Сюй Да скатился с нее, другие снисходительно смотрели на них: они все уже привыкли к их братским стычкам. Выгоняя послушников из спальни, Сюй Да крикнул через плечо: – По крайней мере, наставнику Фан не нужно беспокоиться насчет того, что у тебя будут неприятности с монахинями. Они только разок тебя понюхают и убегут… – От меня убегут? – в ярости спросила Чжу. – Мы только что видели, как неловко ты действуешь своими руками. Любая разумная женщина не обратит внимание на запах честного пота ради того, кто умеет действительно доставить удовольствие! Сюй Да задержался в дверях и бросил на нее укоризненный взгляд. Чжу ядовито бросила: – Наслаждайся! Закончив делать фонари, Чжу почесала свою бритую голову, и с нее посыпалась перхоть. Сюй Да был не совсем неправ: в летние месяцы она потела, как все остальные, а запрет на посещение бани означал, что у нее было меньше возможностей соблюдать чистоту. Но сейчас по крайней мере половина монахов ушла к реке, а те, кто остался, наверное, собрались у алтаря Будды, вознося последние молитвы к духам. День был жарким. Наверное, приятно было бы в кои-то веки вымыться. Пару лет назад Чжу экспроприировала маленькую заброшенную кладовку на одной из нижних террас и изредка там мылась. Единственное окно высоко в стене выходило в прилегающий к ней двор на уровне щиколоток. Когда Чжу обнаружила эту комнату, бумага в окне отсутствовала, но когда она ее вставила, то получила укрытое от посторонних взглядов место, что ей и было нужно. Она отнесла в кладовку умывальный таз, расплескивая воду на ходу, и при виде нескольких монахинь, поднимающихся к гостевым комнатам по лестнице, почувствовала, что они ей не очень нравятся. Когда она разделась, ее поразила неприятная мысль: вероятно, она очень похожа на этих маленьких храбрых женщин. В шестнадцать лет она достигла максимального роста и оказалась довольно низкорослой (для мужчины), а тело изменилось под прикрытием бесформенной одежды: у нее выросли маленькие груди, и приходилось их бинтовать, чтобы сделать плоскими. Год назад у нее начались ежемесячные кровотечения. Возможно, она и была послушником Чжу Чонбой, но ее тело вело счет годам, подчиняясь нерушимым законам собственного механизма, и постоянно напоминало о том, что человек, который ведет такую жизнь, совсем не тот, кем его считают Небеса. Пока расстроенная Чжу мылась, она услышала лай. Это лаяла стая собак: они бродили по монастырю, их количество всегда возрастало, потому что запрет на убийство не позволял монахам избавляться от них самым эффективным способом. Чжу не была уверена, что животные способны видеть призраков, но они их чувствовали: собаки всегда впадали в сильное возбуждение во время Месяца Призраков, а иногда и в другое время года она видела, как какой-нибудь пес весело лаял на пролетающего мимо призрака. В этот момент стая вбежала во внутренний двор. Раздался взрыв радостного лая, скрип когтей о плиты двора, а потом один пес прорвал оконную бумагу и свалился прямо на Чжу. Чжу взвыла и забилась в воде. Пес тоже взвыл и впился когтями в извивающееся тело под ним. Чжу заорала еще громче, сбросила собаку, подбежала к двери и распахнула ее, а когда пес бросился за ней, пнула его ногой так, что он с воем вылетел за дверь. Она захлопнула дверь, тяжело дыша, и с гневом почувствовала, что от нее пахнет еще хуже, чем раньше: грязью, шерстью и почти наверняка собачьей мочой. Потом в комнатушке потемнело, она подняла глаза и увидела наставника Фан, который присел на корточки и заглядывал в разорванное окно с выражением ярости и изумления на лице. Наставник Фан исчез. Чжу нашарила свою одежду внезапно онемевшими руками. Она тяжело дышала, сердце бешено билось. Чжу успела завязать верхнюю накидку как раз в тот момент, когда наставник Фан выбежал из-за угла и распахнул незапертую дверь с такой яростью, что она повисла на петлях с грохотом, похожим на удар грома. Когда он потащил ее за ухо во двор, Чжу узнала кошмарное прикосновение судьбы, от которой она убегала, и почувствовала, как страх поглотил ее целиком. Ее мысли лихорадочно бурлили. Если она убежит из монастыря, у нее не будет ничего, кроме той одежды, что сейчас на ней. А без шрамов посвящения и полного комплекта монашеской одежды у нее не будет доказательств ее монашества, и ее никогда не примут в другой монастырь – и это в том случае, если она не погибнет по пути туда… Наставник Фан тащил ее за