– Джилкрист Чарльз Мидуорт третий! – вдруг истошно выкрикнул джентльмен, тщетно борясь с обвившейся вокруг шеи цепью. – Что это еще за абракадабра такая? – насмешливо отозвался разбойник. Обагренная кровью блестящая перчатка схватила разбойника за ворот и сжала его рубаху. Тусклые зеленые глаза с ненавистью и мольбой впились в лицо Чарли сквозь пелену наступающего помутнения. Но мольба эта была не о пощаде. Еще немного и цепь окончательно повредит ему горло, он никогда уже не сможет заговорить. А в последующее мгновение плоть покорится металлу, и жизнь покинет его. Он не успеет, он не поговорит с Чарли, вот в чем таился его истошный, но немой предсмертный крик. Сквозь звенья было видно, как на его напряженной шее проступили кровоизлияния. Эти же звенья раздавливали пальцы его левой руки, он уже не мог ни пошевелить ими, ни выдернуть их из жующей металлической пасти. Впервые за долгое-долгое время, Чарли вновь оказался настолько жесток к нему и неумолим, а значит, был совсем близко от того, чего добивался джентльмен с красными конвертами. В своей ненависти, агрессии и слепом страхе, Чарли повторял нечто, некогда происходившее, что уже делал и чувствовал много лет назад. Увидевший эти признаки джентльмен с красными конвертам повторил, выжимая последние остатки воздуха из легких и надеясь, что его слова проникнут несколько глубже обезображенного и запутанного сознания разбойника – он искренне надеялся, что слова эти отзовутся в душе Чарли. Пальцы черной перчатки с треском сжали грязную мокрую рубаху разбойника. Дрожащие губы выдавили последнюю мольбу: – Вспомни, кто такой Джилкрист Чарльз Мидуорт третий… Горящие черные глаза, искаженное болью и яростью чумазое лицо, облепленное мокрыми волосами, с триумфом нависшее над поверженным врагом, над проваливающимся в темноту, в бездыханную агонию джентльменом с красными конвертами, медленно, сначала совсем незаметно, стало разглаживаться под тенью обвисшей мокрой шляпы. Сцепленные истрескавшиеся от частого пребывания на ветру губы разжались. Сдвинутые в злобе брови, едва вернувшись на свое обычное место, горько выгнулись и окрасили лицо разбойника тенью недоумения, а затем и печали. Руки, так жаждавшие почувствовать хруст под цепью, ослабли и соскользнули с ледяных звеньев. Однако безумные глаза, будто принадлежавшие кому-то другому, вопреки действиям тела все еще продолжали таращиться на побежденного, силясь выжечь в голове джентльмена с красными конвертами смертоносную рану. Но огонь безумия и жестокий азарт постепенно гасли во взгляде разбойника, и когда погасли совсем, Чарли застыл над побежденным врагом, не замечая ни его самого, ни новой волны разрушений в поврежденном механизме ловушки. Во внезапно опустившейся тишине онемевшие от созерцания происходящего взгляды верных друзей напряженно приковались к разбойнику. Все они замерли в ожидании исхода боя. Глава 18. Странное воспоминание Доктор Джилкрист Чарльз Мидуорт III работал и вел исследовательскую деятельность в Госпитале Университетского Колледжа Лондона, где также проводил лекции. Это была чудесная, интригующая пора. Разгадка вопросов, которые ставил перед собой доктор Мидуорт, с каждым днем приближалась на шаг, и сколько бы подобных шагов еще ни пришлось сделать, в своих наблюдениях и исследованиях он приближался к описанию первопричин многих тяжелых болезней и открытию ряда новых методов, которые когда-нибудь позволят спасти множества безнадежно больных. Его кабинет походил на склад химических веществ и биологических материалов и вне всяких сомнений являл собой результат многолетних научных исканий и образец упорядоченного беспорядка. Входившие не сразу могли разглядеть стол доктора Мидуорта сквозь узкие проходы между стеллажами, заставленными диковинными, порой, нетрадиционными для классической медицины исследовательскими приборами, журналами записей и стеклянными