Первое произведение Карла Мая из цикла повестей для юношества, написанное в январе — сентябре 1887 года для журнала «Хороший друг» («Der Gute Kamerad»). В виде отдельной книги и в несколько сокращенном варианте «Сын Охотника на медведей» первый раз был напечатан в 1890 году издательством Вильгельма Шпемана в Штутгарте вместе с другой повестью «Дух Льяно-Эстакадо» (1888) под общим заглавием «Герои Дикого Запада» (Die Helden des Westens). Шпеман предложил Маю объединить обе повести, имевшие общую сюжетную канву, в один роман, но писатель отклонил предложение, оставив два произведения самостоятельными. В 1914 году, уже после смерти писателя, издательство Карла Мая в Радебойле под Дрезденом объединило обе новеллы под заголовком «Среди Коршунов» (Unter Geiern), несколько изменило их и даже ввело новых персонажей (из «Сына Охотника на медведей», в частности, были убраны два рассказа о медведях, сильно сокращены диалоги, исключена сага о вожде Огненная Вода и т. п.). Стоит отметить, что при создание повести Май успешно воспользовался многими источниками и путеводителями (в частности, образ юного Вокаде писатель взял из переводной книги Джорджа Кэтлина «Die Indianer Nord-Amerikas» (Leipzig, 1848), описание Йеллоустоунского парка — из «Die neuentdeckten Geyser-Gebiete am oberen Yellowstone und Madison-River»(«Petermanns Mitteilungen». 1872) и т. п. ), что придало его картинам североамериканской природы и обычаев индейцев очень достоверный вид. Впервые на русском языке в сильно сокращенном варианте «Сын Охотника» появился в 1892 году в приложении к журналу «Вокруг света» Ивана Дмитриевича Сытина в книге «На Дальнем Западе» вместе с «Духом Льяно-Эстакадо» (эта повесть также была сокращена). Столетие спустя, в 1993 году, московское издательство «Олимп» выпустило новый перевод «Сына Охотника», который, хотя и осуществлялся с современного издания, точно повторяющего оригинал, тоже оказался не совсем полным. Данный перевод осуществлен по книге, выпущенной в 1984 году берлинским издательством «Neues Leben», повторяющей наиболее полный оригинальный вариант, изданный в 1890 году в Штутгарте («Union Deutsche Verlagsgesellschaft»). Разбивка на главы и некоторые поправки сделаны по изданию «Die Helden des Westen» (LKG mbH Leipzig, 1992). Глава первая. ПО СЛЕДУ Немного западнее местности, где сходятся границы трех североамериканских штатов: Дакоты, Небраски и Вайоминга, ехали два всадника, появление которых в любом другом краю весьма обоснованно приковало бы к себе всеобщее внимание. Один, сухопарый, ростом более шести футов, напоминал святые мощи, тогда как приземистая, но объемная фигура другого издали ничем не отличалась от шара. Несмотря на разницу в росте, головы обоих находились на одном уровне. Маленький восседал на высокорослой, кряжистой кобыле, а его спутник покачивался на низеньком, с виду хилом муле. Оттого и кожаные ремни, служившие толстяку стременами, не достигали даже брюха его клячи, тогда как длинному стремена вообще не требовались — его огромные ножищи свисали до самой земли и при малейшем покачивании тела поочередно касались ее, не позволяя седоку выскользнуть из седла. Впрочем, о настоящем седле здесь не могло быть и речи, толстяку его заменял кусок содранной с волчьей спины шкуры, на которой еще были видны остатки шерсти, а худой вместо седла пользовался сатиновым покрывалом, до того заношенным и дырявым, что всадник, по сути, трусил на голой спине своего мула. Одно только это позволяло предположить, что за плечами обоих долгий и тяжелый путь верхом. Их костюмы лишь подтверждали это предположение. Длинный носил широченные, скроенные на человека явно иной комплекции, кожаные штаны. Видавшие разные виды и в жару, и в холод, они съежились и уменьшились, но — так уж получилось — лишь в длину и теперь, к явному сожалению их владельца, едва доходили ему до колен. При этом они необыкновенно лоснились от жира — ибо длинный при каждом удобном случае пользовался ими в качестве полотенца либо салфетки, а потому они, как своего рода архив, хранили память обо всем, чего он не терпел на своих пальцах. Его кожаная обувь, из которой палками торчали худые голые ноги, имела поистине неописуемый вид. Похоже, сначала ее всю жизнь носил сам Мафусаил1, а потом каждый