квартирным договором появилось лаконическое «Билликин», словно подпись владетельного барона на хартии. Договорились, что переезд состоится послезавтра – к этому времени уже можно было ожидать прибытия мисс Твинклтон, и, опираясь на руку своего опекуна, Роза вернулась в гостиницу «Фернивал». Но кого же они там увидали? На панели перед входом прохаживался мистер Тартар и, завидев Розу и мистера Грюджиуса, направился к ним. – Мне пришло в голову, – сказал он, – что недурно бы совершить прогулку вверх по реке. А? Как вы думаете? Погода отличная, сейчас как раз прилив, а у меня есть собственная лодка на причале возле Тэмплских садов. – Давненько я не ездил по реке, – сказал мистер Грюджиус, соблазненный таким заманчивым предложением. – А я никогда там не бывала, – сказала Роза. Через полчаса этот пробел был восполнен: все трое поднимались вверх по реке. Приливная волна легко несла лодку, день был чудесный, лодка мистера Тартара – само совершенство. Мистер Тартар и Лобли (его подручный) сели на весла. Оказалось, что у мистера Тартара есть еще и парусная яхта, которая стояла ниже на реке, где-то возле Гринхайта, под присмотром Лобли, а теперь мистер Тартар вытребовал его в город нарочно ради этой прогулки. Лобли был веселый малый с широким красным лицом и рыжими волосами и бакенбардами – точь-в-точь изображение солнца на старинных деревянных гравюрах, – и, сидя на носу лодки, он сиял как солнце: волосы и бакенбарды топорщились вокруг его лица, словно расходящиеся в стороны лучи, матросская фуфайка прикрывала или, вернее, открывала могучую грудь и плечи, разукрашенные пестрой татуировкой. Казалось, ни он, ни мистер Тартар не делают никаких усилий; однако весла гнулись как тростинки, когда они на них налегали, и лодка всякий раз прыжком устремлялась вперед. При этом мистер Тартар находил еще возможность непринужденно беседовать, словно ничем не был занят, обращаясь то к Розе, которая и в самом деле не была ничем занята, то к мистеру Грюджиусу, который занят был тем, что, сидя на корме, правил вкривь и вкось. Но какое это имело значение, если довольно было легкого нажима искусной рукой мистера Тартара или солнцеподобной ухмылки восседавшего на носу мистера Лобли, чтобы вернуть лодку на правильный курс! Весело нес их прилив по сверкающей реке, пока они не остановились пообедать в каком-то вечнозеленом саду – где именно это было, можно не уточнять, что нам за дело до такой прозы, как название местности; а затем прилив предупредительно сменился отливом, ибо стихии в этот день целиком посвятили себя единственной задаче – служить удобству наших путников; и когда лодка тихо скользила по течению среди заросших ивняком островов, Роза попробовала грести – с большим успехом, так как все ей помогали; и мистер Грюджиус тоже попробовал грести, но без успеха, так как никто ему не помогал, и он незамедлительно очутился на дне лодки головой вниз и ногами кверху, сброшенный туда непокорным веслом, сразу же нанесшим ему предательский удар в подбородок. Потом отдыхали в тени деревьев (и какой блаженный это был отдых!), и мистер Лобли отирал пот с лица и, доставая подушки и пледы, перебегал с носа на корму и с кормы на нос, словно плясун по канату, сверкая голыми пятками, как вольное дитя природы, для которого башмаки – предрассудок, а носки – рабство. Потом было сладостное возвращение в облаке аромата цветущих лип под мелодичное журчание струй; и скоро – слишком скоро! – на воду легли мрачные тени города, и темные его мосты стали отмерять сияющую гладь, как смерть отмеряет нам жизнь; и вечнозеленый сад теперь уж казался навеки утерянным, далеким и невозвратимым. «Неужели нельзя жить так, чтобы не было этих промежутков скуки и уныния?» – думала Роза на следующий день, когда город опять стал донельзя серым и скучным и все