– Иди в курьеры, – предлагала ему Агата, – там специальные навыки не требуются, а какой-никакой, но приработок. Вон, в нашей любимой кафешке курьеры нужны, у них все покупатели постоянные, они даже не сократили производства, все, что пекут, расходится за день. Только доставка не успевает. – То есть я на велосипедик и булочки развозить? – возмущался Каро. – А почему нет? – пожимала вопросительно плечами Агата. – Весь день на воздухе, к тому же, считай, спорт: ходить пешком или ездить на велосипеде. А не нравится, ищи что-нибудь другое, если тебе это не подходит. Смотри объявления, предлагай свои услуги. – Я ищу, – с видом облыжно обвиненной невинности поджимал губы Каро. – Что-то я ни разу не видела и не слышала, чтобы ты разговаривал с кем-нибудь о работе, – засомневалась Агата. – Я это делаю в кухне за столом, когда ты даешь уроки, – плеснул оскорбленной гордостью Каро. «Да? Ну, может, и так», – подумалось тогда Агате. Но однажды во время урока у нее запершило горло, и Агата вышла в кухню попить воды, застукав менеджера Каро, увлеченно рубящегося в компьютерную игрушку, надев наушники. Вечером высказала ему по этому поводу свое негодование. Он попытался было напористо-капризно возражать и обвинять ее в том, что она за ним следит и контролирует. – Чемодан, вокзал, мама, – предложила Агата альтернативу, указав ленинским жестом на входную дверь. К маме Каро не хотел. Обозначил нанесенную ему обиду, резко выйдя из комнаты, а после весь вечер, демонстративно просматривая предложения о работе на специальном сайте, делал звонки, громким голосом, чтобы Агата непременно услышала, уточняя условия. В перерывах же между переговорами усиленно хмурился, громко сопел, чтобы она поняла и прониклась, как его несправедливо обидела и насколько он ею недоволен. Но ночью пришел замиряться. Охо-хонюшки… Дальше той его демонстрации дело не пошло, и Олег все так же продолжал рубиться в стрелялки-ходилки, правда, предусмотрительно прячась от Агаты то в спальне, то на кухне, изредка делая вид, что ищет, ищет работу-то, вот завтра обязательно найдет. Мысленно Агата махнула рукой, поняв, что Олег из разряда тех работников, которых если не заставишь, то он и не захочет, – не до него ей было, у нее-то как раз занятости выше головы. Удивительно, как при таком подходе ему удалось проползти из младших менеджеров в среднее звено. Они ходили вместе в магазин за продуктами в разрешенном радиусе пятисот метров от дома, что стало для Агаты еще одним, тогда до конца не осознанным поводом для постоянного раздражения. Олегу не нравилось, что она покупает дорогие, натуральные продукты и тратит слишком много денег на «провиант», как он называл еду в целом, в том числе и ту, которую Агата заказывала по телефону с курьерской доставкой. – Неизвестно еще, что там будет через месяц, может, нам вообще голодать придется, – ворчал он, отчитывая и наставляя Агату. Такая экономность была тем удивительней, что расплачивалась за продукты и доставку в основном Агата со своей карты. Каро же свои денежки придерживал под различными предлогами, в основном сводившимися к «забыванию дома» банковской карты. Но дорогой «провиант», что покупала и заказывала Агата, потреблял с большим удовольствием и прекрасным аппетитом. Как сказала Полина Андреевна, выслушав очередную смешливо-иронично изложенную историю Агаты про ворчание ее бойфренда и ожидание им неизбежного скорого голода: – Извини, дорогая, – посмеялась она над ярким образом бурчащего Олега, который изобразила Агата, – но с голодухи такую морду, как у этого Каро, точно не получишь. Откормился на твоем дорогом «провианте», уж скоро в собственные штаны влезать перестанет. Ну вот не любила Олега Полина Андреевна, не любила. А Агата… Он не опускал сидушку на унитазе, не вытирал после себя воду, которую наплюхивал целые лужи на пол в ванной, когда мылся, грязные носки сворачивал один в другой и складывал рядочком под кроватью такими пованивающими бомбочками. Когда Агата, убирая, обнаружила этот «рядок» под кроватью, впечатлилась до легкого ступора, откровенно не поняв этой «инсталляции». Он шумно чесался и так же громко сопел, торопливо ел, засыпая стол вокруг себя