принадлежностями для хранения законсервированных органов, которые в них и хранились. Письменный стол доктора бочком примыкал к стене под высоким мутным окном, стол для опытов располагался правее под вторым окном. Светло здесь было только по утрам, а время доктор Мидуорт привык отмечать по движущимся теням на черепе висящего в углу скелета. Стены кабинета украшали бабочки в рамочках под стеклом. Это была его единственная слабость, но дома их он не держал уже пару лет, с тех пор как женился на прекраснейшей молодой леди, с которой был знаком с детства. Их разница в возрасте была незначительной, но достаточной для того, чтобы в юношестве Джилкрист интересовался девушками постарше и не замечал красоты своей будущей избранницы до тех пор, пока ее красота не расцвела и не стала до того очевидной, что не замечать ее было бы уже глупо. Многие в Лондонском свете отмечали, что этот чудесный брак повлек за собой череду перемен к лучшему во всем мире. Словно бы, поженившись, они вернули миру недостающий разделенный на две половинки кусочек, после чего все стало так, как должно быть. Конечно, это было не так, но доброжелатели хотели видеть в женитьбе молодого доктора Мидуорта начало светлого будущего для всех, поскольку после смерти короля Георга IV в 1830 году судьба трона оказалась туманной, а такое положение дел беспокоило людей светских. Пришедший ему на смену король Вильгельм IV по кличке Моряк Билли, разъезжавший по Лондону в открытом экипаже и пожимающий руку всем желающим, не вселял особого доверия. Но стоило состояться браку благородного молодого доктора и его неотразимой избранницы, как на следующий год на трон взошла восемнадцатилетняя Александрина Виктория, чаяние народа и символ надежности, символ нового расцвета Англии. Однако всего этого счастливый Джилкрист не замечал. Его жизнь была полна света и любви и сводилась всего до двух простых вещей: работы и семьи. Остальной мир его мало интересовал. Низко склонившись над разрезанным сердцем на металлическом подносе с инструментами в руках, Джилкрист вглядывался в предмет своего внимания сквозь увеличительные очки, замерял предсердия и клапаны, замирал на четверть часа, погружаясь в свои мысли, потом возобновлял работу. В последнее время человеческое (да и не только) сердце было основным предметом его научной деятельности. Закончив, он снял очки, вернулся к своему письменному столу и принялся записывать цифры, сопровождая их своими комментариями, составляя на основе комплексных наблюдений выводы и выстраивая логически предположения для будущих исследований. Пока он работал, в кабинет глухо постучался и вошел высокий худощавый юноша с бледным лицом и такими же бледными светлыми волосами – один из студентов, которые временами являлись, чтобы убирать законченную доктором Мидуортом работу. Джилкрист никогда не замечал их, если что-то записывал, точно так же, как никогда не удивлялся, обнаруживая кого-то в своем кабинете. Однако студент всегда дожидался разрешения на уборку, чтобы вдруг не помешать исследовательской работе доктора. Однажды был случай, когда второкурсник ошибочно счел работу доктора законченной и все убрал: Джилкрист закончил писать, повернулся, чтобы продолжить исследование и обнаружил, что весь труд и предмет наблюдений исчезли. Он погнал беднягу незамедлительно найти ему новый человеческий мозг. Второкурсник оббежал все здание Госпиталя, морг, лавки мясников, попросился на прием к ректору, был направлен к декану и к вечеру вернулся к кабинету Мидуорта с мозгом в руках, но к тому времени Джилкрист уже ушел домой. Согласно студенческой молве, несчастный всю ночь провел, не сомкнув и глаза, под кабинетом доктора Мидуорта с человеческим мозгом в руках, а на утро преподаватель заставил его провести работу над органом, в точности повторяющую свое исследование, прерванное вчерашней ошибкой второкурсника. С тех