ухо. Старые монахи не боялись грубо обращаться с послушниками, им и в голову не приходило, что мальчик может оказать сопротивление. Он тащил Чжу по коридору мимо кладовых, распахивая каждую дверь, мимо которой они проходили. Его лицо было сосредоточенным и жестоким. Когда они добрались до конца коридора и двери закончились, он приблизился лицом к лицу Чжу и закричал: – Где она? Чжу непонимающе уставилась на него. – Что? Кто? – Она вырвалась и чуть не упала, когда он отпустил ее, острая боль пронзила ее ухо. – Монахиня! Я знаю, что ты был там с одной из монахинь! – рявкнул наставник Фан. – Я видел ее голой. Ты был в кладовой вместе с ней! Кто она, послушник Чжу? Можешь не сомневаться, я выгоню вас обоих… Внезапно Чжу почувствовала, как сквозь ее страх пробивается мощный прилив чего-то, отдаленно напоминающего смех. Она сама не могла в это поверить. Наставник Фан увидел ту картину, которая так навязчиво преследовала его, которую ему хотелось увидеть. Он увидел тело Чжу и подумал, что это тело монахини. И все же, хотя ей так повезло, она сознавала с тошнотворной ясностью, что это не спасает ее от проблем. Потому что, если она будет отрицать обвинение в нарушении заповедей, тогда кто была та обнаженная женщина? – Ты не хочешь отвечать? – Глаза наставника Фана сверкали: малейшая возможность проявить свою власть была единственным удовольствием, которое оставалось доступным его высохшему телу. – Это не важно. Ты никогда не станешь монахом после этого, послушник Чжу. Когда я расскажу Настоятелю о твоем проступке, ты превратишься в ничто. Он схватил ее за руку и потащил по лестнице к верхней террасе, где находились ризница и кабинет Настоятеля. Чжу бежала рядом, спотыкаясь, и постепенно осознала, что в ней нарастает то чувство, которое по-настоящему охватило ее в последний раз в тот далекий день, когда она стояла на коленях над телом брата в Чжонли. Гнев. Это нарастающее чувство было таким мощным, что шокировало бы монахов больше, чем любое плотское желание. Монахам полагается ни к чему не привязываться, но для Чжу это всегда было невозможно: она была привязана к жизни больше, чем доступно пониманию любого из них. Теперь, после всего того, что она вытерпела, чтобы прожить жизнь Чжу Чонбы, никакой желчный, высохший наставник послушников не сможет помешать ей, не сможет помочь судьбе загнать ее в ловушку и сделать «ничем». «Ты не будешь тем, кто превратит меня в «ничто». Ее решимость звенела в ней так ясно и жестко, как удар бронзового колокола. «Я этого не допущу». Несколько равнодушных призраков парили под деревьями магнолии, растущими вдоль лестниц. Их белые одежды и длинные распущенные волосы казались в сумерках пятнами света и тени. Когда Чжу поднималась вслед за наставником Фан по крутым узким лестницам, ей вдруг пришла в голову мысль, что в данный момент никто, кроме наставника Фан, не знает об этом происшествии. У нее перехватило дыхание. Кто будет задавать вопросы, если с ним произойдет несчастный случай? Престарелые монахи все время падали с лестниц. Наставник Фан гораздо крупнее нее. Но она моложе и сильнее. Если у него не будет возможности сопротивляться… Но, несмотря на весь свой гнев, Чжу колебалась. Она вместе с другими послушниками все время нарушала запреты, но любой разумный человек понимает, что есть разница между мелкими прегрешениями, вроде выпивки и половых связей, и убийством. Она все еще колебалась, когда они проходили по террасе среднего уровня, где аромат зреющих на солнце слив не мог заглушить менее приятный запах. Строение, где находилось отхожее место, украшали качающиеся фонари в виде лотоса: явно какой-нибудь послушник не слишком стремился угодить тем жертвователям, которые хорошо заплатили за то, чтобы имена их предков стояли на фонарях и их духи получили особое признание. И этот двор пострадал не только от подобного недостойного поведения послушников. Эти сливовые деревья давали фрукты для домашнего вина Чжу, и еще она здесь устроила свой маленький тайник. Отхожее место пахло так отвратительно, что никто не задерживался здесь и не замечал, что все упавшие сливы превратились в кувшины с вином. Как только Чжу увидела деревья, она поняла, что еще может предпринять. Ох, это будет грех. Но не такой страшный грех. Не совсем такой. Она уперлась пятками в землю так, что наставник Фан чуть было не упал. – Позвольте мне сходить в уборную. Наставник Фан с недоверием посмотрел на