крошками, которые так и оставлял неубранными, и любил поразглагольствовать за вечерним чаем, который шумно сёрбал из чашки, о злой недальновидности и тупости власти, засадившей всю страну практически в тюрьму, при том что всем, а ему-то уж точно, понятно и ясно, как надо действовать, чтобы остановить эту пандемию… Никогда не делившая быт и не жившая совместно с мужчиной, Агата дурела от того, что Олега Каро стало как-то слишком много в ее жизни со всеми его житейскими привычками и особенностями характера. Быть запертой в ограниченном пространстве, по сути, с малоизвестным тебе человеком, становившимся все более и более неприятным, двадцать четыре на семь в неделю, к тому же с которым секс далеко не блещет, – это жесть! Такая жесткая, конкретная жесть! Но, постоянно занятая мыслями о верном построении занятий с мальчиками, составлением планов уроков, ночным изучением информации и работой с рисунками, Агата, возвращаясь к своим делам, забывала о раздражении, вспыхивавшем в моменты, когда сталкивалась с чем-то цепляющим ее в поведении Олега. Он раздражал ее все больше и больше, и, не осознавая того, в те малые минуты свободного времени, что ей выпадали, Агата старалась откровенно сбегать к Полине Андреевне. Кстати, про любимую соседку. Тут надо бы объяснить отдельно. Она ведь не просто так стала любимой, впрочем, как и соседкой. Полина Андреевна была лучшей подругой Киры Львовны, бабушки Агаты, с которой они дружили с раннего детства, пережив и пройдя вместе и горести, и радости, в том числе и войну. Много лет назад, еще при советской власти, у Полины Андреевны умер муж, и в это же время бабушка Агаты и Аглаи заболела какой-то совершенно непонятной болезнью, которую врачи никак не могли определить: ставили разные диагнозы, порой противоречащие друг другу, и, так и не придя к единому мнению, практически беспомощную Киру Львовну выписали домой, долеживать и… В общем, выписали. Григорий Прохорович, дедушка Агаты и Аглаи, делал все возможное, чтобы помочь любимой жене: искал специалистов, возил ее по разным врачам-светилам в другие города, но ничего не помогало, и она все слабела. А деду надо было зарабатывать, и хорошо зарабатывать на эти самые поездки, специалистов, на лекарства и лечение, да просто на жизнь и на малолетнюю дочь Анечку. Вот тогда Полина Андреевна приняла решение, что обязана быть рядом с подругой и помогать всем, чем только сможет. И, произведя несколько сложных жилищных обменов, получила квартиру в доме и даже в том же подъезде, в котором жила ее любимая Кирочка с семьей, и переехала туда со своими двумя детьми. Нам их не понять. Где-то по пути к полному благополучию и изобилию мы растеряли мощную нравственную силу и глубочайшую душевность, свойственные этим людям, которые смогли выиграть всем миром, всем скопом страшную войну и поднять страну из руин. Вот сейчас, в наше время, какая-нибудь современная закадычная подруга решилась бы на такой шаг? Несколько раз поменять жилье, да еще и с потерей в площади, и одной, без мужа, без поддержки родных, с двумя детьми перебраться поближе к подруге, чтобы помогать той в беде? Они были другие, совсем другие. В них душевной щедрости и чистоты было на порядки больше, чем каких-то привязок к пустой материальности. Или в нас это тоже есть? Только глубоко спрятано под слоями отходов стремительного прогресса? Главное, чтобы не случилось нам понять нечто очень важное про себя в какой-нибудь прилетевший апокалипсис, который, к слову, пока еще никто не отменял. Надо как-то пораньше в себе и своей духовной наполненности разобраться, что ли. Впрочем, не об этом. Это ее так, занесло. Не об этом вздыхала Агата, вспоминавшая бабушку, каждый раз поражаясь до глубины души их поколению. Деду Грише и Полине Андреевне бабушку Киру удалось совместными усилиями и стараниями поднять на ноги, всеми доступными средствами – и медициной, и травками, и даже тайной молитвой. Понятное дело, что Полина Андреевна была для семьи Соболевских очень близким, практически родным человеком, как и ее дети. А вот внуки разлетелись по всему миру: кто в Австралии осел, кто в Америке, перетащив к себе родителей. И Полина Андреевна осталась