— Эл обладал очень сильной интуицией. — Доктор снова чиркнул зажигалкой. — Должен признать, сделанные им выводы и просто наблюдения часто свидетельствовали о глубокой проницательности, и именно в этом заключалась одна из его проблем. Он ощущал, что думают другие, и чувствовал, а порой как будто знал наперед, как они поступят или что уже сделали. Трудности, как я упомянул в нашем телефонном разговоре, начинались тогда, когда Эл проецировал свои восприятия вовне. Тогда он просто терялся, растворялся в других, возбуждался, впадал в паранойю. Частично потому, что его собственное эго было слишком слабым. Подобно воде, оно принимало форму заполняемого сосуда или, если пользоваться клише, персонифицировало Вселенную. — Опасная тенденция, — заметила я. — Да уж. Как-никак, Эла с нами больше нет. — Итак, по-вашему, он считал себя эмпатом? — Определенно. — Но такое заключение представляется несовместимым с диагнозом. Люди, страдающие пограничными расстройствами личности, обычно не питают к окружающим никаких чувств. — В том-то и особенность магического мышления Эла, доктор Скарпетта. Свою социальную неприспособленность он объяснял непомерной эмпатией к другим. Эл Хант совершенно искренне верил, что чувствует и даже испытывает на себе боль окружающих, знает их мысли. Но фактически он жил в состоянии социальной изоляции. — В больнице, где он работал санитаром, сотрудники отмечают его тактичность, умение найти подход к больному, — напомнила я. — И неудивительно, — стоял на своем доктор Мастерсон. — Эл работал санитаром в пункте первой помощи. В стационаре он долго бы не продержался. Эл мог быть очень внимателен, но только при условии, что обстоятельства не вынуждали бы его к сближению с пациентом, к формированию привязанности, установлению отношений. — Это объясняет, почему он сумел получить степень магистра, но оказался не способен продолжить психиатрическую практику. — Совершенно верно. — Как складывались его отношения с отцом? — Они не сложились. Мистер Хант — человек жесткий, суровый, требовательный и властный. В его понимании воспитание сына состоит в том, чтобы выбить из него все, что понимается как слабость, и выковать настоящего мужчину. Элу просто недоставало эмоциональной прочности, чтобы противостоять постоянному давлению, запугиванию, казарменной муштре, которые, по мнению отца, должны были подготовить его к жизни. Из отцовской «учебки» он периодически перебегал под крыло матери, что тоже не способствовало формированию ясного представления о себе. Вы и без меня знаете, доктор Скарпетта, что многие мужчины-гомосексуалисты выросли в семьях, главы которых разъезжают в пикапах с дробовиком на коленях и наклейками с флагом конфедератов на бампере. Я подумала о Марино. У него был взрослый сын, о котором лейтенант никогда не рассказывал и который жил где-то на западе. — Хотите сказать, что Эл был гомосексуалистом? — Я лишь хочу сказать, что он был слишком неустойчив, что над ним довлело ощущение собственной неадекватности и что в силу этого он не мог устанавливать какие-либо интимные отношения. Что касается гомосексуального опыта, то, насколько мне известно, его у Эла не было. — Мастерсон произнес это с непроницаемым лицом, посасывая трубку и глядя поверх моей головы. — Что же произошло в тот день на психодраме? Вы упомянули о маленьком чуде. С чем оно связано? С его имитацией анютиных глазок? Или с чем-то еще? — Разминка, так сказать, приоткрыла дверцу, но чудом — будем называть это так — стал в высшей степени страстный диалог с отцом, роль которого исполнял пустой стул в центре комнаты. На определенной стадии диалога терапевт почувствовал, что происходит, и, сев на стул, стал подавать реплики от лица Ханта-старшего. К тому моменту Эл так увлекся, что находился в состоянии, близком к трансу. Он уже не мог отличить реальное от воображаемого, и в конце концов гнев прорвался. — В чем это проявилось? Эл повел себя агрессивно? — Он разрыдался. — Что говорил его «отец»? — Ничего особенного. Критиковал, указывал на недостатки, упрекал в отсутствии мужественности. Эл был сверхчувствителен к критике. Отчасти причина его проблем крылась именно в этом. Он считал, что остро чувствует других, тогда как на деле воспринимал только себя. — У Эла был прикрепленный социальный работник? — спросила я, листая страницы и не находя записей терапевта. — Конечно. — Кто? — Похоже, в досье недоставало нескольких страниц. — Тот самый терапевт, о котором я только что упоминал, — вежливо ответил Мастерсон. — Тот, что проводил психодраму? — уточнила я. Доктор кивнул. — Он еще работает у вас? — Нет, Джима у нас больше… — Джима? — перебила я. — Его звали Джим? Мастерсон принялся выбивать трубку. — Как его фамилия? Где он сейчас живет? — К сожалению, Джим Барнс умер. Погиб несколько лет назад в дорожной аварии. — Когда именно это случилось? Теперь доктор снова принялся протирать очки. — Точно не помню, лет восемь-девять назад. — Можете рассказать подробнее? Где, при каких обстоятельствах? — Деталей я не помню. — Очень жаль, — сказала я, сделав вид, что