Услышав последние слова, Стас поджал ноги и отодвинулся в угол дивана. Самоваров недоумевал. Наконец, уникальный экземпляр удалось распеленать, и на свет глянуло нечто странное. Это нечто было изготовлено из медной проволоки, картона, детского цветного пластилина и кудрявой пряжи, какая получается, если распустить варежку. Больше всего изделие Пермиловского напоминало крупное неопрятное гнездо. Укреплено оно было на плоском фанерном ящичке. Первым пришёл в себя Стас, много повидавший на своём веку. — Что это такое? — осторожно спросил он. — Модель Вселенной, — ответил Пермиловский с готовностью. — Альтернативная, разумеется. Эта идея совершит переворот в научных воззрениях на мир и, скорее всего, станет зародышем духовного развития новой цивилизации. В отличие от традиционных моделей эта универсальна, и всякий новый факт, всякое ошеломляющее открытие, как бы ни казалось оно невероятно и необъяснимо, легко найдёт здесь своё подтверждение и исчерпывающее выражение! — Неужели? — воскликнул Стас. Он даже оторвался от дивана, подошёл к модели и пощупал розовую шерстяную бахрому, прихотливо свисающую с проволоки. — Это очевиднее с каждым днём, — подтвердил Пермиловский. — Вот сейчас вы коснулись рукой энергетических мембран, которые проецируют животворящую энергию во все концы Вселенной. Как раз вчера Николай Алексеевич много и совершенно справедливо говорил об этом. Ты такое говорил? — удивлённо обратился майор Новиков к Самоварову. Тот переставил чашки на столике и ничего не ответил. Он не знал, что сказать. — А это поля сверхусилий — вот здесь, пониже… и пустОты… ПустОты, как вы, конечно, знаете, абсолютно необходимы для полной характеристики времени и пространства. А вот здесь, в самом центре, в ядре бытия, сидит Иван Петрович! — торжественно объявил Пермиловский. Стас невнятно хмыкнул. — Ага, и вы поняли! — обрадовался Фёдор Сергеевич. — Истина имеет странное свойство быть заражающей, притягательной. Погодите, я, может быть, говорю сейчас сумбурно, и вам трудно сразу постигнуть… У меня ведь всё изложено очень стройно и доказательно! Секундочку! Он ловко поддел мизинцем какую-то дощечку сбоку своего ящика, и прямо на колени Стасу вывалилась пухлая папка малинового цвета. Пермиловский молниеносно подхватил папку. Он распахнул её и сунул Стасу под нос пачку пожелтевших листков, исписанных мелким почерком. — Здесь всё стройно и доказательно! — возбуждённо повторил он и потряс какой-то бумажкой. Из малиновой папки дождём сыпались разномастные листочки, разрисованные ручкой и цветными карандашами, а также ветхие газетные вырезки с чернильными пометками. — Николай Алексеевич вчера пообещал напечатать мои труды в «Нетском комсомольце» — разумеется, в нескольких номерах, с продолжением. Для молодёжи это жизненно необходимо! Вот и чертежи тут, и свидетельства академика Артоболевского… Постойте, была тут и вырезка из «Известий»… Да где же она? Только что промелькнула! — суетился Пермиловский, собирая и роняя листочки. Стас сочувственно вздохнул: — Вы в каком, в третьем диспансере наблюдаетесь? Фёдор Сергеевич замер с какой-то схемкой в руках. Его улыбка сузилась, хотя и не совсем пропала. Он заметно вспотел под пирожком. — Академик Артоболевский… — проговорил он по инерции, но вдруг хитро блеснул глазами и заторопился: — Знаете ли, у меня на сегодня намечена важная встреча в паранаучном центре имени Самусенко. Я долее не могу с вами оставаться… А вы, Николай Алексеевич, поскольку так горячо заинтересовались… Обращался он теперь исключительно к Самоварову, а от Стаса отвернулся. — Я оставляю модель под вашу ответственность, Николай Алексеевич. Ваш живой интерес мне порукой… Вы и труды мои прочтёте… потом, когда… Пермиловский не закончил фразы, засунул листочки в папку, ладонью подоткнул в неё высунувшиеся кончики бумаг. Затем он спрятал свой труд в тайничок ящика. На Стаса он старался не смотреть, но достойного вида и благообразия не потерял. Он начал прощаться. — Всё-таки и модель с собой захватите, — посоветовал Стас. — Мы уже ознакомились. С громаднейшим интересом! Фёдор Сергеевич не обратил на его слова никакого внимания. Он дружески подмигнул Самоварову и попятился в дверь. Стас быстро переместил модель Вселенной со столика на подоконник. Самоваров начал разливать душистый чай. — Люблю, — одобрил его труды Стас и отхлебнул одним глотком