в России одна. Такая вот история. Агата все чаще и сбегала к любимой соседке: почаевничать, поболтать, обсудить новости и обстановку в стране и мире, прямо скажем, далеко не оптимистичную. И рассказывала Полине Андреевне, пародируя и изображая Олега, как тот, шумно потягивая чаек из большой кружки, запивая какой-нибудь десерт, рассуждает о глупости властей и о том, что надо делать, по его «авторитетному» мнению. Ухохатываясь до слез от курьезности момента, повествовала, как тот ночью втихаря жует бутерброды с бужениной, как пресловутый Васисуалий Лоханкин, пожирающий борщ с мясом из кастрюли бывшей жены. Полина Андреевна, заражаясь искрометной иронией Агаты, смеялась над ее анекдотичным повествованием, переданным с великолепным артистизмом. – Агаточка, детка, каждый раз поражаюсь, как тебе удается настолько точно и живо, с потрясающим юмором показывать образы, ну очень похоже, – смахивая смешливые слезы, нахваливала она Агату и добавляла немного житейской мудрости: – Как правило, поучают других людей те, кто чувствует себя недостаточно развитым. – Но тут же спохватывалась и принималась извиняться, правда, без особого раскаяния в голосе: – Прости уж, детка, это мое менторство и стариковское философствование. Все старики уверены, что они лучше молодых разбираются в жизни и про все на свете знают. Я не должна критиковать Олега. Это твой выбор. – Да какой там выбор, – отмахивалась в сердцах Агата, – считайте, сам заселился. – И вздыхала показательно тяжко. – Дала я слабину, погнать бы в шею, да сейчас совсем не до него и уж точно не до выяснения отношений. Но вы правы, Полина Андреевна, глубинного интеллектуального наполнения, увы, не наблюдается, да и с юмором у человека проблемы, не всегда догоняет мои шутки и обижается всякий раз. – Ирония нравится умным людям, недалеких же она обижает, – вздыхая, делилась житейской мудростью Полина Андреевна. – Да кто ж знал, что он недалекий, – печалилась Агата, вздыхая в ответ. – Я этого факта как-то раньше не замечала. – Гашенька, ты человек потрясающего, невероятного обаяния и житейского оптимизма, которым невозможно сопротивляться, и, общаясь с тобой, любой человек заряжается твоей светлой энергией, этим твоим обаянием, неосознанно начиная улыбаться, посмеиваться. При всей целостности и силе твоей натуры и характера ты легкий, воздушный человечек, а Олег человек тяжелый, как кусок непропеченного хлеба, обремененный какими-то своими скрытыми комплексами, и плохо монтируется с тобой, хотя и очень старается. Ты просто не приглядывалась к нему повнимательней, не анализировала ваши отношения, да и общались вы совсем мало, не узнали толком друг друга, – улыбалась ей мудрой улыбкой Полина Андреевна. – Эт точно, куда-то я не туда приглядывалась, – соглашалась Агата. – Хотя и там ухажер не блещет. И, сообразив, что только что сморозила, принималась смеяться, лишь подтверждая только что данную соседкой оценку ее притягательной обаятельности, в очередной раз заражая своей веселостью и смехом Полину Андреевну. Так и посмеивались над сложившейся ситуацией, и всякий раз, уходя от Полины Андреевны, возвращаясь к «приятному» уже почти до отвращения обществу Олега Каро, Агата думала, что пора расставаться. Вот прямо сейчас. Вот придет и скажет ему… Но по возвращении домой «вот прямо сейчас» ее обязательно что-то отвлекало, находились срочные дела-заботы, и Каро все так же оставался в ее квартире и в ее жизни – и, как правило, на ее диване. Ровно до вот этого самого момента, когда, крутясь в кресле в прекрасном расположении духа, Агата не увидела его все так же лежавшим на диване, увлеченным просмотром какого-то фильма. – Олег, – без предисловий и обходных маневров рубанула Агата уведомлением, – я прошу тебя собраться и уйти. – Куда? – не отвлекаясь от фильма, спросил тот, не поняв всей серьезности ее «посыла», решив, что речь идет о походе в магазин. – Не куда, – уточнила Агата, – а откуда. – И объяснила более доходчиво: – Я хочу, чтобы ты собрал свои вещи и ушел из моей квартиры. Вот на этот раз «посыл» он услышал и понял верно. Поставив фильм на паузу, перевернулся, спустив ноги на пол, сел на диване и, с тревогой посмотрев на