– Свежим воздухом дышали. – А ротный зачем вызывал? – Да ты знаешь, Леша, мы так толком и не поговорили… – Ну, это не секрет, – пробасил Галеев, – их благородие хотел тебя в писарчуки перевести. Да только вишь, как неловко вышло… – А Погорелова куда? – А ты думаешь, почему он так злобится? – вопросом на вопрос ответил унтер. – Ладно, бог с ними, скажите лучше, наливать нам сегодня будут? А то я озяб чего-то! Перед собравшимися тут же появился запотевший от мороза штоф полугара[20], вызвав у них гул одобрительных возгласов. Содержимое было немедленно разлито по чаркам, разобрав которые все вопросительно взглянули на Будищева с Галеевым. – Ну чего, скажите что-нибудь обчеству, – хмыкнул Никифоров. – Почему бы и не сказать, – пробасил командир отделения. – Митька у нас солдат справный и, самое главное, бедовый! На таких все и держится, они шилом бреются, дымом греются, ну и своего при случае не упустят, это уж как водится. Еще года не прослужил, а его уже полковник отметил да наградил. И я ни в жизнь не поверю, что этот стол всего на три рубля накрыт. Так что давайте выпьем, дай бог, не по последней! Служивые с удовольствием выпили и тут же закусили ядрено пахнущей чесноком колбасой и нежными белыми булками. Затем еще по одной, и еще… Охрим, которого тоже пригласили, выпив немного, отошел от своей обычной угрюмости и, что-то бубня, рассказывал то Шматову, то дядьке Никифорову. Федька, почти не слушая его, смотрел влюбленными глазами на сновавшую кругом, принарядившуюся для такого случая Ганну. Молодая женщина, почувствовав повышенное внимание к себе, раскраснелась, похорошела и усиленно потчевала дорогих гостей, не забывая улыбаться. – Кушайте, прошу пана, сегодня же свято![21] Дмитрий же, сам выпив всего ничего, подливал другим, говорил тосты, подшучивал над собравшимися, а потом тихо вышел на хозяйскую половину и заглянул за занавеску к Оксане. Девочка, свернувшись калачиком на своем топчане, крепко спала, не обращая внимания на шум. Какое-то время он печально смотрел на нее, а затем обернулся на скрипнувшую половицу и увидел ее мачеху. Та пьяно улыбнулась и, покачав головой, заговорила: – Ой, не разумею я тебя, москаль, хитрый ты или глупый? – Глупый, наверное, – пожал плечами тот. – Она долго спать не хотела, все тебя ждала да беспокоилась отчего-то. – Пусть спит, ей полезно. – Не была бы хворой, побежала бы с подружками колядовать, а так что же. – Ничего, какие ее годы, наколядуется еще. – Ты на нее глаз положил, что ли? – Дура ты, Аня! – Может, я разумом и не дюже богата, а глаза у меня есть! – Да не поймешь ты. – А ты расскажи, может, и сразумею. – Я в детдоме вырос, в приюте по-вашему. Там у нас девочка одна была. Не сказать, чтобы сильно похожа, но вот глаза – ну точно такие же у Оксанки вашей. – Так ты сирота! – Да почему сирота… просто родители пили. Дома жрать нечего было, вот я по улицам да по рынкам и шарился. Воровать стыдно, так я истории жалостные людям рассказывал, они меня и кормили. Потом инспекторам попался, они меня в детдом и определили. – Нешто так бывает, чтобы при живых родителях? – Всяко бывает, Аннушка. – А что с той дивчиной? – Какой дивчиной… а, с этой… да ничего хорошего. Под колеса попала… – Как под колеса? – Ну, лихач по дороге летел, да и сбил насмерть. – Ой, лишенько! – Вот такие дела. Ладно, иди к гостям, а то Охрим и так уже, наверное, косяка давит. – Та, нашел лихо! Он как выпьет – ничего не помнит да ничего не знает, кроме этой проклятущей горилки. Штаб Болховского полка, расположившийся в здании городской управы славного города Бердичева, в будние дни представлял собой нечто среднее между присутственным местом и ярмаркой. Множество людей – офицеры, чиновники, местные купцы и бог знает кто еще – сновали туда-сюда по коридорам, громко разговаривали, торговались, спорили, а бывало и переходили на площадную брань. Как известно, армия в России большая, солдат в ней много, а каждого нужно одеть, обуть, накормить, а все это стоит денег. И у бердичевских коммерсантов таки было что предложить и по хорошей цене, вот просто, ей-богу, вы нигде дешевле не купите! Однако известно также, что интендантские чиновники просто славятся своей скаредностью и так и норовят снарядить всем необходимым служивых без убытка для казны. То есть – даром! А где вы такое видели, чтобы купцы торговали себе в убыток? Нет, они, конечно, патриоты