следующий владелец, не исключая нынешнего, ставил на ней по заплате, а посему невозможно было ни определить, ни даже предположить, чистая эта обувка или грязная — при взгляде на нее в глазах рябило от всех цветов радуги. Тощее тело всадника обтягивала открывающая темную загорелую грудь кожаная охотничья рубаха без каких-либо пуговиц и застежек. Рукава едва скрывали локти, обнажая сухие, совершенно лишенные мышц руки. Вокруг гусиной шеи был повязан суконный платок, имевший такой вид, что даже сам владелец вряд ли смог бы сказать, какого тот цвета. Но самой нелепой казалась, конечно же, его шляпа, плотно сидевшая на острой голове. Когда-то она была тем самым «ведром», как иногда выражаются неотесанные парни, имея в виду цилиндр. Может быть, в незапамятные времена этот головной убор украшал голову какого-нибудь английского лорда, пока волею судьбы через десятые руки не попал к не разделяющему вкусы аристократа из Старой Англии охотнику прерий, посчитавшему поля лишней деталью и просто-напросто оборвавшему их. Только спереди он оставил что-то наподобие козырька, чтобы защитить глаза от солнца, а еще — чтобы иметь возможность удобнее браться за «шляпу». Всадник, похоже, не сомневался в истинности поговорки насчет того, что нет ничего нужнее воздуха, а уж тем более для жителя прерий, а посему, не мудрствуя лукаво, он проковырял ножом в тулье с боков и сверху несколько отверстий. С тех пор его волосы постоянно обдувал сквознячок со всех сторон света. Толстая веревка, несколько раз обмотанная вокруг талии, заменяла ему пояс. За нее были заткнуты два револьвера и нож — «боуи»2. Кроме того, на этой веревке висели: сумка для пуль, кисет, мешочек для муки, сшитый из кошачьих шкурок, огниво и некоторые другие вещи, назначение которых для непосвященного осталось бы загадкой. Покачиваясь на ремне, с шеи свисала курительная трубка. Изготовил трубку всадник собственноручно, всего лишь вынув сердцевину из срезанной ветки бузины. Несмотря на то, что он уже давненько покусывал свою трубку, мундштук ее еще можно было принять за таковой. Длинный, как и все заядлые курильщики, имел привычку попросту грызть трубку, когда кончался табак. Справедливости ради стоит отметить, что наряд его состоял не только из обуви, штанов и охотничьей рубахи, — нет, кроме всего этого, длинный носил еще кое-что: непромокаемый резиновый плащ, настоящий американский, — из тех, что садятся после первого же дождя, уменьшаясь по всем параметрам ровно наполовину. При всем желании длинный не мог его на себя натянуть, а потому носил внакидку, как гусарский ментик. В дополнение ко всему тело его от левого плеча до правого бедра обвивали кольца скрученного лассо, а поперек мула, прямо перед собой, он держал ружье — из тех длинноствольных, из которых опытный охотник всегда точно бьет в цель. По внешнему виду возраст всадника определить было довольно трудно. От его узкого лица, испещренного множеством складок и морщин, веяло каким-то юношеским озорством. В каждой складке, казалось, скрывалось плутовство, а в каждой морщинке замаскировался проказник. Несмотря на то, что вокруг был дикий заброшенный край, лицо этого человека было тщательно выбрито, что для вестмена3, в общем-то, неудивительно, многие из них считали своеобразным шиком не изменить этой привычке. Его большие, небесно-голубые, широко раскрытые глаза имели то суровое выражение, что свойственно морякам или жителям широких равнин, но вместе с тем в его глазах порой проскальзывало нечто наивно-преданное. Мул, как упоминалось, был хил только с виду; он легко, а если под настроение, то и с удовольствием, носил тяжелый мешок костей в виде своего повелителя, но иногда вдруг без причин начинал бунтовать и тогда оказывался так крепко стиснут костлявыми бедрами последнего, что животному ничего не оставалось, как быстренько сменить настроение. Полагаясь на поразительную выносливость этих животных, приходится считаться и с их норовистым нравом. Что касается другого всадника, то внимание сразу привлекала шуба, с которой тот не расставался даже в палящий зной. Стоило толстяку двинуться в ту или иную сторону, как шуба также приходила в движение, и невооруженным глазом было видно, что вся она сильно страдала «плешивостью». Мех практически весь вылинял и вылез; лишь