Гаршин с Гауптом откозыряли в ответ, а затем обменялись рукопожатиями. – Какие новости, Павел Иванович? – Да какие могут быть новости, – отмахнулся тот. – Полковник с утра в совершенно вздрюченном состоянии, а потому рвет и мечет! – Что случилось? – Да сущая нелепость! Вообразите, какой-то местный пейзанин ухитрился пробраться пред светлые очи его превосходительства генерала Тихменева и пожаловаться на наших солдат. – Навегное, дочку испогтили? – не без интереса в голосе спросил только что подошедший к ним Венегер. – Как бы не так, головку сыра украли! – Совсем отощали солдатики, – постным голосом отозвался поручик, – на дочек кгестьянских даже не смотгят, а только на съестное. А ведь сгеди них попадаются и весьма недугные! Линдфорс ответил на шутку приятеля лошадиным ржанием, и даже Гаупт слегка улыбнулся в усы. Только Гаршин оставался стоять с каменным лицом, что, впрочем, все списали на его общеизвестную нравственность. – Мародерство – вещь, конечно, недопустимая, но в сложившихся условиях я не могу осуждать своих солдат, – решительно махнул рукой Гаупт. – К тому же головка сыра не бог весть какая потеря. – Можете быть покойны, Владимир Васильевич, наш «старик» сказал точно так же, однако генерал рвет и мечет, так что приходится изображать принятие мер. – Глупая затея! У нас в авангарде более пяти тысяч солдат, попробуй дознайся. А во время дознания даже самый неразвитый солдат сообразит о подобном методе пополнения желудка, если, конечно, это еще не пришло ему в голову. А то, что виновника не нашли, лишь подстегнет предприимчивость. – Кажется, местный сыр называется брынзой? – задумчиво спросил Гаршин, до тех пор, казалось, погруженный в свои мысли. – Да, а вам что-то известно об этом происшествии? – удивленно уставился на него штабс-капитан. – Что? А нет, совершенно ничего не известно, просто… – Пгосто пост, котогый мы в последнее вгемя вынуждены дегжать, все время поворачивает наши мысли только в одном напгавлении, – закончил за него Венегер со смехом. Все присутствующие дружно поддержали его и еще некоторое время смеялись. Затем Гаупт поежился, глядя на вновь усилившийся дождь, и спросил: – А что слышно по поводу охотничьей команды? – Отложено до прибытия в главную квартиру. Мой драгоценный братец находится по этому поводу в черной меланхолии. – Его все-таки прочат начальствовать этой командой? – Именно. Кстати, у меня к вам дело, господин штабс-капитан. – Слушаю вас. – Наш «старик», повинуясь приказу его превосходительства, приказал усилить дозорную службу. Пока «охотников» у нас нет, патрули будут высылаться по очереди ото всех рот. Начнем с вашей, приказ уже заготавливают, так что ждите. – А вот это, пожалуй, разумно. Все-таки граница рядом. Хорошо, я распоряжусь. – Честь имею, господа, – откланялся Линдфорс и, вскочив в седло, выругался на вновь усилившийся дождь. – Черт побери, что за погода! Впрочем, непогода досаждала не только военным. Примерно в это же время на перрон Кишиневского вокзала вышла из только что прибывшего поезда миловидная барышня. Пелерина, покрывавшая ее плечи, вряд ли была надежной защитой от струй, льющихся из столь некстати разверзшихся небесных хлябей, но она храбро шагнула вперед и, не обращая внимания на дождь, двинулась к своей цели. – Не изволите ли в экипаж? – принялись зазывать ее местные извозчики, но та в ответ лишь покачала головой. – Лучше скажите, правильно ли я иду к миссии Красного Креста? – смущенно спросила она. – Правильно-правильно, – буркнул в ответ один из них, сообразивший, что у молодой женщины, очевидно, нет денег. Скоро барышня была у цели своего путешествия и решительно двинулась к входу. – Как прикажете доложить? – преградил ей дорогу здоровенный солдат в накинутой на плечи шинели. – Мне нужно… – замялась девушка, – к самому главному… – Это к его превосходительству Сергею Петровичу Боткину, – удивился страж, – так их нет сейчас! – А кто есть? – Михоленко, – раздался чей-то громкий голос, – что там у тебя? – Да вот барышня, желают… – Что еще за барышня? – наружу вышел благообразный господин в чиновничьем мундире. – Чем могу служить, мадемуазель? – Я хотела бы служить в госпитале, – решительно ответила ему посетительница. – Вот как, а