пор, оказываясь в кабинете Мидуорта, студенты всегда крайне внимательны к работе и заданиям доктора. Задумавшись и вскоре обнаружив, что точка, в которую он смотрит – постоянно находится в движении, Джилкрист, обнаружил и присутствие светловолосого студента. – Я закончил, приступайте, – сообщил он негромким ясным голосом, склоняясь над журналом и продолжая писать. Но стоило студенту подойти к столу для опытов, как доктор Мидуорт снова заговорил: – Постойте. Прежде чем убрать, рассмотрите сначала орган. Найдите, в чем особенности нарушения строения и скажите мне, каким образом, по вашему, медицина сможет помочь больным с подобными нарушениями избежать неминуемого летального исхода. Студенту хватило минуты, чтобы выполнить задание, но он тут же выпрямился и в смятении посмотрел на преподавателя. – Но сэр! Разве могут больные с подобными нарушениями надеяться хоть на что-то? Отчеркнув пару заметок, оставленных для следующей недели, Джилкрист захлопнул журнал и поднялся, снимая белый халат. – Вот об этом и подумайте на досуге. В правильном ответе кроется будущее. Ваши варианты рад буду выслушать на следующей неделе, – он взял цилиндр и плащ и энергично зашагал к двери между темными стеллажами. – Всего хорошего, Джонатан! Не забудьте оставить ключ от кабинета смотрительнице миссис Пегг. – …Удивительно, что только сейчас я, кажется, по-настоящему стал понимать свои собственные идеи и придавать им форму, хоть сколько-нибудь пригодную для научно обоснованного объяснения. Хотя в нынешнем состоянии медицина очень сильно отстает в развитии для достижения преследуемых мною целей, очень важно описать основы и подготовить теорию, которую можно будет применить на практике через десять или двадцать лет… – Суп очень вкусный, Джилкрист, попробуй, пока не остыл, – мягко произнесла темноволосая девушка, сидящая в столовой. Разговор проходил за обедом. К пяти часам доктор Мидуорт прибыл в дом на улице Стрэнд. Здание было построено при его отце, Джилкристе Чарльзе Мидуорте младшем, и часть жизни до женитьбы Джилкрист III провел именно здесь. А поскольку жизнь его была ровной и даже порой скучноватой, с этим домом у него всегда были связаны только лучшие ассоциации. Свет, тепло и та особая надежность, которая может сопутствовать только собственности, царили здесь и в памяти доктора Мидуорта, и в настоящем. Он любил наблюдать за движением солнечных лучей по дому в течение дня, любил непревзойденный пейзаж Темзы за окнами южных комнат, и неповторимый, несравнимый ни с чем покой и умиротворение, поселявшиеся в его душе при одной только мысли, что этот дом он разделяет со своей женой. Сервированный на двоих стол словно бы замер вместе с молодой миссис Мидуорт в добросердечном ожидании, когда же Джилкрист вернется на Землю. – Ах да! Ты права, Аделина, прости, – услышав голос возлюбленной, доктор с нежностью посмотрел на нее, смущенный собственным невниманием, взял ложку, занес ее над тарелкой и увлеченно продолжил, вновь позабыв о реальном мире, – Так вот, медицина это наука, а всякая наука нуждается в развитии. Сегодня я существенно продвинулся… При всей сложности, какую в брак могла порой вносить такая увлеченная личность, как доктор Мидуорт, их отношения с женой неизменно оставались крепкими и искренними из-за ее неподдельного любопытства и уважения к делам мужа. Некоторые из аспектов его исследований она находила отвратительными для того, чтобы хотя бы представить себя на месте мужа в момент, когда он делает что-то с телами и органами недавно умерших людей. Но известный ей смысл этих исследований делал Джилкриста врачом, готовым на самопожертвование в ее глазах. Готовым сносить тяготы отвратительных изучений ради поиска способов врачевания серьезно больных. Остальные же труды мужа вызывали у нее живой интерес и гордость. Джентльмены из их круга занимались разными делами в различных сферах деятельности, но мало кто из них мог быть интересен ей в разговоре, и уж тем более, мало кто мог похвастать столь непосредственным участием и обеспокоенностью за других людей, как Джилкрист. И даже порой, отчасти из-за подобных разговоров об исследованиях, она чувствовала себя причастной к его благородной работе. – …Когда-нибудь наука найдет способ заменять части или даже целые органы для продления жизни больных, это лишь вопрос технический, – подытожил он. – Вряд ли подобные приспособления будут работать на пару, нужно чтобы физические условия организма заставляли их функционировать самостоятельно. – Джилкрист! Расхаживать с ненастоящим органом? Но это же вульгарно! Он чуть удивился услышанному. С этой стороны он никогда не рассматривал свою тему. Прежде он не задавал себе вопросов об этике и том, как будет приняты его идеи в обществе, когда (или если) они начнут обретать физическую форму. – Возможно, – кивнул он и быстро доел суп, найдя, что он, оказывается, довольно голоден. Как бы ни было это противоречиво для столь занятого ума, большую часть времени Джилкрист посвящал не работе, а жене. Она была своего рода наградой, даром за неизвестную ему самому добродетель, благодаря которой он смог надеяться на ее руку и сердце. Для того чтобы быть с ней ему не обязательно было находится рядом каждую минуту. Сидя за письменным столом на другом этаже, он с теплом отмечал, когда слышал ее голос, обсуждающей дела по хозяйству с прислугой или напевающий мелодию. Наблюдал за ней из соседней комнаты, любуясь каждым движением, изучая точно так же, как изучает дающие и отнимающие жизнь человеческие сердца. Почти всякий раз, когда она выходила из дому без него, он провожал ее улыбающимся взглядом из окна. Пожалуй, этот самый близкий Джилкристу человек, эта восхитительная женщина, ради которой он бы не задумываясь сложил голову, являлась самым важным и необходимым не науке, не обществу, а ему самому предметом изучения. Лишь глядя на нее, он по-настоящему мог разглядеть, в чем же заключается жизнь. Жизнь, как нечто большее, чем процесс движения от колыбели до могилы, нечто наполняющее смыслом каждый восход солнца и луны, распускание и опадание листьев, мерцание пылинок в утренних лучах. Порывистая, полная энергии, полная чувств и любопытства, она восхищала и оставалась до конца неразгаданной тайной для Джилкриста. Не существовало даже вопроса, который мог бы помочь ему постичь эту тайну, поэтому ему оставалось только наблюдать ее жизнь и быть счастливым оттого, что может находиться так близко. Будучи человеком рационального склада ума, Джилкрист осознавал, что супружеская жизнь в разных случаях с годами имеет свойство поворачиваться самыми разными сторонами, поэтому он ценил каждое мгновение настоящего, проведенного с Аделиной. Настоящее было самым важным и надежным. В этой холодной и немой осознанности ученого он больше всего боялся незначительной вероятности, что подобно знакомым ему примерам, однажды его чувства поблекнут. Если бы аналогичное когда-нибудь произошло с ней, он бы смог ее простить, но себя, как и любого, кто способен причинить Аделине вред, он никогда бы не простил. В подобных редких размышлениях любящего мужа, научные взгляды доктора Мидуорта приобретали черты поэтических настроений влюбленного юноши и остроту меча доблестного рыцаря. Впрочем, этот влюбленный взволнованный юноша вырывался довольно часто. Оставаясь наедине с Аделиной, сдержанный и наделенный тонким чувством человеческого достоинства доктор становился мальчишкой, сорванцом, по-прежнему поддающимся ее желанию играть в прятки и догонялки, носиться по дому и хохотать во весь голос, когда они разбивали ту или иную вазу, опрокидывали столики или роняли картины. Обычно Аделина начинала очередное состязание со слов «спорим, я…», и образцовый дом зари викторианской эпохи превращался в балаган, какой непослушные ученики