Да чтоб ты треснула! Снежанка отправилась в ванную. Из коридора донесся звук надеваемых сапожек и застегиваемой молнии плаща – материна подруга наконец ушла домой. А мать заглянула в нашу с сестрой комнату. – Лицо умой, – велела она. Я промолчала. – Когда ты перестанешь драться в школе? Сколько можно обижать одноклассников? Ты действительно ждешь, чтобы на тебя подали в суд? Я не оборачивалась. – Совесть у тебя есть, Мирослава? – Не хочу с тобой говорить, – тихо и четко произнесла я, по-прежнему не оглядываясь. – Хамка. Ты бессовестная хамка! Как ты позволяешь себе разговаривать с матерью? На меня посмотри, дрянь такая! И глаза свои, наконец, отмой от черноты этой! Ты как ведьма с этими глазами! Ведьма и есть! Мать встала рядом с моим письменным столом. Она входила во вкус, разгоняясь все больше и больше. – Что ты пристала? Хочешь, чтобы я вообще ушла из дома? Хочешь, чтобы искали, как соседскую девочку? – выкрикнула я ей в лицо. – Отстань от моих глаз! Это мои глаза, как хочу, так и крашу! У тебя деньги не прошу на краску! – Конечно, дождешься от тебя помощи матери! Еще ни разу в дом буханку хлеба не купила! А жрать так все готовы! А посуду кто мыл сегодня? Снова Снежанка, потому что у тебя, видите ли, времени нет. Шляешься с парнями, после приходишь и матери гадости тут говоришь! – У Снежаны твоей мозгов хватает только на мытье посуды. Так пусть готовится в посудомойки! – А ты, видимо, во врачи готовишься? Кто будет взятки за тебя платить в университете? Ты знаешь, сколько сейчас стоит сдать одну сессию? – Заработаю. – Официанткой? В своей драной забегаловке? На что тебе этих денег хватит? На проезд и бургеры? – Иди отсюда, – процедила я сквозь зубы. Мать чуть не задохнулась и выдала очередную тираду о том, какое я дьявольское отродье. После наконец повернулась и ушла. Злость во мне клокотала посильнее, чем вода в электрическом чайнике, и я еле сдержалась, чтобы не крикнуть в круглое материнское лицо, что о моем обучении позаботится загадочная пани Святослава. Только сначала надо найти эту странную пани, которая приходится мне бабушкой. Ведь правильно? Мать моего отца – моя бабушка. Интересно, обрадовалась бы пани Святослава такой внучке? Глава вторая. Матвей 1 Будильник включился ровно в четыре часа ночи. Тихое потрескивание, после – поскрипывание и, наконец, еле уловимое гудение. Матвей не любил громких звуков, не любил современных мелодий и вообще предпочитал тишину. Но в четыре часа утра без будильника не встать никак, поэтому приходилось терпеть неприятные звуки, врывающиеся в сон. Поднялся, уставился на ночничок, воткнутый в розетку. Слабый свет выхватывал из темноты угол письменного стола, резную ножку стула и потертый полосатый коврик. Второй ночник, у самой двери, освещал тапочки и угол шкафа-купе. Итак, пятница. Четыре утра. Пора вставать. Время приношения наступает в последнюю пятницу месяца, ровно в четыре. Бойся пропустить время приношения. Эти правила вызубрены и соблюдаются неукоснительно. Когда-то их соблюдал дед и дожил почти до девяноста восьми лет. Вернее, прадед, – Матвею он приходился именно прадедом. Ноги машинально нащупали резиновые шлепки, руки привычно нажали на кнопку будильника. Спуститься вниз, на кухню. Свет не зажигать, иначе ничего не выйдет. Никакого света, все на ощупь. Только бледные лучи уличного фонаря кидают на серую плитку пола скупые световые квадраты, только холодильник, когда его открываешь, приветливо горит желтым. Немного молока. Подогреть. Столько же крови. Кровь – самая мерзкая часть задачи. От вида этой густой, темной жидкости к горлу подкатывает тошнота, и Матвей с трудом подавляет рвотный позыв. Это еще не самое страшное, говорит он сам себе. Это ерунда. Налить кровь в теплое молоко, после открыть угловой кухонный шкафчик, дотянуться до самой высокой полки. Отодвинуть пустую пластиковую банку из-под давно выпитого «Несквика», затем – упаковку спичек, которая лежит тут с незапамятных времен и которой никто не пользуется. Нащупать жестяную коробочку. Старую жестяную коробочку. Старую, как мир, жестяную коробочку, на которой давно стерся рисунок, и непонятно, когда ее сделали и для чего. Открыть крышку и задержать дыхание. Ни в коем случае не вдыхать, иначе можно грохнуться в обморок от резкого, противного запаха. Один раз Матвея вырубило почти на целый день. На одних и тех же ошибках учатся только дураки, Матвей не повторит второй раз ту же ошибку. Он не будет таким, как его родители. Одну щепотку – в молоко с кровью. Готово. Молоко гасит резкий запах, почти приглушает вонь, и чувствуются только кисловатые нотки крови. Теперь вниз, в подвал. Хорошо, что вход в подвал находится не в самом доме, а снаружи, около гаража. На улице почти тепло, воздух влажный и пахнет нарциссами и тюльпанами. У соседки вся клумба засажена этим цветами. Весна, и значит, время цветов. Матвей двигался бесшумно, его ноги в резиновых шлепках делали совсем маленькие шаги. Вот она, дверь в подвал. В замке – старенький ключ с круглой головкой. Повернуть ключ, открыть дверь, шагнуть внутрь. Самое сложное – войти внутрь подвала. Отец говорил, что этому старому кирпичному дому больше пятидесяти лет, а фундамент и подвал и того старше. Когда-то тут стоял совершенно другой дом, в котором