Ванька, скривив лицо, оглядел сторожа снизу вверх, презрительно скривил мордочку и, сплюнув прямо на крыльцо, прошипел: – Хиляем, кореш, отсель. Эти фраера не врубаются, с кем связались. Айда к Калёному, перекинемся в картишки. – Только не на деньги, – мрачно сказал Васька, – помнишь, как он нас в прошлый раз раздел… Потом месяц на него батрачили. – Все будет ништяк, братуха! Я здесь один приемчик надыбал, – и, похлопав по плечу Ваську, добавил: – Теперь Калёный будет перед нами на цырлах бегать, а мы ему указывать, – и они, засмеявшись, свернули в переулок и вихляющейся походкой подались на окраину села, где жил немолодой, имевший не одну «ходку» авторитет местного масштаба Кальной Антон Сергеевич. Сашка же поднял сумку и собрался было идти дальше, но его остановил сторож: – Как там баба Варя? Все лежит? – Лежит. Совсем не поднимается. И кормлю в кровати, и одежду меняю, и мою там же… Ну я пошел? А то бабуля уже заждалась, – и, кивнув деду, быстро пошел домой. А сторож еще долго смотрел в ту сторону, где скрылся мальчишка: «Вот ведь какая долюшка выпала пацану. Десять лет назад погибли родители, и он остался с бабушкой, а ее вот уже год как парализовало. И какой Сашка молодец. Никому не дал ее забрать и даже не жалуется – скрипит и тянет один. Правда, сельсовет помогает…» – и сторож, тяжело вздохнув, передернул плечами, – холодает! – и ушел в помещение. Уже перед самым домом Сашку снова остановили – вернее, он сам остановился. У калитки на лавочке сидела Ольга, его одноклассница. Их еще с 3-го класса дразнили «жених и невеста». Сашке она очень нравилась, ему даже казалось, что это и есть любовь. Однако предельная занятость – днем работа, а вечерами бабушка, да еще учеба в Райцентре на шофера никак не давали им с Ольгой по вечерам встречаться. – Сань, – сказала Ольга, – айда вечером в кино? Я достала билеты на японский фильм… Легенда… как его… о Нараме… – «Легенда о Нараяме»? – уточнил Саша. – Ага, – радостно ответила девушка, – знаешь, как трудно билеты было достать? – А во сколько сеанс? – Так последний, в десять. – Оленька, да не могу я, ты же знаешь, что в это время мне бабулю надо уложить… Взяла бы на 6 или 7 часов, – начал было Сашка, но Ольга фыркнула: – Вот еще! Ты бы вообще на утренний сеанс предложил сходить… – Ну, Оль, ну не сердись! Ты ведь знаешь, что не могу в это время, – повторил он. – То есть я еще и виновата, – срывающимся голосом спросила девочка, и ее большие глаза наполнились слезами. Ольга отвернулась, хлюпнула носом и вытащила из карманчика курточки две синенькие бумажки: – Так идешь? – Оля, ну не могу я… – Ах, так? Ну и сиди со своей старухой, а я… а я, – и, не закончив фразу, порвала билетики на мелкие кусочки и, гордо вскинув голову, пошла прочь, сказав Сашке напоследок: – Телевизор, Сашок, смотри со своей противной бабкой, а я с Олежкой пойду в кино. Он так звал, так звал… Настроение у парня испортилось окончательно, и в избу он зашел, громко хлопнув дверью, и тут же: – Ну сколько раз просить: не хлопай дверью, у меня голова болит. Голос у бабушки был могучий, зычный в отличие от ее самой – худенькой и маленькой. – Где ты был так долго? – с обиженными интонациями спросила она. – Баба, а можно я тебя уложу спать в половине десятого. Мы с Олькой хотели в кино сходить, – и тут же в ответ он выслушал, что она в это же время тоже кино смотрит, что лежа ей из-за глаз смотреть нельзя, что он должен