потеряла интерес к Джиму Барнсу. — Нужно ли понимать так, что вы считаете Эла Ханта подозреваемым в вашем деле? — Есть два дела. Два убийства. — Предположим. — Прежде всего, доктор Мастерсон, считать кого-то подозреваемым или не считать не входит в сферу моей компетенции. Это дело полиции. Я занимаюсь сбором информации об Эле Ханте, чтобы установить, свойственно ли ему суицидальное мышление. — А разве могут быть в этом какие-то сомнения? В конце концов, Эл Хант повесился, не так ли? Или речь может идти и не о самоубийстве? — Он был странновато одет, — сухо ответила я. — Рубашка и спущенные брюки. Такое обычно наводит на размышления. — Вы имеете в виду аутоэротическую асфиксию? — Мастерсон удивленно вскинул брови. — Случайная смерть при мастурбации? — Я бы хотела исключить такую возможность. — Понимаю. Семья может оспорить ваше заключение в случае возникновения проблем со страховкой. — Мы принимаем во внимание все возможные варианты. — У вас действительно есть сомнения относительно того, что случилось? — Он нахмурился. — Нет. Эл Хант покончил с собой. Думаю, он спустился в подвал именно для этого, а брюки, скорее всего, сползли, когда он вынул ремень. Эл Хант повесился на собственном ремне. — Хорошо. Возможно, доктор Скарпетта, я помогу вам прояснить еще один вопрос. Эл никогда не проявлял агрессивных тенденций. Насколько я знаю, вред он причинил только одному человеку — самому себе. Я поверила ему. Но также уверилась в том, что Мастерсон о многом умалчивает, а забывчивость и неопределенность ответов есть не что иное, как тщательно рассчитанный ход. Джим Барнс — вот о ком я думала. Джим-Джим. Пора менять тему. — Долго ли Эл находился у вас? — По-моему, четыре месяца. — Вы заключали его в изолятор? — У нас, в «Валгалле», изолятора как такового нет. Есть камера — у нас ее называют «чулан», — в которой мы содержим психотических пациентов, представляющих опасность для самих себя. Невменяемых преступников «Валгалла» не принимает. — Эл попадал в эту камеру? — Такой необходимости не возникало. — Что ж, спасибо за внимание, — сказала я, поднимаясь. — Вы обяжете меня, если пришлете фотокопию этого досье. — С удовольствием. — Мастерсон приветливо улыбнулся, но глаз на меня не поднял. — Если что-то понадобится, звоните, не стесняйтесь — я всегда к вашим услугам. Возвращаясь в вестибюль по длинному пустынному коридору, я думала, не допустила ли ошибку, не расспросив доктора о Фрэнки. И все же инстинкт подсказывал, что пока упоминать это имя не следует. Чулан. Камера для буйных. Эл Хант упомянул о невменяемых преступниках. Что это, плод воображения или ошибка? По словам доктора Мастерсона, изолятора в «Валгалле» нет. Но это не значит, что в чулане не содержался некто по имени Фрэнки. Может быть, потом наступило улучшение и его перевели в другое отделение? Может быть, Фрэнки всего лишь вообразил, что убил свою мать, выдал желаемое за содеянное? Фрэнки насмерть забил свою мать. Поленом. Кэри Харпера забили насмерть обрезком железной трубы. В офис я вернулась, когда уже стемнело. Даже уборщицы ушли. Я села за стол и включила компьютер. Экран ожил, а еще через несколько секунд передо мной открылось дело Джима Барнса. Трагический инцидент случился девять лет назад, двадцать первого апреля, в округе Албемарль. Причина смерти — «закрытая черепно-мозговая травма». Содержание алкоголя в крови вдвое превышало допустимый уровень, кроме того, в бардачке нашли нортриплин и амитриптилин. Похоже, у Джима Барнса были проблемы. В офисе компьютерного анализа, расположенном, к счастью, на одном этаже со мной, нашелся древний аппарат для чтения микрофильмов. Приземистая машина напоминала статуэтку сидящего Будды. Мои навыки обращения с аудиовизуальной техникой оставляли желать лучшего, и все же, порывшись в фильмотеке, я нашла то, что искала, и даже заправила пленку в аппарат. По экрану поползли смазанные, нечеткие строчки текстов. К тому времени, когда очередь дошла до полицейского отчета, написанного от руки, у меня уже болели глаза. Я остановила пленку и подстроила резкость. В пятницу вечером, около десяти сорока пяти, «БМВ» Барнса 1973 года выпуска мчался на большой скорости по автостраде И-64. В какой-то момент водитель не справился с управлением, проскочил разделительную полосу и вылетел с трассы. Прокрутив пленку, я нашла отчет судмедэксперта. В разделе для заметок некий доктор Браун написал, что в тот день погибшего уволили из больницы «Валгалла», где он занимал должность социального работника. Свидетели показали, что, покидая больницу примерно в пять часов пополудни, Барнс находился в состоянии сильного возбуждения. Он не был женат и умер на тридцать первом году жизни. Иногда расследование убийства напоминает блуждания по незнакомому городу. Вы вроде бы натыкаетесь на нужную улицу и идете по ней. Если повезет, она, может быть, выведет вас к главному проспекту. Возможно ли, чтобы погибший девять лет назад врач имел отношение к недавним убийствам Берилл Мэдисон и Кэри Харпера? И все же я чувствовала, что нашла нужную ниточку или звено.