Шпион бубнил молитвы наравне с остальными. Безо всяких последствий. На него не притязает никакой бог. Спасти удается не всех. У некоторых постояльцев Джалех напасть укоренилась так глубоко, что ее уже ничем не вытравить; другие же выкарабкивались, находили силы перебороть свое проклятие. Иные вообще не понимали, какой им от Джалех прок. К примеру, человек с ночными воплями: к его жене Уне прикоснулся ишмирский Бог-Кракен и преобразовал ее в морское создание. Каждое утро Габерас ковылял по лестнице и молился о снятии с нее порчи, а день проводил на пристани. Смотрел, как Уна плавает в блеклой воде, баламутит жижу русалочьим хвостом. Отныне Уна дышит жабрами, и, как пылко ни молись, Габерасу ей ничем не помочь. Божье прикосновение перестроило ее плотское тело, а не душу. Все молитвы у Джалех, собранные вместе, назад ее не изменят. Те, кто могли, выполняли разную работу. Ее полно. Старый дом был покинут и запущен, пока не попал к Джалех, поэтому крышу приходилось без конца латать. Хозяйка договорилась с зеленщиками, значит, каждый день надо собирать на базаре нераспроданный неликвид и варить из него в котлах овощную похлебку. Кто-то днем побирался на улицах; кто-то перебивался работой в порту. А за некоторыми постояльцами требовался особый уход; к примеру, Мичена каждую ночь надо стричь, и шпион срезал кровоточащие сучки с его проклятой спины. Эти ветки шли у них на дрова, хоть и шкворчали в печи и воняли свининой. Шпион неделю выжидал удобного случая. На его глазах умер человек из золота, когда его нутро полностью преобразилось. Шпион чистил покрывала его затхлого ложа и мыл вымазанный золотом горшок, пока снаружи его семья скандалила, кому достанется наполовину золотое тело покойника. Они с радостью сплавили его к Джалех на медленную кончину, а теперь он мертв, под себя не гадит, и неплохо бы забрать назад драгоценный труп. Не видать им удачи – золото в наши дни совсем дешево. Он наблюдал, как приходят и уходят другие. Некоторые из приюта Джалет отправлялись в свой путь – волшебство либо затухало, либо они учились скрывать божественные дары, но ничто не мешало им пытать счастья в Гвердоне, подобно другим беженцам. Порой они возвращались, приносили деньги или еду или просто помогали. Джалех благословляла каждого своей когтистой лапой и молилась Нищему Праведнику; заклинала их не попадать в беду, избегать внимания властей. Гвердон открыт звонкой монете верующих, а не их богам. Храмы разрешены – но не уличное кудесничество. Еще одно сложившееся тут равновесие, шаткое, как военный нейтралитет города. На постоянной основе захаживала дама упырьей породы. В отличие от юродивых в божьей парше упыри на улицах Гвердона – привычное дело, и вот эта, по имени Барсетка, не из бывших жильцов Джалех. В отличие от прочих упырей, которые в лохмотьях рыщут по подвалам и катакомбам, Барсетка напяливала обноски человечьих одежд и гуляла на солнышке под полями широких шляпок. Она таскала мешок с предвыборными листовками и говорила об Эффро Келкине и промышленных либералах с рвением, способным вызывать чудеса, прислушайся к ней боги. Много лет назад Келкин провел акт о Свободном городе, дав упырям право ходить на поверхности, и этим завоевал ее бессмертную преданность. Дважды за эту первую неделю Барсетка приводила Джалех пополнение – забирала людей с улиц Нового города, пока никто не заметил их божественной порчи. Девочку с личиком в шрамах, как у капитана Исиги – какой-то звероликий бог пользовался ею как своим земным вместилищем. Старую женщину, недавно избитую – шпион опознал в ней старуху с корабля Дредгера, беженку с глиняными образками. Она прошла обработку на острове Чутком, но остальные беглые из Маттаура подозревали в ней ишмирскую шпионку и прогнали, переломав ей и глиняных идолов, и пальцы. Джалех перевязала ей пальцы и отрядила работать в прачечной, тогда как настоящий ишмирский разведчик чинил крышу дома и присматривался к его обитателям. К нему они тоже присматривались, гадали, кто такой. Тем не менее пока он приносит пользу, его будут рады тут привечать. Тянулись дни. Приказ из Ишмиры гласил переждать неделю, затем показаться в общем зале таверны «Королевский нос». Кто-то его там встретит, другой ишмирский агент? Он размышлял, откуда им знать, когда он прибудет. Все, что ли, шпионы Ишмиры первым делом идут в эту таверну? Походило на капкан: насколько шпиону было известно, контрразведка Гвердона уже держала заведение на примете. Может, весть о его прибытии принес другой гонец? Или у здешних агентов есть волшебный способ связаться с руководством на юге – а если так, то зачем им надо засылать сюда Эмлина? Как-то вечером шпион подстригал в их комнате Мичена, пока Габерас, их сосед с воплями, беспокойно спал. С каждой ночью все тяжелее отсекать сучки от кожи Мичена, не вырывая крупных клоков мяса. Эмлин смотрел на них с верхней койки, едва дыша и боясь моргнуть. – Ты там чего, дриаду, что ль, трахнул? – ляпнул шпион. Мичен захохотал, потом скривился от боли – зацепились две веточки. – Я воевал наемником за Хайт. Мы наткнулись на бога. Тридцать футов вышины и весь в лозах, какие людей жрут. Не, он не в моем вкусе. – Это в долине Грены с вами было? – Не, подальше. У Варинта. Хайитяне разбили тамошних старых богов, но в своих священных горах эти суки еще сидели и шлындрали вниз, стоило кому-нибудь им помолиться. Мы-то думали, дескать, плевая прогулка – уж попроще, чем в Халифаты. Но нет… половина моих ребят превратилась в деревья, когда Он сошел вниз, а я влип на самой границе чуда. – Держись, этот глубоко зашел. – Мичен сосредоточился, и шпион попытался выковырять сучок. Рос он ровно над копчиком. – А с ним что? – спросил шпион, кивая на контур спящего Габераса. – Тоже в Варинте побывал? Мичен покачал головой: – Он-то? Приплыл на последнем корабле из Севераста. Еле нашел капитана, чтоб согласился тянуть на буксире Уну. – А-а. – Алика там не было, но Сангада Барадин при падении Севераста присутствовал. И шпион тоже. В дверь постучали, и вошла Джалех. – Алик, сходите, пожалуйста, с Эмлином и принесите чистые одеяла. – Она хотела поговорить с Миченом наедине, потому что золотой человек внизу умер и теперь та комната, навроде изолятора, свободна. Закуток для умирающих. Через несколько дней там, вместо тела наполовину из золота, будет тело наполовину из дерева. Алик, заранее решил шпион, добр и услужлив. Алик всегда рад помочь. – Пойдем, сынок, – сказал он. Эмлин съехал с койки, приземлившись как кот. Забрав одеяла, шпион покружил по верхнему этажу, проверяя все окна. Когда вернулся, Джалех и Мичена не было, а кровать Мичена разобрана до матраса. В своей постели стонал и бормотал Габерас. Шпион присел на койку, снова раздумывая о предстоящем выходе. Мысли перекочевали к Эмлину: что же стало с его предшественниками, святыми? Их убили? Схватили? Или они поддались чудовищному давлению с той стороны и исказились в нечто нечеловеческое, наподобие жены Габераса? Божественное касание не берет земной организм в расчет, не учитывает потребности плоти. У святых Дымного Искусника нет лиц, только кожистая перепонка, похожая на вуаль, покрывающую лицо самого бога. Пока они в божеской милости, им не нужно ни есть, ни пить, ни видеть глазами. Но если бог их отвергнет, несчастные твари обречены. – Что с нею будет? – простонал Габерас. Шпион поднял взгляд – мужчина навис над ним, во сне встав с кровати. – Предскажите мне! Он спутал шпиона со жрецом Ткача Судеб. Прежде жрецы в Северасте предсказывали верующим их будущее, следуя вдоль прядей судьбы. Еще одна маска, которую шпион носил и поневоле отбросил. Однако давний обет не значит отмененный. Он не мог отказать горячей мольбе этого человека. – Эй, – шепнул шпион, – помнишь храмы в Северасте, когда их еще не сожгли? Помнишь тенистые переходы у рынка? Там свечники торговали, прямо в тени башни Верховного Умура. Ну, помнишь? – Я… помню. – Вспомни потаенную дверцу, за лавкой подсвечников. Как же прохладно было там, в темноте. До чего же спокойно и тихо. Как окунуться в пруд после сутолоки на базаре. Габерас ни разу в жизни не бывал там наяву и ничегошеньки не знал о секретной дверце, но шпион прекрасно все представлял, и шепот его зачаровывал сознание Габераса. – Проходи туда в дверь. Там темно, и тебе ничего не видно, но вниз вьется лестница. Почувствуй под ногой ступеньку, – внушал шпион, – там тебя не найдут. Тени в спаленке дома Джалех потемнели, отрастили лапки, закопошились. Габерас не свят, но он на духовном распутье – расшатан, расколот пережитым в Северасте. Его надо лишь подтолкнуть – и тогда он соединится с тем божеством или иным. Ткач Судеб, Паук, бог тайн и воров – и шпионов – обоюден для пантеонов Севераста и Ишмиры. Под тайным храмом были малые кельи, святые ложились в них и перешептывались с собратьями из разных уголков этого мира, приобщались святых тайн через вибрацию волшебных ниточек-паутинок. Пресловутое всеведение требует изрядной работы ногами – и у Ткача Судеб много ног. Больше нет храма Паука в Северасте, но он еще действует в мыслях, и мысленно в него входит Габерас. Без малейшего представления почему в благостной темноте он сворачивется клубочком на каменном ложе своего сна и точно так же сворачивается на кровати у Джалех. – Она будет жить, – шепчет шпион, и Габерас внемлет ему, – сквозь все бури отыщет путь назад, и по рукам ее будет струиться серебро, и его хватит на алхимическое лекарство. – Пророчество ложно и не подкреплено никакой силой, но Габераса оно утешает. Мужчина соскальзывает в глубокий сон. Через пару минут вернулся Эмлин, крепко сжимая сверток. Он настороженно посмотрел на Габераса, изумленный тишиной – ни рыданий, ни воплей. Шпион только пожал плечами. Эмлин подсел к шпиону и раскрыл сверток. Внутри лежал уличный котенок – полуголодный, грязный, с облезлым мехом. Животное было живо, но оглушено и мелко дышало. – Я поймал его, – шепнул Эмлин. – Надо нож взять. – Зачем? – Мне надо подготовиться. – Мальчишка возбужденно дрожал, сердце колотилось. – До того, как мы встретимся с другими. Им потребуется, чтобы я ходил по паутине. Я должен принести жертву. Шпион взял котенка у парня. – Так вот чему тебя учили в Ишмире? Думаешь, Ткачу Судеб угодна такая жестокость? – Тогда как мне Ему угодить? – Иди и найди шесть способов попасть в дом и покинуть его так, чтобы тебя не заметили. Глава 8 Наутро после смерти отца Теревант взял экипаж и отправился в Старый Хайт. Старый Хайт, величайший из северных городов, где седые башни поднимаются из тумана и исчезают в небесах. Старый Хайт, чьи веления меняют лик этого мира. Старый Хайт, где закон обуздал саму смерть. Старый Хайт подавлял пустотой. На пути грохочущей кареты попалась едва ли горстка живых душ. Ну а мертвых в избытке – солдаты вышагивают по недавно укрепленным стенам, саперы окапывают орудия и ставят оборонительные противочары, чиновники и служаки из Бюро трудятся без устали над управлением расползшейся Империи – но живых здесь даже меньше, чем в последний его приезд. Лишь толика в каждом поколении достигает высших каст и становится неумирающими, но баланс между живыми и оживленными пошатнулся еще в прадедовы времена. «Через несколько поколений, – представил он, – во всем седом граде будет единственная живая душа – смертный носитель извечной Короны». Место его прибытия предвещало именно такую судьбу. Обширные владения Эревешичей лежат на западе, но в центре Старого города каждый Великий Дом содержал свою крепость. Дома возделывают землю и кормят войска; Бюро исполняет и надзирает, а Корона повелевает. Возница натянул поводья возле башни Эревешичей. Неусыпная стража молча отдала честь. Он двинулся по длинным тихим