и во всех церквах, костелах и особенно синагогах днем и ночью молятся о здравии государя-императора, но надо же и совесть иметь! Вот очередной негоциант, горестно вздыхая, спустился по лестнице, подсчитывая при этом в уме прибыль. Нет, вы не ослышались, он действительно считает доходы, но лицо у него при этом такое, будто уже целый год не имеет ничего кроме убытков и вот-вот пойдет по миру. Едва его ноги оказываются на земле, как рядом остановилась пролетка и разбитной извозчик-поляк, подобострастно улыбаясь, спросил: – Куда угодно достопочтенному пану? – Достопочтенному пану угодно идти домой пешком, – сухо ответил коммерсант и продолжил движение. – Ваше степенство, – не отступает извозчик, – да разве же можно, по такой погоде идти домой пешком! Да вы же непременно промочите ноги и, чего доброго, простудитесь. А я бы вашу милость со всем уважением довез и всего-то за пару злотых[22]. Просто как какого-нибудь князя! – Разбойник! – останавливается купец, изумленный наглостью извозчика. – Да как у тебя язык повернулся назначить такую несусветную цену! Если ты хочешь знать, я за десять злотых купил вот эти галоши, и теперь мои ноги ни за что не промокнут. Два злотых! Да мне идти-то всего ничего, а этот негодяй… За их перепалкой с интересом наблюдают два солдата, сидящие в санях. Они прибыли за какой-то надобностью со своим фельдфебелем. Но их начальник ушел в штаб и пока не появился, а Шматову с Будищевым скучно, и они рады любому развлечению, хотя польская речь не очень понятна для их слуха. После Рождества морозы спали, но никакой слякоти на улицах города не наблюдается, так что промочить ноги старому еврею вряд ли грозит. Повздыхав и ругнув про себя несговорчивого клиента, извозчик отъехал в сторону и принялся набивать трубку. Ничего страшного, место тут бойкое, найдутся еще пассажиры. – Ишь ты, табачком балуется, – завистливо сказал Федька, глядя на манипуляции поляка. – Хорошо тебе, Граф, ты не куришь, а у меня уши скоро опухнут. – Курить вредно, – меланхолично ответил ему Дмитрий. – Ага, ты давеча это и про водку говорил, но пить ее что-то не прекращаешь! – Ты не путай, выпить у нас, дай бог, раз в месяц выходит, а «козью ножку»[23] ты готов одну за другой смолить. Задымил нафиг! – Дохтура сказывают, что табачный дым болезни отгоняет, – не совсем уверенно возразил ему Шматов. – От твоего самосада даже тараканы дохнут. Пока они говорили, извозчик закончил набивать трубку и потянулся за спичками. Но в коробке оказалась всего одна спичка, да и та, вспыхнув белым пламенем, тут же потухла. – Вот холера! – чертыхнулся поляк и с надеждой оглянулся кругом. Увы, кроме двух москалей рядом никого не было. Можно было, конечно, отлучиться в лавку, но вдруг в этот момент случится клиент? В другой раз он, возможно, не стал бы и разговаривать с ними, но очень уж захотелось курить. – Пшиячеле, машь запаувки? – спросил он у Шматова. – Чегось? – не понял вопроса солдат. – Огоньку просит, – усмехнувшись, пояснил ему Будищев. – Так ест, огень, – закивал головой извозчик. – Есть, как не быть, – отвечал Федька и полез в карман за огнивом. Меньше чем через минуту он высек кремнем искру и, раздув трут, протянул его обалдевшему от подобной архаики поляку. Тем не менее старый способ оказался вполне надежным, и прикурить получилось. – Дзенькуе, – поблагодарил извозчик затягиваясь. – Спасибо много, – заявил ему в ответ Дмитрий, – лучше угости табачком этого малахольного. Да не тушуйся, я не курящий, а ему много не надо. – Прошу пана, – засуетился поляк, оскорбившийся намеком солдата на жадность, – тшестуйше. – Вот спасибо, – обрадованно взялся за кисет Шматов и отсыпал себе ароматного табака на ладонь. – Спаси тебя Христос, добрый человек. А то ведь кой день с куревом бедствую. – Веж ещтще, не вахайще. – Что, не сговорился с пассажиром? – поинтересовался Дмитрий, пока обрадованный Федька отсыпал себе в кисет свалившееся на него богатство. – Так быва. То есть богаты, но бардзо скупы жид. – Пожал тот плечами и представился: – Мое име Ян. Ян Квинта. – О как, а на трубе ты не играешь? – Не, я не ест музыкем[24], – удивился их новый знакомый. В этот момент из управы вышел офицер, и извозчик тут же развернул к нему свой экипаж, потеряв всякий интерес к своим собеседникам. На этот раз клиент оказался сговорчивым, и Квинта с шиком покатил его мимо вытянувшихся во фрунт солдат.