местами попадались не тронутые порчей мелкие, редкие пучки, словно крохотные оазисы среди бескрайней пустыни. Воротник и лацканы рукавов были так истерты, что размеры залысин в этих местах казались величиной с талер4. Из-под шубы, по бокам лошади, торчали гигантские сапоги с отвернутыми голенищами. Голову всадника покрывала панама, поля которой были так широки, что ему постоянно приходилось сдвигать ее на затылок, чтобы иметь возможность обозревать окрестности. Длинные рукава шубы полностью скрывали руки толстяка. Одним словом, лицо всадника оказалось единственным, что не пряталось под покровом одежд, а потому также достойно подробного описания. Оно было также гладко выбрито; следов растительности вообще не наблюдалось. Полные пунцовые щеки, казалось, так задавили маленький носик, что любые попытки того предстать в более выгодном свете были бы обречены на провал. Та же участь постигла и маленькие темные глазки, глубоко запрятанные меж бровей и щек; их взгляд имел добродушно-лукавое выражение. На его лице будто было написано: «Посмотри-ка на меня — я хоть и мал, но парень не промах! Со мной всегда можно поладить, если ты порядочен и не глуп, а иначе ошибешься во мне. Вот так-то!» Временами внезапные порывы ветра распахивали полы шубы, и тогда из-под них выглядывали суконные штаны и блуза. Необъятный живот толстяка едва удерживался кожаным ремнем; за него, кроме тех предметов, что имелись у его тощего спутника, был заткнут еще и индейский томагавк. На луке седла покоилось лассо, там же висела укороченная двустволка — «кентукки»5, которая, похоже, не раз использовалась как для защиты, так и для нападения. Кем же были эти люди? Когда-то маленького толстяка нарекли Якобом Пфефферкорном, а его высокого сухопарого спутника — Дэвидом Кронерсом. Любой вестмен, скваттер или траппер, услышав эти имена, покачал бы головой, дав понять, что и слыхом не слыхивал о них. Это было бы и правдой и неправдой, ибо эти двое слыли знаменитыми следопытами, о которых вот уже несколько лет говорят у каждого лагерного костра. Пожалуй, нет ни одного местечка от Нью-Йорка до Фриско6 и от северных озер до Мексиканского залива, где обоим героям прерии не воздавали бы должное за их подвиги. Однако имена Якоб Пфефферкорн и Дэвид Кронерс известны лишь самим их обладателям. В прерии, в девственном лесу, а у краснокожих в особенности полученные при рождении имена ничего не значат, поэтому каждый, кто оказывался на Западе, быстро обретал прозвище, связанное с важным событием в его жизни, характеризующее какие-нибудь достоинства либо недостатки или просто черты характера, как в нашем случае. Кронерс — янки чистых кровей — стал не кем иным, как Длинным Дэви. Пфефферкорн, уроженец Германии, за свои пышные формы был прозван Толстяком Джемми (имя Джемми — это произносимое на американский лад немецкое имя Якоб). Дэви и Джемми были очень известными личностями, пожалуй, на всем Дальнем Западе редко встретишь человека, который не слышал о том или ином их подвиге. Приятели слыли неразлучными. По крайней мере, никто и представить не мог их порознь. Появись Толстяк у чужого костра, все тотчас начинали высматривать, нет ли поблизости Длинного, а покажись Дэви в стоуре7, чтобы купить порох и табак, как продавец тут же спрашивал, что тот возьмет для Джемми. Удивительно, но столь же неразлучными были и их животные. Длинноногая лошаденка, несмотря на жажду, не прикасалась к воде ручья или реки, пока не убеждалась, что голова маленького мула также опущена в воду; а тот даже в самой свежей, самой сочной траве стоял недвижимо, пока своим фырканьем не подзывал подругу-клячу, словно хотел прошептать: «Эй, они спешились и жарят бизонью ляжку! Давай-ка мы тоже позавтракаем, а то ведь до позднего вечера больше ни кусочка не перепадет!» Их хозяева неоднократно спасали друг другу жизнь. Без всяких раздумий в минуты большой опасности один бросался на выручку другому. Точно так же вели себя и животные, а если надо, то они могли не только защититься от любого врага острыми копытами, но и прикрыть хозяев. Все четверо были как бы одной семьей; ни о какой другой они и не помышляли. Итак, лошади бодрой рысью мчались в северном направлении. С утра кобыле и мулу задали сочного корму и напоили свежей водой. Их хозяева побаловались