нее: – Потерпи. – Не для того, чтобы помочиться. Конечно, вы не знаете. Но после… э… сексуального контакта с женщиной полезно потом помыть… – Она красноречиво обвела рукой то место, о котором шла речь. Затем, с самым благочестивым выражением лица, произнесла с укором: – Вы ведь не захотите оскорбить Настоятеля, притащив меня к нему, когда я нечист… Наставник Фан отпрянул, отпустил ее руку, как будто она из раскаленного железа, и вытер ладонь об одежду. Чжу смотрела на него с чувством горькой иронии. Если мысль об оскверняющих женских выделениях так его смущает, трудно представить, что бы было, если бы он знал, к чьему телу в действительности прикасался. – Иди и вымойся, ты… ты, мерзость, – оскалился наставник Фан. За его нарочитой демонстрацией отвращения и праведного гнева Чжу почувствовала бурлящую похоть. Направляясь к отхожему месту, она холодно подумала, что лучше уж быть порочным монахом и честно уступать своим желаниям, как Сюй Да. Отрицание желаний лишь делает тебя уязвимым для тех, что достаточно умен, чтобы видеть то, в чем ты не можешь признаться даже самому себе. 4 Войдя в отхожее место, Чжу осторожно прошла по усеянному экскрементами полу из тонких досок и заглянула в узкую полоску между крышей и стеной, оставленную для вентиляции. Она оказалась даже меньше, чем она помнила. Не оставляя себе времени усомниться в своих намерениях, она подпрыгнула. Ее пальцы ухватились за край стены, сандалии нащупали опору на грубой штукатурке, и она оказалась наверху. Если бы напряжение не лишило ее возможности дышать, она могла бы рассмеяться: из всех взрослых послушников только у нее, с ее тощим, не мужским телом, были достаточно узкие плечи, чтобы протиснуться в эту щель. Еще через секунду она, извиваясь, вылезла наружу и свалилась вниз головой на мягкую землю под сливовыми деревьями. Потом вскочила и, стараясь производить как можно меньше шума, сломала нижнюю ветку ближайшего дерева. Сердце ее лихорадочно стучало. Услышал ли это наставник Фан? К ее облегчению, треск ветки заглушили звуки веселья, доносящиеся с других террас. Монахи, которые предпочли не ходить на церемонию запуска фонарей, закончили читать свои сутры и развлекались. Чжу подумала, что наставник Фан наверняка это не одобряет. Она схватила один из кувшинов с вином, стоящих под деревьями, и с веткой в руке побежала к лестнице. Почти сразу же она услышала гневный вопль: наставник Фан обнаружил ее бегство и пустился в погоню. Все остальные мысли испарились из головы Чжу. Она была добычей, спасающейся от хищника, и речь шла о выживании. Легкие жгло как огнем; лодыжки болели. Тяжелое дыхание, хрипы и стоны ее напряженного тела громом отдавались в ушах. Она бежала изо всех сил, понимая, что от этого зависит ее жизнь. «Я не уйду из монастыря, не уйду». Шум погони затих, но это была лишь временная передышка. Наставник Фан понимал, что она побежит в кабинет Настоятеля, умолять о снисхождении. Он бросится туда другой дорогой, чтобы попытаться опередить ее. И если бы они действительно бежали туда наперегонки, она не сомневалась, что он бы победил. Наставник Фан бегал медленно, но он изучал этот лабиринт двориков вдвое дольше, чем прожила на свете Чжу. Он знал все потайные лестницы и все короткие пути. Но Чжу не нужно было заканчивать эту гонку в кабинете Настоятеля. Ей только нужно было добежать до одной определенной террасы раньше него. Последняя лестница, и Чжу, задыхаясь, выскочила на эту террасу. Через мгновение она услышала шлепанье сандалий, поднимающихся по лестнице с другой стороны. Несмотря на то что Чжу опередила наставника Фан, теперь ей едва хватило времени спрятаться в тени на верхней площадке лестницы. Она собралась с силами, подняла ветку вверх и, как только яйцевидная голова наставника Фан вынырнула из полумрака, нанесла удар. Ветка с треском обрушилась на голову жертвы. Наставник Фан рухнул. Внутри у Чжу все сжалось от страха перед неизвестностью. Правильно ли она рассчитала? Ей пришлось его сильно ударить, но, если она не вырубила его полностью, он мог ее увидеть и понять, что она сделала. Это было бы хуже всего. Но если она ударила его слишком сильно… Она присела рядом с его головой и с облегчением ощутила на своей руке его дыхание. Он не умер. Она смотрела на его обмякшее лицо цвета тофу и изо всех сил желала, чтобы он очнулся. Первый приступ паники начался с покалывания в ладонях. Чем больше времени он будет