ее посадить, а потом уложить, и нечего с этой вертихвосткой бегать, плохая она, такая она и сякая. Бабушка еще долго ворчала, пока парень не подал ей ужин. И за ужин она его отругала – кашу пересолил, а чай очень горячий и не сладкий. Такое ворчание было делом привычным, и Санек не особо-то и реагировал на него. Постепенно она угомонилась и заснула. Сашка немного посидел у телика – хотел фильма дождаться, но тоже лег – спать сильно хотелось, устал за день. Утро началось с бабушкиного ворчанья, потом с капризов: и это не так, и то не эдак… Такого Саша не ожидал. Обычно за свои вечерние капризы она утром извинялась, плакала… А вот чтобы и утром продолжалось вечернее – такого еще не бывало. Накормив бабушку, Сашка пошел за хлебом и по дороге ругал себя: «И зачем я бабуле сказал про Ольгу, вот дурак. Ведь месяца три назад она сама мне проговорилась, что боится, что если он женится, то ее выгонят: – В дом престарелых сдадут, а я, – заплакала она, – хочу умереть здесь… Я этот дом с мужем строила, в нем и умереть хочу». В магазине жители, собравшиеся в ожидании машины с хлебом, бурно обсуждали съезд народных депутатов и выступление Михаила Сергеевича. Пока очередь двигалась, только об этом и говорили. Большинство очень одобряли Перестройку и то, что затеял Генеральный секретарь. Только сторож магазина, молча стоящий в сторонке, вдруг сказал: – И чего вы все хвалите его. Вот я, неграмотный человек, прошел и войну, и лагеря, говорю вам так: наломает наш дорогой товарищ Горбачев таких дров, что потом долго аукаться всем будет. Слабый он. Вон Хрущ такой же был – то кукурузу повелел всем сажать, то чуть войну с американцами не развязал. И этот туда же… Перестройка… мать его! Однако ему договорить не дали – все бурно зашумели: – Да как ты можешь, дядя Митя, ведь все перемен хотят – он умница и молодец… не то что Брежнев. – В общем, свара разгорелась нешуточная, и Сашок, взяв хлеб, выскользнул на улицу. Ну их всех – своих забот полон рот. На крыльце парень остановился, зажмурившись от неожиданно яркого солнца: утренняя прохлада, пока он стоял в магазине, кончилась и весна снова улыбалась и ему, и всему миру. С лавочки, что стояла у боковой стенки магазина, на самом солнцепеке, его окликнули. Оглянувшись, он увидел дядю Антона, или Калёного, как звали его некоторые. – Присядь, Санек, поговорим. Сашка обрадованно улыбнулся и сел рядышком. Дядя Антон был давним Сашкиным партнером по шахматам. У Сашки был второй взрослый разряд – он его получил еще в школе, в 9-м классе. А у дяди Антона разряда не было, но играл не слабее Саши, никак не слабее. – Что-то давно не заглядываешь, Санек, наверное, уж и забыл, как фигуры ставить на доску? Помнишь общий счет или уже забыл? Саша засмеялся и ответил: – Помню, помню – 72:75… не в мою пользу! – Ну вот, – удовлетворенно ответил дядя Антон, – как дела-то? – и Саша коротко рассказал ему про бабушку и свои дела. – Ты вот что… – задумчиво сказал дядя Антон, – приходи все-таки вечерком ко мне, – с часок поиграем, а то не с кем больше. Шпана все в карты норовит обыграть, да где уж им… Придешь? Сашка подумал, прикидывая в уме, как бабуля очередной уход воспримет, и решительно сказал: – Приду. Часов в шесть приду, – и, поднявшись со скамейки, поспешил домой. Дядя Антон проводил его взглядом и, когда он отошел подальше, коротко свистнул. Из-за угла появились Иван с Васькой. Вид у них был понурым и