чуть ли не полчашки. — Как у тебя такой чай получается? Я вот сколько заварки ни сыплю, вечно то рыбой отдаёт, то бензином, то вовсе Рыжим. Моя бурда, конечно, кишки греет, но кайф совсем не тот! Самоваров скромно улыбнулся. — За такой чай тебе всё можно, Колян, простить, — продолжил Стас. — Даже чокнутых друганов. Где ты таких берёшь? — Если ты не себя имеешь в виду, а этого господина из ядра Вселенной, — ответил Самоваров, — то он мне совсем не друг. Несмотря на это, ты мог бы быть потактичнее. Зачем про диспансер сказал? — Для твоей и его пользы. Я сразу смекнул, что это за гость. Видал таких! Он тут в раж войдёт, припадок устроит, а мы неотложку вызывай? Лучше уж во избежание обострений недуга… Признайся, где его откопал? Ты что, в самом деле космогонией занялся? — Нет, конечно. Случайно вчера встретил его на одной вечеринке. Там в основном сумасшедшие и были. — Тебя стали звать на подобные мероприятия? — посочувствовал Стас. — Позвали впервые, с целью обеспечения безопасности. У них один бывший артековец чересчур бурно молдовеняску пляшет. Дамам боязно. — Дамам? И жена твоя там была? — Что ты! Я один, да и то случайно влип. Ты помнишь мою соседку Веру Герасимовну? — Ведьму с брошкой, что натравила на нас телевидение после музейного дела? Ещё бы! — вспомнил Стас. — Что ж, танцы с психами при бледной луне вполне в её вкусе. Вот что я скажу: тебе квартиру пора менять, бежать подальше от этой активистки. Она тебя с твоей деликатностью самого доведёт до дурдома! Самоваров засмеялся. — Пока ты ещё вменяем, постарайся для меня, — продолжил Стас. — Так, на всякий случай, поузнавай, что сможешь, про этих двух стариков, у которых вытерли пыль. Ты знал обоих, чайниками с ними менялся, и твой к ним интерес будет вполне объясним. Может, было что-то криминальное? Например, существовал алчный зять, претендующий на жильё. Или подъехала к ним некая шайка квартирных жуликов. — У Тверитина не квартира была, а целый особняк, — заметил Самоваров. — Только унаследовал его не жулик и не зять, а очень приличный и известный человек. Теперь в этом особняке организуется детский вокальный центр. — Да, ты говорил. Тогда в чём дело? Фигня какая-то! Как всегда, когда в дело ты затешешься. Опять паноптикум собрался: старики, певцы, скульпторы, сумасшедшие. Не люблю я всего этого! Если уж говорить начистоту… Стас так и остался сидеть с открытым ртом, потому что в мастерскую, сразу на самую середину, влетела запыхавшаяся Настя и выпалила: — … и это всё невероятно и ужасно! Она почти всегда так появлялась — с обрывком какой-нибудь фразы. Это выходило потому, что она начинала говорить с Самоваровым ещё за дверью, про себя, торопя время и свои и без того быстрые шаги. Самоваров знал эту её привычку. Знал и то впечатление, которое Настя производила на окружающих, когда являлась куда-нибудь впервые и внезапно. Поэтому его нисколько не удивил открытый рот Стаса. Он и сам до сих пор столбенел, когда Настя врывалась к нему так, как сейчас — в расстёгнутой шубке, с разлетевшимися по плечам светлыми волосами, с сиянием в странных своих хрустально-серых глазах. Гром среди ясного неба! Стас в конце концов закрыл рот, но чая пить больше не стал. Он потянулся к шапке и решительно объявил: — Ну, я пошёл! Попрощался он очень вежливо. Правда, уже от двери он бросил на Настю последний оценивающий взгляд, будто прикидывал, способна ли она удавить Самоварова подушкой. Глава 8. Необычайные приключения итальянца в Сибири Многое в этой истории показалось Самоварову невероятным. Вообще-то он допускал, что в жизни странные вещи иногда происходят. Но слишком уж вычурным подробностям он никогда не доверял. Ещё работая ещё в уголовном розыске, он узнал, что ложка фантазии способна испортить бочку правды. А уж фантазия шального ребёнка и вовсе не знает пределов! Сегодняшним утром, как раз тогда, когда Самоваров отправился мастерскую анималиста Щепина и там пытался помочь Стасу своими блеклыми и бессвязными воспоминаниями о покойном, Настя встретилась с Дашей Шелегиной. Юная пианистка очень хотела извиниться за вчерашнее и объяснить свои дикие выходки в «Багатели». При этом она рассказала такую неправдоподобную и пугающую историю, что Настя не на шутку разволновалась. Вот почему она в смятении ворвалась в мастерскую Самоварова и спугнула железного Стаса своей стремительной красотой. Когда