Я повернулся к нему спиной и потопал обратно к своей лежанке, уже зная, что он никуда не денется. Так и случилось. Когда я обувался, он сел рядом: — Как твоё имя, страж? — Людвиг. — А его? — Хартвиг ткнул пальцем в Проповедника. Я помедлил: — Называй его Проповедником. Он не любит, когда к нему обращаются по его настоящему имени. Старый пеликан поджал губы, но от комментариев воздержался. — В чём выгода Братства? Зачем я им? — Хартвиг в упор посмотрел на меня. — Ты ждёшь честного ответа? — вопросом на вопрос ответил я. — Совершенно без понятия. До вчерашнего дня я не знал о твоём существовании и, думаю, ничего бы не потерял, если бы не узнал. Может быть, ты мне поведаешь, какие тайны скрываешь, раз вызвал такой неожиданный ажиотаж среди совершенно разных людей? Он, несмотря на мой крайне ироничный тон, внезапно опустил взгляд и закусил губу: — Не думаю, что это так уж важно. — Ну, только в том случае, если ты хочешь понять, зачем ты Братству, — невинно пожал я плечами. — Я всего лишь оказываю услугу коллеге, который не смог тебя сопровождать. Довезу до Богежома и сдам в руки тех, кто в курсе. Если тебе любопытно — лично у меня никакой выгоды нет, хотя ты меня заинтересовал. — Да неужели? — Он глянул на лошадей, явно раздумывая, не отправиться ли ему в дорогу одному. — Ты нужен Ордену, а я не слишком люблю Lex talionis, точнее, я его совсем не люблю и с огромной радостью не дам им заполучить тебя. Цеховые противоречия, знаешь ли. — Скорее политика. — Я страж. Политикой пусть занимаются магистры и те, кому это нравится. Он рассмеялся: — У меня создаётся такое впечатление, что ты живёшь в несколько ином мире. Политикой занимаются все, хотят они этого или нет. — А он тебя уел, — неожиданно влез в разговор Проповедник. — Заткнись, — попросил я. — Возможно, ты и прав, Хартвиг. Хотя бы потому, что ты, судя по всему, увяз в этой политике, как в болоте. Так что тебе предстоит решить, и решить быстро, от кого принять помощь, иначе ты уйдёшь в трясину с головой. Он цокнул языком, посмотрел не на меня, а на Проповедника и глухо сказал: — Всё решено. Я уже говорил, что менять Братство на Орден, Церковь или княжескую милость не буду. Из двух зол, как говорится, выбирать приходится меньшее. — Приятно слышать, — сказал я, вставая с земли. — Рад, что ты мыслишь позитивно и понимаешь — в одиночку тебе будет хуже, чем со мной. Пора в дорогу. Позавтракаем в сёдлах. Мы ехали до полудня, через поля, на которых уже собрали рожь, под ясным, готовящимся к скорой осени небом и палящим солнцем. Проповедник восседал на крупе моей лошади, хотя не нуждался в подобном способе передвижения. Он всё утро молчал, и его молчание выражало высочайшую степень неодобрения. Я подозревал, что всё дело в этой авантюре, поэтому в какой-то момент не выдержал и произнёс: — Давай, мой друг. Скажи, что я неправ. — Ты неправ, — тут же откликнулся он. — Карла ты выручал гораздо чаще, чем он тебя. Долгов на тебе нет. — Это ты так считаешь. Впрочем, меня интересовало несколько иное. Что ты узнал о Хартвиге? Последний тут же повернул голову в мою сторону и напрягся. Проповедник молчал так долго, что я уже начал думать, что он меня игнорирует. Но он всё-таки ответил. Осторожно, словно ходил по тончайшему льду: — Людвиг, я искренне считаю, что тебе некоторых вещей лучше не знать. — Это почему же?! — тут же откликнулся Хартвиг. — Он, знаешь ли, крайне совестливая натура, хотя на первый взгляд так не кажется, — откликнулся Проповедник. — Тут же пожалеет, что связался с тобой. — Я ничего дурного не сделал! — Болтай дальше, — попросил я старого пеликана. Тот вздохнул и нехотя ответил: — Твой спутник, Людвиг, до последнего месяца работал картографом при городском земельном совете. Но, как оказалось, у него есть маленькая слабость: по всем христианским законам он с чего-то решил, что за помощь ближнему своему ему воздастся. — И в чём выражалась эта помощь? — Я посмотрел на Хартвига. — Я умею снимать с людей тёмные грехи, — ответил тот. — Свершилось чудо, — пробормотал я. — Очень большое преступление. Обычно прощением грехов занимаются исповедники. — Ты не слушаешь, — поморщился тот. — Не прощение грехов, а полное снятие. Исповедники облегчают совесть, но не стирают с души тёмные пятна. А я это делаю. Что? Он увидел, как моё лицо окаменело, а губы Проповедника скривились, словно ему предложили съесть какую-то падаль. — И давно у тебя… такие способности? — мягко поинтересовался я. — Я стал видеть души и уметь их исцелять на это Благовещение, после того как меня ударило молнией. — Он расстегнул