кругом словно примерло, словно застыло в ожидании чего-то, что, может быть, никогда и не наступит. Должно быть, нельзя, решила она. Теперь, когда клойстергэмские школьные дни безвозвратно ушли в прошлое, наверно, так и будет: время от времени будут вклиниваться эти пустые, томительные промежутки, которые нечем наполнить, и остается только ждать. Но чего было ждать Розе? Приезда мисс Твинклтон? Мисс Твинклтон своевременно прибыла. Миссис Билликин выплыла ей навстречу из своей гостиной, и с этой роковой минуты факел войны возжегся в очах миссис Билликин. Мисс Твинклтон явилась с огромным количеством багажа, так как привезла не только свои вещи, но и вещи Розы. И чувства миссис Билликин немедленно были оскорблены тем обстоятельством, что занятая своим багажом мисс Твинклтон не уделила ее особе должного внимания. Как следствие, величавая мрачность воздвигла свой трон на челе миссис Билликин. Когда же мисс Твинклтон, в волнении пересчитывая узлы и чемоданы, коих было семнадцать штук, посчитала в их числе и самое миссис Билликин под номером одиннадцатым, миссис Билликин почла своим долгом внести в это дело ясность. – Считаю необходимым немедленно же установить, – заявила она с прямотой, которая граничила уже с навязчивостью, – что хозяйка этого дома не сундук, не сверток и не саквояж. И не нищая тоже, нет, мисс Твинклтон, пока еще нет, покорнейше вас благодарю! Последнее гневное замечание было вызвано тем, что вконец захлопотавшаяся мисс Твинклтон сунула ей в руку два шиллинга шесть пенсов, предназначенные для извозчика. Получив такой отпор, мисс Твинклтон растерянно вопросила: «Которому же джентльмену надо платить?» А джентльменов, на беду, было двое (так как мисс Твинклтон приехала в двух кебах), и оба, хотя и получили уже плату, стояли, простирая к мисс Твинклтон раскрытую ладонь и с отвисшей челюстью, в немом негодовании призывая небо и землю в свидетели нанесенной им обиды. Устрашенная этим зрелищем, мисс Твинклтон положила еще по шиллингу на каждую ладонь, одновременно восклицая трепещущим голосом, что будет искать защиты в суде, и снова судорожно пересчитывая узлы и чемоданы, в числе которых на сей раз посчитала и обоих джентльменов, отчего итог весьма усложнился. Тем временем оба джентльмена, каждый держа добавочный шиллинг на ладони и не отрывая от него оскорбленного взгляда, как бы в надежде, что он превратится в полтора шиллинга, если на него достаточно долго смотреть, спустились по лестнице, взобрались на козлы и уехали, оставив мисс Твинклтон сидящей в слезах на шляпной коробке. Миссис Билликин без всякого сочувствия взирала на это проявление слабости духа. Затем распорядилась позвать «какого-нибудь молодого человека» для борьбы с вышеупомянутым багажом. Когда этот гладиатор удалился с арены, наступил мир, и новые жильцы сели обедать. Но миссис Билликин каким-то образом проведала, что мисс Твинклтон содержит школу. Отсюда был один шаг до умозаключения, что мисс Твинклтон намеревается и ее чему-то учить. «Но это у вас не пройдет, дудки, – так закончила миссис Билликин свой внутренний монолог, – я, слава Богу, не ваша ученица. Не доведется вам надо мной командовать, как над этой бедняжкой!» (подразумевая Розу). С другой стороны, мисс Твинклтон, переодевшись и успокоившись, была теперь одушевлена кротким желанием всесторонне использовать ситуацию для назидательных целей и явить собой поучительный образец выдержки и тонких манер. Устроившись с рукодельной корзинкой у камина и удачно сочетая в этот момент обе фазы своего существования, она уже приготовилась вести легкую игривую беседу с небольшими вкраплениями полезных сведений из разных областей знания. И тут появилась миссис Билликин. – Не скрою, сударыни, – сказала миссис Билликин, кутаясь в свою церемониальную шаль, – ибо не в моем характере