олениной, не забыв тоже освежиться живительной влагой. Остаток мяса теперь несла в сумке кляча Джемми, так что с едой у всадников проблем не было. Между тем солнце достигло зенита и медленно тронулось к западу. День выдался очень жарким, и оба всадника вздохнули с облегчением, когда над прерией повеяло приятно щекотавшим освежающим ветерком. Бескрайнее травяное полотно с мириадами цветов, пока еще не тронутое огненно-рыжими красками осени, радовало глаз свежестью сочной зелени. Над широкой равниной, подобно гигантским кеглям, высились скалы, пылающие на западе в ослепительном солнечном свете во всем своем великолепии, которое — чем дальше на восток — меркло, погружаясь в более темные, густые и мрачные тона. — Долго нам еще трястись сегодня? — спросил Толстяк после многочасового утомительного молчания. — Пока не стемнеет, — буркнул Длинный Дэви. — Well!8 — улыбнулся малыш. — Тогда до привала. — Aye!9 Мастер10 Дэви имел обыкновение вместо «yes» говорить «aye», что, впрочем, одно и то же. На некоторое время снова воцарилась тишина. Джемми остерегался снова получить односложный ответ того же рода, но его хитрые глазки продолжали украдкой наблюдать за приятелем. Он только и ждал удобного момента, чтобы устроить тому небольшую встряску. В конце концов, Длинному молчать тоже надоело, и он спросил, указав вперед: — Тебе знакомо это место? — Да уж! — Ну?! И что это? — Америка! Дэви с явным неудовольствием подтянул ноги и поддал мулу шенкелей. Потом, словно разговаривая сам с собой, пробормотал: — Скверный малый! — Кто? — Ты! — Я? Но почему? — Злопамятный! — Вовсе нет — за что купил, за то и продаю! Ты же частенько даешь мне глупые ответы, и я не понимаю, почему я должен быть остроумен, отвечая на твои вопросы. — Остроумен? Увы! Ты весь состоишь из плоти — уму там и пристроится негде! — Ого! Ты забыл, что я получил образование за океаном, в Старом Свете? — Закончил один класс гимназии? Как же! Разве я могу забыть такое — ты же напоминаешь об этом по тридцать раз на дню! — Просто необходимо напоминать тебе об этом и по сорок, и по пятьдесят раз, ибо ты недостаточно тактичен! Да, но почему ты говоришь про один класс? — Ну, ладно, могу говорить про три. — Вот именно! — На остальные ума не хватило, — усмехнулся Длинный Дэви. — Имей совесть! Просто не хватило денег; с головой у меня все в порядке! Я сразу понял, о чем ты говорил пару минут назад. Никогда не забуду это место! Если уж ты так хочешь, то на той стороне, вон за теми высотами, мы и познакомились. — Aye! — Дэви погрузился в воспоминания. — То был скверный день — я расстрелял весь порох, а сиу11 шли за мной по пятам. В конце концов я выдохся, не мог двигаться дальше и попал к ним в лапы. Вечером появился ты… — Да, эти глупцы запалили такой костер, что его, похоже, было видно из самой Канады! Я не мог его не заметить и подкрался ближе. Пятеро сиу и связанный белый — эта картина мне не понравилась. В отличие от тебя я порох зря не трачу. Двоих уложил на землю, а остальные сбежали, не подозревая, что имеют дело с одним-единственным противником; а ты получил свободу. — Я был не только свободен, но и зол на тебя! — Из-за того, что я не застрелил обоих индсменов12, а лишь ранил их, да? Индсмен тоже человек, а я никогда не лишал людей жизни, если в том не было крайней нужды. Я же не каннибал! — А что, я похож на него? — Хм! — пробурчал Толстяк, смерив Длинного испытующим взглядом. — Теперь ты, конечно, уже не тот молодец, что прежде, но тогда, как и многие другие, ты считал, что красных надо уничтожать, как бешеных псов. Мне пришлось наставлять тебя на путь истинный! — И я рад этому, — вполне искренне подытожил янки. — Смотри, что там, в траве? Джемми придержал лошадь и указал в сторону скалы, у подножия которой в траве виднелась длинная темная линия. Дэви также осадил своего мула, приставил ладонь к глазам, после чего произнес: — Заставь меня проглотить дюжину ружейных пуль, если это не след! — И мне так думается. Ну что, Дэви, познакомимся с ним ближе? — Познакомимся? Мы обязаны это сделать! В этой древней прерии только глупец может позволить себе пропустить хотя бы один след. Всегда надо знать, кто сел тебе на хвост или торчит перед носом, иначе, ложась спать вечером, рискуешь не проснуться утром. Вперед!