ворот своей чёрной рубахи, и я увидел след от страшного ожога. — Лучше бы она тебя убила, приятель, — посмотрел я на него с сочувствием. — Даже не буду спрашивать, почему ты это сказал. — А я всё же отвечу. Ты представляешь угрозу для этого мира, и я не слишком понимаю, почему тебя не прикончили сразу. — Его взяли люди маркграфа Валентина Красивого, — обмолвился Проповедник. — Ходят слухи, что его милость ещё тот грешник, и сковородка в аду для него не только приготовлена, но смазана маслом и хорошенько подогрета. Как говорится, скворчит и ждёт. — Понимаю, — протянул я. — Его милость решил облегчить свою страдающую душу от пары-тройки грехов, чтобы его пропустили через райские врата. Что же. Очень разумно с его стороны позаботиться об этом, но крайне глупо выбрать исполнителей-идиотов, которые перепугались собственной тени настолько, что вытащили тебя из надёжной камеры и перепрятали в монастырь. — Что ты делаешь? — Хартвиг увидел, как я разворачиваю лошадь. — Спасаю твою шкуру. Забудь о Богежоме. — А я ведь говорил, что тебе лучше не знать! — ехидно произнёс Проповедник, обращаясь ко мне. — Ты разве не слышал, Хартвиг, что у Людвига есть столь интересное свойство души, как совесть? Он не собирается везти тебя на жертвенное заклание. — Да почему, чёрт вас подери?! — вскричал тот. Я направил лошадь к нему, подъехал практически вплотную и сказал: — Потому что ты опасен. Для Братства, для Церкви, для всех, кто получает власть с помощью душ и чудес. Да о чём я с тобой разговариваю! Ты, как видно, полный идиот, не видавший в своей жизни ничего, кроме карт Фирвальдена, раз решил рассказать людям о своих способностях! Он не сопротивлялся и не спорил. Кажется, до Хартвига начало доходить, что ситуация гораздо более серьёзная, чем ему представлялось. Он хмурился, молчал, но мне не перечил и с разговорами в дороге не лез, за что я был ему очень благодарен. Нам пришлось выбраться на лесную дорогу, окружённую клёнами, ветви которых были переплетены друг с другом, образуя тенистый купол, пропускавший через себя тёмно-зелёный свет. В другое время я обязательно полюбовался бы подобным великолепием природы, но не теперь. Я был достаточно зол, в первую очередь на себя, что поддался на уговоры Карла. Уверен, он в курсе всего, но утаил это от меня, иначе я бы и пальцем не пошевелил ради его авантюры. Теперь же есть три варианта — привезти Хартвига в Богежом и надеяться на милость магистров, а следовательно, собственноручно убить человека, который мне доверился, потому что милости перед такой угрозой от Братства не будет. Отпустить его на все четыре стороны и знать, что его поймают достаточно быстро и опять же убьют. Или же довести до границы княжества и рассчитывать, что дальше он сможет о себе позаботиться. Я хотел поделиться своими размышлениями с Проповедником, но не успел. Впереди, на дикой лесной дороге, появились всадники. Они выезжали из-за поворота один за другим, неспешно, медленно и неумолимо, словно смерть, шествующая во время чумы от города к городу. Наездники были удивлены встрече не меньше моего и не проявили никакой агрессии, просто чуть-чуть подогнали лошадей с явным желанием узнать, кто мы такие. Проповедник, как и я, увидел ало-золотые мундиры солдат маркграфа и помянул Сатану и весь сонм его многочисленных бесов. — Что мне делать? — Хартвиг тоже достаточно быстро сообразил, чего ждать от этой встречи. — Разворачивай! — гаркнул я. Наши внезапные действия не укрылись от солдат. Подул влажный, горячий ветер, и лошадь подо мной обмякла, словно из неё в одно мгновение вытащили все кости. — Прочь! С дороги! Прочь! — крикнул я, неловко спрыгивая вниз. Всадники уже неслись к нам со скоростью ветра. Проповедник молился и ругался одновременно, бормоча слова на корявой латыни. Плоть лошади таяла на глазах, я схватил арбалет, сумку с болтами и, словно ныряльщик за устрицами, головой вперёд, прыгнул в придорожные кусты. Спина удиравшего Хартвига то и дело мелькала между деревьями. Я припустил за ним, через густой, мешающий бегу подлесок, слыша, как на дороге раздаются крики и резкие команды. На бегу я забросил арбалет за спину, догнал Хартвига, дёрнул его за плечо: — Не туда. Вдоль дороги. Быстро! Мы неслись через кустарник, мимо молодых клёнов, уже зная, что преследователи рассредоточиваются по лесу. Затем я вновь изменил направление, двигаясь в самую чащу. Хартвиг, не привыкший к таким стремительным броскам по пересечённой местности, дышал тяжело, вытирал текущий со лба пот. — Передохни минуту, — сжалился я, снял арбалет и начал крутить ворот.