скрывать свои мысли или свои поступки, – не скрою, я взяла на себя смелость зайти к вам, собственно, для того, чтобы выразить надежду, что обед вам понравился. Хоть и не повар с дипломами, а обыкновенная кухарка, все ж на таком жалованье, как я плачу, можно вознестись выше, чем просто жареное да пареное. – Обед был очень хороший, благодарю вас, – сказала Роза. – Имея привычку, – благосклонно начала мисс Твинклтон (она не добавила «хозяюшка», но ревнивое ухо миссис Билликин тотчас учуяло в ее голосе это недосказанное и уничижительное обращение), – имея привычку к обильной и питательной, но простой и здоровой пище, мы пока не нашли причин оплакивать наше отсутствие из древнего города и высокоупорядоченного дома, в котором жребий судил нам проводить до настоящего времени наши мирные дни. – Уж я вам признаюсь, – сообщила миссис Билликин в приливе откровенности, – я сказала кухарке, – и вы согласитесь, мисс Твинклтон, что это необходимая предосторожность, – я ей сказала: раз молодая девица привыкла жить впроголодь, так надо ее приучать постепенно. А то, если сразу перескочить от пустых болтушек к тому, что у нас здесь считается хорошей жирной едой, и от скаредной бестолковщины к тому, что мы здесь называем порядком, так для этого нужно здоровье, какое редко встречается у молодых, особливо ежели оно у них подорвано пансионской кормежкой. Как видите, миссис Билликин уже открыто выступила на бой против мисс Твинклтон, как против своего естественного врага. – Не сомневаюсь, – бесстрастно проговорила мисс Твинклтон, как бы вещая с некоей отдаленной моральной возвышенности, – не сомневаюсь, что, делая эти замечания, вы руководствуетесь самыми лучшими намерениями. Но позвольте сказать вам, что они создают абсолютно извращенную картину действительности. И объяснить это я могу лишь крайним недостатком у вас сколько-нибудь правильной информации. – Моя информиация, – отпарировала миссис Билликин, вставляя лишний слог для большей выразительности, одновременно вежливой и исполненной яда, – моя информиация, мисс Твинклтон, это мой собственный опыт, а уж это, говорят, самое верное. В юности меня определили в самый что ни есть аристократический пансион, и начальницей там была настоящая леди, не похуже вас, мисс Твинклтон, да и возрастом вроде вас, ну, может, на десяток годов помоложе, и от ихнего стола в мои жилы излился поток скудной крови, который там циркулирует и по сие время. – Весьма вероятно, – уронила мисс Твинклтон все с той же отдаленной возвышенности. – И это, конечно, очень грустно. Роза, милочка, как подвигается ваша вышивка? – Мисс Твинклтон, – церемонно обратилась к ней миссис Билликин, – прежде чем удалиться, как подобает настоящей леди после эдаких намеков, дозвольте спросить вас, тоже как настоящую леди: должна ли я это так понимать, что в моих словах сомневаются? – Мне неизвестно, на чем вы основываете подобное предположение… – начала было мисс Твинклтон, но миссис Билликин не дала ей продолжать: – Вы только не кладите мне в уста разных предположений, каких я сама туда не положила. Вы умеете красно говорить, мисс Твинклтон, да ведь того от вас и ждут, за то вам и денежки платят. Ну а я за ваше красноречие платить не собираюсь, мне оно без надобности, я желаю, чтоб мне ответили на мой вопрос. – Если вы имеете в виду слабость вашего кровообращения… – снова начала мисс Твинклтон, и снова ее оборвали: – Я такого не говорила. – Хорошо. Если вы имеете в виду скудость вашей крови… – Которая вся взялась из закрытого пансиона, – беспощадно уточнила миссис Билликин. – То мне остается только поверить, на основе собственных ваших утверждений, что ваша кровь действительно чрезвычайно бедна. И так как это печальное обстоятельство, по-видимому, сказывается и на вашей беседе, я вынуждена добавить, что все это в