приходить в себя, тем больше шансов, что ее поймают здесь, где ей быть не следует. После мучительно долгого ожидания наставник Фан наконец застонал. Чжу никогда еще не была так рада услышать его голос. Стараясь держаться вне поля его зрения, она помогла ему принять сидячее положение. – Что случилось? – хрипло спросил он. Неуверенно потрогал свою голову, казалось, он совсем забыл, что заставило его бежать. Чжу увидела, как трясутся его руки от боли и растерянности, и почувствовала, как в ней растет решимость и уверенность. Это может получиться. Это сработает. – Ох, вы, наверное, ударились, – произнесла она, стараясь говорить тонким, похожим на женский голосом. Она надеялась, что так он ее не узнает. – Куда вы так спешили, уважаемый монах? Вы упали. Не думаю, что это серьезно. Выпейте это лекарство, вам станет лучше. Она протянула руку из-за его спины и поднесла к его губам кувшин. Он послушно взял его, выпил и слегка закашлялся, почувствовав в горле незнакомый вкус. – Вот так, – подбодрила его Чжу. – От головной боли нет ничего лучше этого. Она оставила его пить из кувшина и ускользнула в другой конец двора, к спальне на краю террасы. Масляная поверхность оконной бумаги светилась изнутри, слышались голоса и смех. Сердце Чжу забилось быстрее от предвкушения. Она набрала в грудь побольше воздуха и пронзительно закричала изо всех сил: – Посторонний! Она уже спустилась до половины лестницы, когда раздались вопли. Монахини, выбежавшие из спальни для гостей, так громко и пронзительно выкрикивали обвинения, что Чжу слышала их так ясно, как будто не покидала двора. Монах, напившийся до того, что свалился с ног! Он нарушил их личное пространство с вопиюще похотливыми замыслами, он сделал посмешище из своих клятв, он нарушил законы дхармы… Радостно прыгая вниз по лестнице, Чжу с удовлетворением думала: «Теперь вы увидите, кто нарушил заповеди». Чжу и Сюй Да стояли на верхней террасе и смотрели, как наставник Фан выходит из кабинета Настоятеля. Чжу увидела старика в короткой одежде крестьянина, так не похожего на бывшего наставника послушников, как не похож взъерошенный, голодный призрак на того живого человека, каким он был раньше. После того как наставника Фан обнаружили пьяным во дворе у монахинь, их Настоятельница в ярости пришла к Настоятелю монастыря, и наставник Фан был с позором лишен звания монаха. Наставник Фан неуверенно постоял на месте. Потом опустил голову и шаркающей походкой стал спускаться по лестнице к воротам монастыря. Он был невиновен, Чжу сделала это с ним. Она полагала, что это лучше, чем то, что она задумала сначала. И результат ее устроил. Она прислушалась к своим чувствам и обнаружила жалость, но не сожаление. «Я бы снова это сделала, – с яростью подумала она и почувствовала, как ее охватило нечто, похожее на восторг. – Теперь это моя жизнь, и я пойду на все, чтобы ее сохранить». Стоящий рядом Сюй Да тихо сказал: – Он узнал, да? Поэтому ты зашел так далеко. Чжу в ужасе повернулась к нему. На мгновение у нее промелькнула ужасная мысль, что ей придется сделать с Сюй Да то же, что она только что сделала с наставником Фан. Но потом она увидела, что его лицо так же неподвижно, как у высеченного из камня бодхисаттвы, и как у этих статуй полно сострадания и понимания. Дрожа от облегчения, она поняла, что в глубине души всегда подозревала, что он все знает. – Как давно ты?.. Сюй Да сохранил серьезное выражение лица, но ему это явно стоило героических усилий. – Маленький брат. Мы шесть лет спали в одной постели. Может, другие монахи понятия не имеют о женском теле, но я-то знаю. – Ты никогда ничего не говорил, – задумчиво сказала Чжу. Она ощутила пронзительную ностальгию по тем временам, когда он охранял ее, а она предпочитала этого не замечать. Сюй Да пожал плечами: – Какая мне разница? Ты мой брат, что бы ни скрывалось у тебя под одеждой. Чжу посмотрела на его лицо, которое знала лучше своего собственного. Когда становишься монахом, полагается отбросить все мысли о семье. Тогда ей казалось забавным, что она пришла в монастырь и только там впервые поняла, что это означает. У них за спиной кто-то кашлянул. Это был один из монахов – личных помощников Настоятеля. Он слегка поклонился Сюй Да и сказал: – Монах Сюй, простите, что прерываю ваш разговор. Потом суровым голосом обратился к Чжу: – Послушник Чжу, Настоятель послал меня за вами. – Что? – Чжу поверить в это не могла. – Зачем?