что же вы умеете? – Все, что потребуется. – Довольно странный ответ. Дело в том, милейшая, что нынешнее развитие медицины даже от сестер милосердия требует известных знаний. Вы где-нибудь учились этой науке? – Нет, но… – Боюсь, что в таком случае я не смогу быть вам полезен, равно как и вы нам. – Но что же мне делать? – с отчаянием в голосе спросила девушка. – Милая барышня, вас, вероятно, подвигло на это деяние желание следовать некоему молодому человеку, ушедшему в армию? Я вполне понимаю и даже в некоторой степени одобряю ваш порыв, но боюсь, что лучшее, что вы можете сделать, это вернуться домой к родителям! – Мне некуда возвращаться, – потерянным голосом отвечала ему она. – Ну, это вы зря, мадемуазель, ваши родные, вполне вероятно сердятся на вас, но вряд ли настолько… – Вы не поняли, – перебила его девушка, – у меня никого нет! Мои родители умерли. К тому же матушка перед смертью долго болела, поэтому мне волей-неволей пришлось научиться ухаживать за больными. Возможно, я не знаю каких-то научных вещей, но как ухаживать за тяжелобольными мне, к сожалению, известно очень хорошо! – Простите, – смешался чиновник, видя ее неподдельное горе. – Но почему же вы приехали сюда, неужели у вас совсем никого не осталось? – Никого. Возьмите меня. Я готова ухаживать за умирающими. Готова помогать при перевязках, мыть обессилевших и выносить за ними судна. Готова кормить страждущих с ложки и… – Вы сейчас это серьезно? – Да… простите, как мне вас называть? – Надворный советник Гиршовский, – изобразил поклон ее собеседник, – но можете звать меня Аристархом Яковлевичем. Я некоторым образом начальник одного из полевых госпиталей… а как вас зовут? – Гес… Гедвига Берг. – Пардон, а вы… – Я лютеранка. – Нет, простите, – смешался Гиршовский, – я вовсе не это хотел спросить, у вас есть бумаги? – Увы, меня обокрали в поезде, и почти не осталось никаких документов или вещей, кроме этого узелка. – Господи, какой ужас! Впрочем, сейчас действительно кругом столько всяких подозрительных личностей. Как говорится, кому война, а кому мать родна! Ну, хорошо, я, пожалуй, возьму вас санитаркой. Учтите, работы у вас будет много, причем довольно тяжелой и грязной. Так что если вы отправились в действующую армию за мужским обществом, то хочу сразу вас заверить, что времени на это не будет. И не надо так смотреть! Я человек прямой и даже, некоторым образом, бесцеремонный, поэтому сразу предлагаю определиться. Если вам мое предложение подходит, то… – Да, я согласна, – быстро ответила ему Гедвига. – Ну что же, прекрасно! Я вижу, вы совсем промокли и, как понимаю, переодеться вам не во что? Пойдемте, я, по крайней мере, напою вас горячим чаем. Никаких возражений, вам это совершенно необходимо, это я как врач говорю! На следующий день, когда девица Берг приступила к своим обязанностям, один из младших лекарей спросил Гиршовского: зачем тот принял еще одну барышню, ведь в персонале не было недостатка? – Ах, молодой человек, – покачал головой старый врач, – с одной стороны, вы совершенно правы. В нашем госпитале довольно иной раз весьма милых сестер милосердия, причем многие из них хороших фамилий. Есть, кажется, даже одна княжна. Но ни одна из них, кроме, разумеется, «крестовых»[35], понятия не имеет, что их ждет! А вот мадемуазель Гедвига представляет это вполне верно. И если я в ней не ошибся, то пользы от нее будет значительно более, чем от любой другой барышни. – А вам не кажется, что она жидовка? – И что, судно, простите, с солдатским дерьмом как-то иначе воняет, когда его выносит еврейка? – Нет, но… – А посему, настоятельно рекомендую вам, коллега, впредь воздерживаться от подобного рода высказываний! В средине мая дожди закончились так же внезапно, как и начались, после чего наступила страшная жара. Скоро выяснилось, что русские солдаты, казавшиеся совершенно нечувствительными к холоду и сырости, гораздо хуже переносят избыток тепла. Дня не случалось, чтобы на марше у кого-то из них не случался обморок, хотя смертельных случаев, возблагодарение Господу, пока не было. Другой напастью стали частые кишечные заболевания. С последними начали всемерно бороться, для начала запретив пить сырую воду, и вскоре положение улучшилось.