целом весьма прискорбно, и было бы крайне желательно, чтобы ваша кровь была несколько богаче. Роза, милочка, как подвигается ваша вышивка? – Хм! Прежде чем удалиться, мисс, – обратилась миссис Билликин к Розе, высокомерно игнорируя мисс Твинклтон, – я желаю, чтоб мы с вами друг друга поняли. Отныне, мисс, я буду обращаться только к вам, и ни к кому другому. Для меня тут больше нет никаких пожилых леди, никого старше вас, мисс. – Весьма желательное устройство, – заметила мисс Твинклтон. – И это, мисс, не потому, – с саркастической усмешкой сказала миссис Билликин, – что я имею в своем хозяйстве ту знаменитую мельницу, на которой, я слышала, можно старую деву перемолоть в молоденькую (кое-кому это было бы очень кстати), но потому, что я впредь ограничиваю себя только вами. – Когда у меня будет какая-либо просьба к хозяйке этого дома, – пояснила мисс Твинклтон с величавым спокойствием, – я сообщу свое пожелание вам, Роза, милочка, а вы, надеюсь, не откажете в любезности передать его по назначению. – Разрешите с вами проститься, мисс, – ласково и вместе с тем несколько официально заключила миссис Билликин. – Так как теперь, на мой взгляд, вы здесь одна, я могу пожелать вам доброй ночи и всего наилучшего, не обременяя себя необходимостью выразить свое презрение некоему индивидууму, состоящему, к несчастью для вас, в близких с вами отношениях. Метнув эту парфянскую стрелу, миссис Билликин удалилась шагом, полным грации, и с этого времени Роза оказалась в незавидном положении волана между двумя ракетками. Ни одно домашнее дело не могло осуществиться без предварительного бурного состязания. Так, ежедневно встающий вопрос об обеде разрешался в следующем порядке: мисс Твинклтон (в присутствии всех трех участниц дискуссии) говорила Розе: – Может быть, вы спросите, дорогая моя, хозяйку этого дома, нельзя ли изготовить нам на обед жаркое из молодого барашка или, на худой конец, жареную курицу? На что миссис Билликин с жаром отвечала Розе (хотя та не промолвила ни слова): – Кабы вам, мисс, чаще случалось кушать мясное, вам бы и в голову не пришло требовать в эту пору молодого барашка. Во-первых, потому, что молодые барашки все уже стали старыми баранами, а во-вторых, есть же определенные дни для забоя скота, не всякий день найдешь в лавках свежее мясо. А уж что до жареной курицы, так, я думаю, они вам и так надоели, тем более если вы сами их покупали, так брали небось самую старую да самую тощую, с задубевшими ногами, ради дешевизны! Нет уж, мисс, надо получше соображать. Приучаться надо к хозяйству. Придумайте что-нибудь другое. На эти советы, преподанные с кроткой снисходительностью умудренной опытом и рачительной хозяйки, мисс Твинклтон отвечала, краснея: – Так, может быть, моя дорогая, вы предложите хозяйке этого дома изготовить утку? – Ну уж, мисс! Вы меня удивляете! – восклицала миссис Билликин (Роза по-прежнему не говорила ни слова). – Тоже придумали – утку! Уж не говоря о том, что сейчас на них не сезон, но мне просто больно видеть, что вам-то самой достается из этой утки. Потому что грудка – а это ведь в ней единственный мягкий кусочек – всегда идет я уж не знаю куда, а у вас на тарелке только и бывает что кожа да кости! Нет, мисс, этак не годится. Думайте больше о себе, а не о других. Выберите блюдо, какое поплотнее – ну, например, сладкое мясо или баранью отбивную, – что-нибудь такое, из чего и вам бы могла перепасть равная доля! Иной раз состязание принимало столь ожесточенный характер и велось с таким азартом, что по красочности далеко превосходило описанное выше. И почти всегда миссис Билликин имела преимущество, ибо даже в тех случаях, когда у нее, казалось, не было никаких шансов на победу, она ухитрялась в последний момент неожиданным и замысловатым боковым ударом изменить счет в свою пользу.