– Вы это о чем? – Я попросил вас встретиться со мной, мисс Конрой, чтобы поговорить о некоторых… возможностях. Люсьен умолк, так как Энтони принес наш заказ: черный кофе и капучино. После его ухода мужчина откинулся на спинку стула. – Я начал с конца, когда должен был начать сначала, – произнес он, помешивая свой напиток маленькой ложкой. – Мне хотелось бы побольше узнать о вас и поведать вам о своей ситуации. Давайте с этого и начнем, ça va[6]? – Эм… ладно. – Итак, – Люсьен пригубил капучино. – Расскажите мне о себе, Шарлотта. Что привело вас в Нью-Йорк? Или, может, это ваш родной город? – О нет. Я приехала из Монтаны. Учиться. – В Нью-Йоркском университете? – В Джульярде. Синие глаза Люсьена загорелись радостью. – Правда? Вы танцовщица? Актриса? – Музыкант. – Конечно. И на чем вы играете? – На скрипке. Во всяком случае, в теории. Я окончила Джульярд в прошлом июне, но… С тех пор почти не играю. – Понятно. Первые шаги к величию творческим людям почти всегда даются тяжело. – Угу, – отозвалась я. Лучшего ответа у меня на это не было. – Однако вы окончили Джульярд. А значит, очень талантливы. Что вам больше всего нравится в скрипке? Я тоже откинулась на спинку стула. – Давно не задумывалась об этом, – я хотела перейти на безопасную почву, рассказать о том, что играю с самого детства, но вместо этого сказала: – Мне нравится, что если играть хорошо, то скрипка звучит так, будто поет душа музыканта. Откуда это, черт возьми, взялось? «Но ведь это правда», – осознала я. По крайней мере, для меня, и эту правду мне грозит позабыть. – В последнее время мне не удается так играть. – Вы еще не нашли себя, – мягко заметил Люсьен. Я снова поерзала. Нет, меня называли вундеркиндом, следующей Хилари Хан[7]… – Что-то вроде того. – Вы найдете себя, мисс Конрой. Я это чувствую. Вы кажетесь мне девушкой с большим сердцем. Как считаете, я прав? – Мне не раз говорили об этом. По большей части члены семьи. Но если быть предельно честной, то… я не знаю, мистер Карон. – Пожалуйста, зовите меня Люсьен. – Хорошо, Люсьен. После Джульярда я изо всех сил пытаюсь не пойти ко дну. И уже не совсем понимаю, кто я есть. Он улыбнулся, словно мой ответ порадовал его. – Я нахожу, что честность в наше время – большая редкость и что она обесценена. – Да уж. Я пытаюсь сдерживаться, но частенько говорю то, что думаю. Импульсивная и рублю правду-матку, – рассмеялась я и прокашлялась. – В общем, как-то так… Сделав глоток кофе, Люсьен обвел взглядом ресторан. – Приятное заведение. В час пик тут, наверное, не протолкнуться, oui? – Бывает и такое. – Чтобы выжить в этом городе, требуется стабильный доход на работе. – Или на двух. Чтобы свести концы с концами, в будни я работаю здесь, а на выходных – барменом. – Неужели? – Люсьен выглядел довольным. Я пожала плечами. – Аренда здесь недешевая, как и учеба в Джульярде. Я буду выплачивать студенческие займы до… – До моих лет. Я засмеялась, и не только из вежливости. – Скорее всего. – Вы трудолюбивы, – сказал Люсьен с задумчивым выражением лица. – Наверное, но без этого качества в Нью-Йорке не задержишься. Он качнул в знак согласия седовласой головой. – Очень хорошо, мисс Конрой. Это очень хорошо. – Что именно? – уточнила я. – Послушайте, мистер Карон, зачем вы всем этим интересуетесь? Вы выглядите настоящим джентльменом, но ваши вопросы… Возможно, я просто наивная девчонка из Монтаны, но я действительно в замешательстве. Может, вы лидер какого-нибудь культа Судного дня, который хочет заманить меня в подземелье во Франции? Люсьен от души рассмеялся. – О, ma cher[8], вы очаровательная девушка, балующая старика ответами на все эти вопросы. Позвольте уверить вас, я задаю их с определенной целью. Доброжелательной и, скорее всего, прибыльной для вас. О боже! Он что, сутенер? Дикость какая. В Люсьене не было ничего угрожающего. Я живу в Нью-Йорке всего пять лет и уже ожидаю от человека подвоха. Но даже если и так, то все знают: береженого бог бережет. Выжидая, я потягивала кофе. – Я распорядитель финансов Грейсона и Виктории Лейк, касающихся их нью-йоркских денежных вложений, имущества, активов, и… полгода назад я взял на себя заботу о личных потребностях их двадцатичетырехлетнего сына, Ноя. – А что с ним случилось? – Боюсь, ничего хорошего, – Люсьен посмотрел мне в глаза. – Вы не слышали о Ное Лейке? – А должна была? – Полагаю, что нет, если только вы не следите за новостями так называемых «экстремальных видов спорта». – Вроде сноубординга или мотогонок по грязи? – Да, и дельтапланеризма, альпинизма, прыжков с высоты… – Люсьен решительно поставил чашку с капучино на стол. – Ной Лейк активно участвовал во всевозможных видах экстремального спорта и писал статьи для соответствующих журналов. Он не довольствовался простым описанием всех рисков и опасностей, он во всем участвовал сам, – мужчина с нежностью улыбнулся, вспоминая об этом. – Лейк с детства был сорвиголовой. От его выходок у бедной матери волосы на голове вставали дыбом. Никто не удивился, когда он сделал на этом карьеру. Вольный дух, – улыбка сошла с губ Люсьена. – До несчастного случая. В горле встал ком. Живое воображение тут же нарисовало мне разнообразные ужасные травмы, которые и вызвали в услышанном мной голосе такую горечь. – Ной получил тяжелые повреждения? Люсьен пристально посмотрел мне в глаза. – Да, мисс Конрой, он получил серьезные травмы. – Как это произошло? Лицо пожилого джентльмена исказилось, взгляд потяжелел. – Он уехал собирать материал для статьи, которую писал для… «Планеты Х». Его отправили нырять со скалы в Мексике. Такое ныряние крайне опасно, но Ной был опытным и… бесстрашным. При последнем прыжке он неверно оценил глубину воды и ударился затылком о камень. Он двенадцать дней провел в коме. Я невольно ахнула. – О нет. Он… парализован? – это объяснило бы его затворничество. Однако в двухэтажном доме нет пандуса. – Ной не парализован. Он каким-то чудом избежал повреждения позвоночника.