грустным. – Значится так, фраерки. Часа в три зайдете к Сашке и спросите, идет ли он ко мне или передумал. Если скажет, что идет, удостоверьтесь, что не врет. А если колеблется – уговорить! По-хорошему уговорить – чтобы обязательно пришел. – Ладно, сделаем, – ответил Иван. И робко спросил: – А зачем? – Чтобы в шахматы поиграть, – рявкнул Калёный, – вы-то косорукие даже в карты не умеете. Все… брысь отсель! А через час – у меня… оба, – и поднявшись, пошел по улице, а пацаны остались сидеть вдвоем. От их вчерашней наглости и всегдашнего разухабистого вида и следа не осталось. – И зачем мы вчера пошли играть? – грустно спросил Васька. И заводила всех их дел Иван ничего на это не ответил. Глава 2 – Дядя Антон, дядя Антон, – раздался с улицы мальчишеский голос, и во двор, где Калёный сидел со своими должниками, влетел пацан лет двенадцати. – Ну чего тебе? – хмуро бросил хозяин. – Дядя Антон, Председатель велел передать, чтобы через час, ровно в двенадцать, вы были у него в кабинете… – мальчишка еще что-то хотел добавить. Но Калёный от этих слов аж передернулся: – А он не оборзел, твой председатель, а? Может, к нему сразу задом заходить? – Не, он сказал, что в это время вам будет звонить какой-то… как его… а, вот: будет звонить Рихард… дядя Антон, а это кто? Американец, да? Калёный же, услышав это имя, сразу увял и даже осунулся. Поднявшись с бревна, он, шаркая ногами, пошел к двери и скрылся в доме. – А мне-то че председателю сказать? – растерянно спросил мальчуган. – Так скажи, что будет. Ровно в двенадцать и будет, – ответил Иван, – и мальчишка вышел со двора. Оставшиеся же, не зная что им делать, минут пятнадцать сидели без дела на бревнах. В дом зайти – так за это Калёный вполне может по уху съездить. Уйти со двора – тоже… может. Но вот открылась дверь дома, и вышел Калёный. Хмуро оглядев пацанов, он сказал: – Сидеть. Ждать. Никуда не ходить, ни с кем не разговаривать. Как приду – серьезный разговор будет. Уяснили, недотыкомки? – и, увидев их подобострастные кивки, ушел. До Сельсовета было идти-то всего ничего, поэтому Калёный, хоть тащился едва-едва, все равно пришел минут за пятнадцать до назначенного времени. Председатель открыл было рот что-то сказать, но зазвонил телефон. – Але, – проговорил в трубку Председатель… – да… Кальнов Антон, – переспросил он и, прикрыв трубку рукой, прошипел Кальнову: – Это тебя… тот… ты здесь? Кальной отчаянно и как-то не солидно, как нашкодивший мальчишка, закивал головой и взял трубку. Откашлявшись, сказал: – Кальной на проводе, – и помахал председателю ладошкой, как бы говоря, выйди, дай поговорить. И Председатель, согласно покивав головой, вышел, плотно прикрыв дверь. – Значит, на проводе, – раздался из трубки знакомый насмешливый голос, – это хорошо, что заранее пришел. Значит, уважаешь… – Рихард, да ты же знаешь, как я… – А вот об этом не надо. Ты когда должен был мне доставить ту Вещь, а? Уже 10 дней прошли, а воз и ныне там. Почему я должен тебе напоминать, звонить. Договор был? Был. Ты не выполнил его? Не выполнил! Вот тебе мои последние слова – к тебе через три дня приедет мой человек – Гоги, ты его знаешь – и ты отдашь ему Вещь. Деньги – 10 тысяч долларов отдаст тебе тоже Гоги. Ну а если… – Рихард, мамой клянусь, сегодня же… План разработал… Вещь будет у меня. – Ну смотри, Калёный, – и, посопев недовольно в трубочку, зловеще спросил: – Ты мое другое погоняло не забыл? Или напомнить?