коридорам, мимо безмолвных изваяний. Ряды памятников повествовали лишь о завоеваниях древности; неизвестно, отчего прекратили ставить новые статуи и мемориальные доски – оттого, что армии перестали побеждать, или же памятники бессмысленны, если очевидцы сами расскажут вам о событиях, даже века спустя. В Хайте, пока не умрешь, – ты никто. Много ли полководцев семьи собралось сегодня в башне? Вспоминались поездки из детства, когда мечом владел отец. Тогда папа Лис тискал ее в медвежьих объятиях, а она смеялась без умолку. Тогда живых офицеров было почти столько же, сколько мертвых – но времена меняются, и война собрала свою дань. Не будь брат Тереванта, Ольтик, послом в Гвердоне, то находился бы здесь, во главе длинного стола. Командовал мертвецами, управлял маневрами семейных войск. «Видал ли кто за долгую службу такого отличного генерала?» – спрашивали бы друг у друга лейтенанты голосами, подобными шелесту опавшей листвы. Он вошел в палату совета. Дюжина черепов обернулась к нему. Командор Рабендат. Йориал, его рассеченный костяк пронизывали золотые прожилки. Крейя, по-прежнему черна после пламени лириксианского дракона. Отец Лиссады Брайтель – его кости сверкают еще сравнительно молодо. Все почуяли – меч у Тереванта. А его подмывало обнажить клинок. Потомок рода волен подпитываться чарами меча, подкреплять силы, мужество и даже облик, но это вздорное искушение. Древние мертвецы закалены боевым опытом Великого Дома, они на протяжении веков сражались вместе с носителями меча и знают этот клинок лучше него. Не стоит при них пороть глупости. Лучше он будет собой. – Прошлой ночью отец умер, – объявил он. – Весть прибыла вперед вас, милорд, – проговорил Рабендат. – Воссоединится ли он с нами? – Он умер в молителях, – сказал Теревант, стараясь не подпускать в голос дрожь. Отвергнутый мечом, отец так и не смог скончаться оберегаемым. Вместо этого умирающий всю ночь на глазах Тереванта цеплялся за душу, пытался всеми силами не отпускать, прирастить дух к старым костям. Однако в преклонном возрасте трудно умереть неусыпным. Чтобы привязать душу к телу, требуются твердая воля и строгий порядок, а отец только всхлипывал об Ольтике, о старых боях и злосчастном крушении. Перед смертью он так и не обмолвился о втором сыне, по крайней мере, Теревант ничего не расслышал. Правда, после того как шепот старика стал неразличим, некромант еще не скоро вынул из тела и посадил в кувшин отцовскую душу. Думая об этом, Теревант сам становился кувшином. Гулким, хрупким, пустым. Умереть в постели богатым и дряхлым, и дети держат до конца твои руки – в иных краях чудесный способ уйти. Однако в Хайте… – Здесь нечего стыдиться. – Загробные голоса неусыпных, казалось, доносились из глубокого подземелья, и Теревант так и не расслышал в их скрежещущих стонах ни сожалений, ни искренней печали, ни чего-то подобного. – Вернется ли посол Ольтик незамедлительно в Хайт? – спросила Крейя с немного наигранной бодростью. – Не знаю, – признался Теревант. – Мне поручили привезти ему меч нашего рода. – Мертвецы заерзали, им неудобно в железных креслах. Они тоже читали рапорты об Эскалинде. Любой из них мог отвезти в Гвердон меч. Любой мог заменить ненадежного второго сына. Ему не нравилось ощущать пустоту. Хотелось уже отправиться в путь, нагрузить себя работой. Его возмущало мнение мертвых о нем как о второсортном, и не важно, насколько верными или отважными они себя зарекомендовали. – Везти меч, – проговорил Брайтель, – скорей подобало бы командующему войсками, во главе почетного эскорта. – Корона повелела ехать в Гвердон именно мне, – сказал Тереван. – Без лишнего шума. – Корона, – возражает Крейя, – не распоряжается Мечом Эревешичей. Она права: Корона – величайшая рака из всех, но ее власть неабсолютна. Говорят, Корона возлежит на одной голове, но на трех столпах – армии, чиновниках из Бюро и Домах оберегаемых.