жили предки Матвея. От того дома остался только кирпичный подвал со старой скрипучей дверью. А в подвале – паутина, темень и одно-единственное окошко, в которое едва попадает свет уличного фонаря. Ни в коем случае нельзя зажигать другие источники света – так учил прадед. Подойти к окну, поставить блюдечко и позвать. И все. Можно уходить. За все время, когда Матвей совершал обряд, существо приходило лишь два раза. Первый – сразу после смерти родителей, когда Матвей участвовал в обряде вместе с прадедом. Тогда он так трясся от страха, что едва не наделал в штаны. И неудивительно, ведь ему было всего девять лет. В этом возрасте он остался сиротой. Абсолютно круглым сиротой, без отца и без матери. Без бабушек и без дедушек. И только старый-престарый прадед, коричневый, сухой и глазастый, взялся за его воспитание. Опекунство оформили на какую-то дальнюю родственницу, пани Святославу Новицкую, но до этой осени жил Матвей с прадедом, которого называл просто «дед». Тарелочка звонко стукнула о камень – подвал в доме был выложен маленькими прямоугольными плиточками, до того истертыми и щербатыми, что сразу было понятно – этим плиточкам лет сто, не меньше. Матвей выпрямился, сощурился, посмотрел в окно на высокий фонарь, горевший около кованых ворот дома. Вздохнул и собрался уходить, как вдруг от двери – от распахнутой двери, за которой виднелось весеннее звездное небо, – послышались шаги. Тихие, мягкие, еле уловимые. Их никто не услышал бы, но Матвей давно привык улавливать самые тихие звуки. Он умел слышать то, что не слышали другие. Как будто мягкие лапочки кота ступали по камню и небольшие коготочки стучали – ток-ток-ток. Существо пришло не из глубины подвала, как раньше. Оно явилось со стороны улицы, наверное, от глухого подвального угла. И при звездном слабом свете Матвей в первый раз его увидел. Конечно, темнота скрывала мелкие детали, но выгнутая мохнатая спина, высоко поднятый хвост и желтые миндалевидные глаза были хорошо различимы. Особенно глаза, желто-оранжевые, с вертикальным зрачком, такие пристальные и злые. – Я… Я ухожу… – еле выдавил из себя Матвей. – Уходи. – Голос существа был мягкий, кошачий и еле слышный, как трепетание паутины или шажки тараканов. – Уходи. Тебе надо найти потомка Новицких. Последнего потомка Новицких. Это и будет тот родственник, который достанет Желанную. Делай то, что тебе говорят, мальчик. Здоровенный котяра вдруг зашипел, раскрыв пасть, и кинулся на Матвея, точно огромный пушистый шар. Матвей, хорошо наученный дедом, был готов к такой выходке. Он увернулся, отскочил вправо – там была подходящая ниша, – а после ринулся к двери, к свободному проходу. Выскочил на улицу и с силой захлопнул дверь. Повернул ключ, прислушался. Вокруг царила полная и совершенная тишина. Такая весенняя, нежная тишина, в которой слышно, как шелестят лепестки на только что распустившейся вишне, как мягко потрескивает крыльями ночной мотылек, недавно проснувшийся к жизни. Как ворочается в своей ямке крот, как медленно и торжественно двигаются по небу небольшие облака. Все это казалось бы сном, если бы не резкий запах крови. Матвей всегда очень тонко чувствовал запахи, мог различать самые слабые, самые незаметные ноты. А сейчас запах крови перебивал все остальное. Потому что это была его собственная кровь. Длинные царапины на руке еще не болели, но совсем скоро они начнут ныть и саднить. Никакие обезболивающие не помогают против царапин Скарбника. Если поцарапает кот-скарбник, это будет болеть долго. 2 Свет в кухне включился с мягким щелчком, заливая просторное помещение. Блеснул циферблат черно-белых часов, довольно улыбнулся блестящий нержавеющий чайник. Разноцветные лоскуты ковриков на светло-серой плитке, мягкие сидушки на стульях с резными спинками придавали помещению особый уют. Коврики и сидушки когда-то подбирала мама, и на всех имелось изображение кота. Коты здесь были везде – на смешных картинках, на кружках и даже на тарелках и ложках. Символом достатка их дома был кот-скарбник – тот, кто охранял и умножал богатство. Дед всегда говорил: «Не забывай, кому ты обязан своим существованием. Деньги тебе пригоняет семейный Скарбник». Деньги в семье Матвея были всегда. Большой дом в три этажа, гараж с двумя машинами, три продуктовых магазина, небольшая автомойка у въезда в город – все это принадлежало его семье, а теперь лишь Матвею, потому что от большого семейства Левандовских остался только он, восемнадцатилетний парень. О Скарбнике в семье не любили говорить вслух. До определенного времени – до самой смерти родителей – Матвей и не знал, что есть такая традиция – ночами задабривать кровожадную тварь. Ну, любит мать котов и все, что с ними связано, – везде в доме коты, даже солонка выполнена в виде маленькой симпатичной кошечки. И только когда машина родителей разбилась на шоссе, а старый коричневый дед, придя вечером домой к Матвею, сообщил, что будет теперь жить с ним, древняя легенда стала явной и осязаемой. – Твоя мать погибла, потому что не желала соблюдать традицию, – сурово сказал дед однажды вечером. – Но мы это быстро исправим. Ты уже не маленький мальчик, и пора тебе стать тем, кто ты есть по праву рождения. – А кто я по праву рождения? – не понял заплаканный Матвей. – Скоро узнаешь.