Агату, замер в недоумении: – Что-то случилось? – Ничего не случилось. Просто я хочу, чтобы ты ушел. – Почему? – не мог осознать и поверить Олег в то, что она говорит это все на полном серьезе. – Что такого произошло, что ты вдруг меня выгоняешь? Объясни! – Я не испытываю к тебе ни любви, ни уже хоть какой-то влюбленности, – начала перечислять причины Агата, загибая пальцы на руке, – я не хочу ни жить с тобой, ни иметь больше никаких отношений. Я очень устала от твоего плотного присутствия в моей жизни и в моем пространстве. – Подожди, Агат, давай разберемся! – разволновался Каро не на шутку. – Нет, – остановила она его жестом – ни разбираться, ни говорить и ничего обсуждать мы не станем. Просто собери свои вещи и уходи. – Но так нельзя, Агата! – возбухнул Каро, заводясь от такого «нежданчика». – Почему нельзя? – рассмеялась она. – Очень даже можно. Сейчас мы закажем тебе QR-код и вызовем такси. Я даже за него заплачу. – Да что такое?! Что опять-то?! – проорал он, взорвавшись. Подскочил с дивана, в сердцах швырнув на него ни в чем не повинный ноутбук, и принялся нервно расхаживать по комнате, вываливая на Агату накопившиеся претензии: – То ухаживай за ней, завоевывай ее внимание, изворачивайся наизнанку, чтобы понравиться, чтобы она снизошла до тебя, выбрала! А выбрала, так смотри осторожно, не спугни, лишнего не сболтни, солидней выглядеть будешь, старайся соответствовать, над шуточками ее вечными смейся! А сболтнул, спросил что-то не тем тоном, так все, расстались, пошел вон, Олег! И снова ухаживай-изворачивайся, добивайся! И вдруг ринулся вперед, остановившись перед Агатой, сидевшей в кресле и с большим интересом слушавшей его откровения. Уперся ладонями в кресельные подлокотники, нависнув, склонился к ней, изливая наболевшее: – Не такая ты и красавица и не мечта всех мужиков, чтобы ради тебя так изгаляться и стараться. А туда же, изображаешь из себя недоступную интеллигентность! – Понятно, – кивнула Агата, которой стала смешна эта драма в исполнении неудачливого ухажера, и процитировала из шолоховского «Тихого Дона»: – «Баба неказистая, но вольного нрава». – Вот! – прокричал Олег, заводясь пуще прежнего от ее смеха. Ткнул обличающе пальцем, почти коснувшись ее груди, и резко оттолкнулся от подлокотников, распрямляясь во весь рост: – Эти твои вечные цитатки, а ты, как дурак, делай умный вид, что знаешь автора, эти твои неизвестные словечки… – И, скривившись, помогая себе жестами и мимикой, изображая-повторяя, видимо, когда-то сказанное Агатой слово: – Полихромность! Я посмотрел в Википедии, это всего лишь многоцветие. Что, нельзя было просто сказать: цветной? Нет же, ты специально, чтобы унизить, дать почувствовать свое превосходство, мол, вот я такая вся эрудированная, начитанная, китайский знаю, а ты простой менеджеришко, офисный планктон, мне не чета… Агата все посмеивалась, хоть и старалась, как могла, удержаться, но получалось плохо, и ее усмешки стали следующим пунктом изобличающего, искрометного выступления Олега Каро. – И эти твои вечные смешки, шуточки, улыбочки! – Он снова резко придвинулся и наклонился, нависая над ней: – Нельзя же постоянно смеяться, это же ненормально, Агата. – Нормально, наоборот, – подкинула она ему идею. – Да, – согласился Каро на полном серьезе, отсутствие которого только что инкриминировал Агате. – Ты тогда зачем в бойфренды-то набивался, Олежек? Столько денег извел на ухаживания, столько усилий, нервов, как выясняется, потратил? – усмехнувшись, полюбопытствовала Агата. – А ты, можно подумать, не понимаешь? – Он опять распрямился, посмотрев на нее снисходительно-покровительственным взглядом. – Ну вот такая я несообразительная, – пожала плечиками Агата, отлично понимая все его резоны и без объяснений. – Живешь в тихом центре Москвы, в пятнадцати минутах езды от Красной площади, из твоих окон даже шпили Кремля видны, в семи минутах ходьбы от метро, одна в собственной двухкомнатной квартире в шикарном старом фонде, владеешь китайским языком и занимаешь довольно высокую позицию на фирме. И вдруг, обуреваемый клокочущим в нем негодованием, Каро отшатнулся от Агаты, подавшись назад, выплескивая на нее обвиняющее презрение: