Андрей Андреевич только рукой махнул: — С даром ещё хуже! Куда, кому, зачем? Алла Леонидовна считает, что мне думать о таких вещах не следует. Надо поддерживать беспечное настроение, к чему я от природы склонен. Я и сам знаю, что нужно искать позитив, но тянет иногда похандрить. Вот сейчас, например, темно — и лезет в голову всякая чернота. Не люблю ни темноты, ни пасмурных дней. Ещё сложностей не люблю и грехов. Я должен быть прав и спать спокойно. — Наверное, ваши грехи — это фальшивые ноты на ответственных концертах? — с улыбкой предположил Самоваров. — Они самые! Ну, и ещё кое-какие мелочи. Иной пустяк может жизнь отравить! — К мелочам надо относиться как к мелочам. — Не скажите! Я тоже раньше так считал, — вздохнул Андрей Андреевич. — А вот ошибёшься по легкомыслию, а потом жалеешь всю жизнь. Думаете, только в бразильских сериалах существуют ошибки молодости? Нет! Бывает, и нашего брата продвинутого прихватит. Не знаешь, как избавиться… Такая темнотища кругом, хоть вой. Вы почему свет не включаете, Николай Алексеевич? Экономите? — Лень вставать с места. Некоторые антикварные вещи мне больше нравятся в скудном освещении, — признался Самоваров. — А я темноты не только не люблю, но даже боюсь, как маленький. Только при свете можно жить! Глава 16. Происшествие в Кривом гастрономе У Насти появилось любимое развлечение. Она часто стала подходить к балконной двери и заглядывать в овальную проталинку, которая образовалась на стекле среди мохнатой изморози. Сквозь это волшебное окошечко можно было видеть небо, окрестные дома, а главное — ёлку, спутанную верёвками и почти наполовину засыпанную снегом. Даже в виде свёртка на балконе эта ёлка Настю завораживала. Самоваров говорил, что губить живые деревья ради недолгой потехи — варварство, отголоски бессмысленных древних жертвоприношений. Но Настя отказаться от ёлки не могла, а Самоваров ни в чём не мог отказать Насте. — Может, взять искусственную? — робко предлагал он. — Искусственная ёлка — то же самое, что резиновая женщина, — фыркала Настя в ответ. — А совсем без ёлки никак нельзя? — Нельзя! Невозможно! В музее ёлку воздвигали к Рождественскому концерту — то есть к католическому Рождеству. Реставраторша живописи Люда Кошуняева утверждала: раз нетский губернатор празднует Рождество в декабре, то он наверняка тайно перешёл в католичество. Или заделался Мальтийским рыцарем. Иначе зачем бы он ездил в Ватикан (пусть с делегацией других губернаторов)? Зачем «Чистые ключи» ежедневно голосят что-то по латыни? Правда, «Ключи» готовили к концерту ещё и православный канон, и если затешется в публику тайный мальтиец, пусть кусает локти! Андрей Андреевич мирно репетировал и не подозревал, что на концерте Даша Шелегина сыграет вместо «Блюменштюка» Шумана одну из диких вещей своего отца. Она боялась одного: вдруг за два дня, оставшиеся до концерта, случится какой-нибудь дурацкий скандал. Тогда всё будет испорчено и полетит вверх тормашками! А скандалом запахло: Ирина Александровна, курировавшая репетиции, однажды в музей не пришла. Это случилось как раз в тот день, когда рыжая Анна Рогатых позировала Насте и призналась, что накануне била соперницу по физиономии. Анна была уверена — ненавистная Шелегина надолго затаилась, восстанавливая красоту. Однако Ирина Александровна через день вновь появилась в музее. Она плотно куталась в своих песцов, голову задрапировала каким-то бархатом и надела тёмные очки. Но из-под очков и бархата так и лезла в глаза радужная опухоль, запудренная густо, как булка-посыпушка. Андрей Андреевич с Ириной обращался бережно, будто она была тяжелобольной. Видя это, Анна