Стас удалился, Настя заявила, что бедная Даша попала в трудную ситуацию. Вспомнив посещение «Багатели», Самоваров спорить не стал. «Нет, совсем не в этом дело!» — замахала руками Настя. Ресторанные заработки и семейные скандалы оказались самыми хилыми цветочками в дебрях Дашиных проблем. Настя пришла к выводу, что девочка нуждается в помощи человека опытного и юридически грамотного. Такого человека Настя знала. Помощь его она обещала Даше. Кто другой сможет разобраться в сомнительных и сложных обстоятельствах, как не Самоваров, обладатель потрясающей интуиции и глубокого аналитического ума! — Как у тебя только язык поворачивается говорить обо мне вслух подобную чепуху? — удивился скромный Самоваров. — Какой аналитический ум? — Ты считаешь себя дураком? — парировала Настя. Скромным до такой степени Самоваров не был. Он умолк, и ему пришлось выслушать Дашин рассказ в Настином изложении. Попутно он гадал, которая из девчонок напустила в эту историю больше тумана. Речь шла об отце Даши, Сергее Николаевиче Шелегине. Это он, оказывается, сочинил тот странный, страшный и прекрасный вальс, который однажды вечером проник в мастерскую из Мраморной гостиной и поразил Самоварова и Настю. Этот вальс назывался «Танцем № 5». Стало быть, существовало по крайней мере ещё четыре подобных танца. Строптивая Даша разучивала вальс тайком. Она решила сыграть его на Рождественском концерте вместо Шумана, указанного в программе. Даша решилась на столь дерзкий фокус, так как композитор Шелегин… — Постой, постой! — воскликнул вдруг Самоваров, прерывая Настю. — Не тот ли это Сергей Шелегин?.. Настя обрадовалась: — Конечно, тот! Хорошо, что ты вспомнил. Ещё бы не помнить! Если кто-то в Нетске и был настоящим прославленным вундеркиндом, так это Серёжа Шелегин. Юного виртуоза-пианиста знала вся страна. Журналисты называли его не иначе, как будущим Рихтером. Часто в те далёкие времена на экранах Центрального телевидения появлялся тощенький строгий мальчик из Новосибирска. Всегда он был в строгом костюмчике и в галстуке-бабочке, косо торчащей у худой слабой шеи. Этого бледного героя родители, бабушка и Вера Герасимовна постоянно ставили в пример Самоварову, мальчику нерадивому и ничем не замечательному. — Посмотри, снова Серёжа Шелегин играет! — восклицала с восторгом мать и тащила своего Колю к телевизору. Маленький Самоваров с ненавистью и отвращением вглядывался в экран. Там Серёжа из Новосибирска садился за чудовищно большой рояль. Смело приближал он непропорционально длинные пальцы к ледяному ряду бесконечных клавиш и начинал играть. Исполнял Серёжа всегда что-то очень виртуозное, мощное и многословное. Его маленькое лицо оставалось при этом совершенно бесстрастным, только тёмные глаза загорались детским азартом заядлого отличника. Очень взрослая музыка накатывала с экрана бесконечным прибоем звуков — от бешеного грохота до тихого журчанья и даже до того, что звуком уже и не назовёшь, от чего остаётся лишь едва различимое слоистое эхо. Эта музыка существовала, казалось, сама по себе, словно не сила детских пальцев, а упорство детского взгляда извлекало её из огромного лакированного ящика, начинённого струнами. Да, Самоваров в своё время Серёжу Шелегина терпеть не мог. И не он один, наверное, но и множество других заурядных мальчишек. Что-то было поразительное, но неприятное в этом ребёнке. Его будущее обещало быть блестящим. Тогда не принято было транслировать на публику сладкие семейные картинки. Вот и маму Серёжи, Марину Петровну, по телевизору никогда не показывали. А стоило бы! Это была статная волевая женщина, сама в прошлом отличная пианистка. В Новосибирск из столицы привела её, по слухам, какая-то безумная и горькая любовь (о себе она ничего никому и никогда не рассказывала). В период Серёжиных триумфов она преподавала в Новосибирской консерватории, была уже не слишком молода и имела внешность греческой богини из девственниц — тех, которые любопытных и дерзких поражали громом, обращали в скотов и неприметные растения. Суровой и грозной она оставалась всегда, и непонятно было, каким образом некто отважный всё-таки сумел сделаться отцом Серёжи. Этот герой не предъявлял никаких прав на ребёнка и никому не был известен. Злые языки шутили, что он был съеден Мариной Петровной тотчас же после зачатия, как это принято у ядовитых американских пауков.