школ для мальчиков устраивают на переменах. Дворецкий, работавший еще у отца Джилкриста, видел подобную беготню по дому еще когда эти двое были детьми. И тогда и сейчас он с подносом в руках ходил за раскрасневшимся Джилкристом и запыхавшейся девочкой по всему дому, невозмутимо напоминая: – Чай и бисквиты, сэр. Чай и пирожные, мисс. И тогда и сейчас оба сорванца временами прятались не друг от друга, а от дворецкого и неожиданно выскакивали из платяных шкафов, чуланов и шкафов для метел в тщетной попытке застать дворецкого врасплох. До сих пор им еще никогда не удавалось увидеть удивление на его лице. Неделей позже в одном из джентльменских клубов на Пэлл-Мэлл, куда доктор Мидуорт и еще несколько их знакомых имели обыкновение приходить пятничными вечерами, Джилкристу в очередной раз представилась возможность сравнить свою жизнь в удачном браке с другими не столь благополучными примерами. – Пусть сегодня тошно мне, но если я когда-нибудь женюсь, у меня будет все, как у всех. А это еще большая тоска. Невыносимая тоска, – сквозь завесу табачного дыма заверял Джилкриста его закадычный друг, Хитклиф Ротфорд. В тот холодный апрельский день Хитклиф узнал, что актриса, которую он добивался несколько месяцев (столь долго вопреки своим обычным успехам в амурных делах), неожиданно поддалась на ухаживания другого и отказала Хитклифу. – Куда более невыносимая, чем боль, которую может причинить предмет романтического увлечения, упорхнувший к какому-то несчастному драматургу из неизвестного театрика. Вот и вопрос, зачем держать курс на безрадостные перспективы, если их можно просто миновать? В наше время нужно быть практичным человеком. – Не уверен, что нынче у человека есть возможность миновать все превратности судьбы, – мягко намекнул на причину их нынешней встречи Джилкрист. – Да черт с ним! Пляска смерти висельника все же хуже раны, полученной в бою, – Хитклиф выпустил облако дыма в сторону и опрокинул остатки абсента. – А знаешь ли ты, что становится с легкими людей, в большом количестве злоупотребляющих табаком? – осведомился Джилкрист. – Это только предположения, но я ничего об этом не знаю и, разумеется, не желаю узнавать. Потому никогда не прихожу к тебе на работу. О, кстати! Слышал, миссис Оруэл жаловалась, что уже пятую неделю не может записаться к тебе на прием. Что происходит? Я направляю к тебе знакомых, даю тебе рекламу, как лучшего доктора в Лондоне, не просто доктора, а ученого с большой буквы, а ты скрываешься от них как какой-то мошенник. – Уверяю, исключительно от миссис Оруэл. Овдовев, она только и делает, что забивает все свое свободное время общением с разными врачами, потом обсуждает их заключения с другими врачами. Диагноз миссис Оруэл в том, что она совершенно здорова, но не хочет с этим мириться. Мне хватило всего двух ее визитов, чтобы понять, с чем имею дело. Кое-что прояснилось и о здоровье ее покойного мужа. Уже после первого знакомства с ней у меня сложилось впечатление, что покойный мистер Оруэл просто не выдержал ее немотивированной беспардонной энергии. После второго ее визита я окончательно уверился в своей теории. Не знаю, как мне быть, я уже говорил ей, что она здорова. Без толку. – В таком случае, я тебя понимаю! – покачал головой Ротфорд. – А ты покажи ей те легкие заядлых курильщиков, что хотел показать мне, и скажи, что она безнадежно больна, ей нужен покой, постельный режим и никаких выходов из дома. Джилкрист посмеялся. – Хотелось бы верить, что она мне поверит, так ведь нет же. Пойдет к другому врачу и мой диагноз будет оспорен, а мое имя запятнано. Пока ничего лучше, чем не допускать ее на прием, я не придумал. Так о чем мы говорили до этого? Ах, да! О превратностях судьбы. – Верно. О том, что все можно спланировать, учесть ошибки прошлого и спроектировать лучшее будущее, – взгляд Хитклифа устремился куда-то сквозь окутанные полумраком стены.