криво усмехалась и уверяла Настю, что по скуле била несильно, в полруки. Вот синяки на боку и заднице Ирины Александровны должны были получиться лучше, но их под песцами не видно. Анну Андрей Андреевич тоже считал теперь тяжелобольной: он ходил при ней на цыпочках и говорил шёпотом, умоляюще. В среду очередная их встреча не состоялась. Андрей Андреевич намекнул, что опасается за свои собственные скулы и бока. Наверное, он задумал под этим предлогом прекратить надоевшую связь. Напирал он теперь на дружбу, на профессионализм, на любовь к искусству. Анне от таких слов было тошно. Она, конечно, любила искусство, но привыкла и к иной любви. А эту любовь у неё отобрали за плохое поведение. С тоски Анна каждый день собиралась сделать что-нибудь немыслимое и ужасное — например, отколотить ещё раз и как следует Ирину Александровну. Настя пыталась образумить Анну. Надо просто послать Андрея Андреевича ко всем чертям! Но Анна хотела вернуть любимого, да так сильно хотела, что почти его возненавидела. На душе у неё было скверно, будто ей самой подбили глаз. Ирина Александровна тоже не находила себе места. Будучи натурой тонкой и чуткой, она даже советовала Андрею Андреевичу иногда спать с Анной. Страшные злые глаза, качающаяся лампа, черепки на полу — этого ещё раз не вынести! Андрей Андреевич понимал всю разумность Ирининого совета, но следовать ему не стал. Он боялся врагов. Анна же стала почти врагом. Андрей Андреевич не мог заставить себя не говорить с ней не шёпотом. Тем более не мог он, как в прежние времена, подойти запросто, обнять широкое Аннино туловище и влепить поцелуй, от которого Анна таяла, дрожала и теряла голову. Раньше он с ней всегда делал, что хотел, а теперь не мог. Нужно было, а он не мог! Настя портрет Анны почти закончила. Он спокойно подсыхал в Зале бесед. Всё до мелочей у Насти получилось, как она хотела. Хорошо, что не стали ждать возвращения из Голландии! Осталось теперь лишь хладнокровно проставить тоненькой кисточкой голубые пуговки на горячей груди да немного прописать фон. Последний сеанс вышел беспокойный. Едва Анна разметала по плечам рыжие кудри, а Настя выдавила на палитру белила, в коридоре послышался не только топот, но и грохот. Так и есть! Стук в дверь означал не чью-то вежливость, а близкое присутствие виолончели Дианы Пекишевой. Вслед за чёрным футляром показались оба розовых лица, и два голоса похожего тембра заговорили одновременно: — Только не говори, что ты обо всём этом знала! — Это абсолютная правда! Мишка сказал! Жизнь Анны в детском ансамбле странным образом лишила её подлинного возраста. С одной стороны, она была практичной, поездившей по свету, серьёзной музыкантшей и вполне зрелой женщиной, страстно любившей по средам своего мужчину. С другой стороны, она, торча целыми днями среди детей, законсервировалась в качестве компанейской девчонки. Она покупала себе подростковые вещи, обожала леденцы и не любила думать о далёком будущем. Старшие девочки в «Ключах», такие, как Аврора, не говоря уж о консерваторках, были с нею на «ты». Они росли рядом и быстро делались ей ровней, потому что не вполне вырастала она. — Чего вы там кудахчете? — недовольно спросила Анна. — Ой, как тебе классно с распущенными волосами, Ань! — не удержалась от восторгов Аврора. — Я всегда говорила, когда ты в гостинице на ночь расчёсывалась: «Не делай хвостиков! Ты лучше с распущенными!» — Без хвостиков красивее, зато сразу дашь Ане много лет, — заметила безжалостная Диана. — У вас всё-таки детский ансамбль, а таких детей не бывает. — Всякие бывают! Наташка Купцова у нас пела почти до декрета. Даже в Польшу с животом ездила — и ничего. В заднем ряду живот в глаза не бросается, — парировала Аврора. Искушённая сестра с нею не согласилась: — Забеременеть можно в любом возрасте, даже в детском. Наташка ваша пять лет уже замужем, но выглядит пацанкой. Всё дело в имидже! Тётенькой выглядеть нельзя. Худеть тебе, Аня, надо. — На себя посмотри, бегемот, — спокойно ответила Анна. — Чего человеку работать мешаете! Сёстры смолкли и прислонили виолончель к стенке. Настя поскребла мастихином фон. Не надо на нём никакой живописности, а должна быть пустота со звоном! Аврора тем временем собралась с мыслями. Она начала вкрадчиво: — Ань, а мы по делу. Наш Мишка нам сказал… — Ты ведь знаешь, он в Сибирском Имперском банке работает, — вставила Диана. — … домик-то — тю-тю! — закончила фразу Аврора. — Какой домик? — не поняла Анна. — Домик поэта Тверитина на Архиерейской. Где должен был быть наш детский вокальный центр. Помнишь такую сказочку дедушки Смирнова? Так вот, не будет никакого центра! — Как не будет? Анна удивилась всерьёз: Андрей Андреевич давно не говорил ей о своих планах. — Дом Смирнов продаёт Мишкиному банку, и будет там сидеть наш Мишка и денежки считать, — сообщила Диана. — Что за ерунда! — возмутилась Анна и сильно покраснела. — Этого не может быть. — Очень даже может! Дом продаётся, денежки наш красавчик кладёт в карман и выезжает в Нидерланды. Не на гастроли, а на пэ мэ же. Хоть это-то для тебя не новость? Веснушки совершенно исчезли с лица Анны. Оно сделалось тёмно-багровым, больным и несчастным. Настя безнадежно отложила кисточку. — Я знаю, — тихо сказала Анна. — Слышала. Только это сплетни! А как же «Ключи»? — Никак! Нету больше «Ключей»! — подпрыгнула на месте возмущённая Аврора. — Вернее, «Ключи» останутся, но без Смирнова. Стало быть, без спонсоров, без поездочек. Он предатель, твой Андрей. Он всех нас кинул! Как лохов! И тебя первую! — Нет! — громко крикнула Анна. А про себя она крикнула «Да!» — Кинул! Я давно знала, какой он на самом деле. И Даша знала, — не унималась Аврора. Диана добавила сурово: — С вокальным центром он и деда Тверитина надул. Тот хотел сделать своим тёткам памятник нерукотворный! А Смирнов у него дом выманил и Мишкиному банку запродал. Скажешь, не гадость? Анна закусила кулак. Казалось, она плачет. Но Насте, притихшей за своим мольбертом, было видно, что она просто сморщилась. Синие глаза-виноградины были сухими и тупо смотрели в пол. Наконец Анна встала — снова подтянутая, самоуверенная, снова в жёлтых веснушках. Такая же, как всегда! — Не вздумайте эту ерунду болтать направо и налево, — сказала она тихо и твёрдо. — Особенно в «Ключах». Никому ни слова! Не забывайте, на носу гастроли. Не всё ещё выучено! И Проторочины до сих пор деньги за Павлика не внесли. — Аня, опомнись, какие теперь гастроли! — замахала руками Аврора. — Гастроли в Нидерландах. Мы должны там выглядеть прилично. Ни слова, ни слова! Всё ещё может быть не так плохо. — Нет, плохо! Нам сам Мишка сказал. У них в банке даже определили, кто в какой комнате сидеть будет. И про ПМЖ правда. Спроси Дашу Шелегину! — Она обыкновенная дрянь, — сказала Анна. — И её мать тоже дрянь. Андрей сам не мог выдумать все эти шкурные комбинации. Это на него не похоже! Он не умеет врать, никогда не притворяется. На него влияли, его настроили, заставили. Девочки, его обманули! Аврора даже ногой топнула: — Да ты что, Ань? Ты считаешь нашего красавчика ангелочком? Или дурачком? — Вы ничего не понимаете! — упрямо твердила Анна. — Вы не знаете его. Сами подумайте: человек, написавший «Простые песни», не может… — Да не писал он никаких «Простых песен»! — с досадой бросила Аврора.