– 3 — Они ушли от тебя. Теперь они слишком далеко. Ничего не поделаешь. Есть только миг между прошлым и будущим – и ты в нем сейчас, можешь сделать лишь то, что можешь. Четкая привязка: пространство, время. И мир надвигается на тебя. Охотится, и тебе придется стать призраком, фантомом, концепцией, ночной тенью. На следующей неделе ты посетишь столовую в городе. Но теперь она покажется тебе странной, чуждой. Видишь все в каком-то зеленом свете. Наверное, в том виноват дождь – и все то, что в дожде, возможно, живет. Но наверняка сказать нельзя. Слишком много незнакомцев. Слишком много фабричных рабочих – оглядываются кругом, словно что-то ищут. Ты и раньше им не доверяла, от них ожидала всякого. Но теперь ты даже не доверяешь своим старым представлениям о них. Теперь в туннеле никто не живет, кроме тебя. Куда они делись? Куда они могли пойти? Ты не могла пойти с ними – и дело было не в опасностях внешнего мира. Дело было в саламандре. В бледных людях и в темной птице, что их выискивала. Людей стало трое, а потом они отступили – Темная Птица убила их. Интересно, почему? Они – плохие? Они – больные? Ты нашла дрона смятым, истекающим кровью из зазубренной раны. Его антенны все еще подергивались. Ты ничего не могла с ним поделать, не рискнула даже добить из милосердия, чтобы облегчить муки. Он раскинулся на лесной поляне, точно какая-нибудь приманка. Больше дронов не будет, и это пугает тебя точно так же, как когда-то пугал сам гость-беспилотник. Получается… что бы сюда ни вторгалось, оно побеждало. Мало-помалу, шаг за шагом, оно закрепляло свою победу, и с этим тоже надо было что-то делать. Каждый день ты прячешь дневник в каком-нибудь новом месте. И каждую ночь – тоже. Украдкой пролистываешь страницы – в надежде на то, что они выдадут-таки свои секреты. Хотя скорее – в поисках ответа на вопрос: что делать? Темная, похожая на рептилию, птица расплывалась на одной странице, как пятно сажи. Темная и угловатая. Трудно читать из-за нее. Наброски и обрывки; какая-то басня о жестоком отце и о мальчике, чье убежище превратилось в ад. Слово, которое ты считаешь английским, Nocturnalia, наброски, которые выглядят как грезы, становятся опасными. Существа, теряющие разум. Вихри и стрелы, словно элементарные частицы, проносились в воздухе. Нервно-паралитический газ? Загрязняющее вещество? Но их насылали намеренно. Какие-то миазмы в воздухе, из-за которых живые существа вели себя странно. Незримые враги. Хотя все еще возможна ошибка с твоей стороны. Вполне вероятно, что описания в дневнике намекают на что-то другое. И неоткуда ждать помощи в расшифровке. Неоткуда. Вообще. В потаенной лесной лощине ты проводишь все больше времени. Окруженная мхом, лишайником и сосновыми иголками. Под твоим телом мягко пружинит перегной. Лесной дух, стелящийся по лесной подстилке. Подавляя кашель, разглядываешь навес крон над головой – дятлы, сойки и славки[11] перелетают с ветки на ветку. Ждешь звуков прибытия бледных людей. Ждешь звуков, издаваемых темной птицей. Смерть кажется сном, неразрешимой головоломкой. Какую личину примет смерть в этом лабиринте? Саламандра подползает поближе и лишенными выражения глазами рассматривает тебя. Издает низкий квакающий звук. Оборачивается – глянуть через плечо. Квакает снова, снова обращает голову к тебе. Ты не понимаешь. Саламандру тошнит прямо на тебя. Рвота покрывает с ног до головы. Фу. Ты поначалу шокирована. Потом – успокаиваешься. Светло-розовая в этом свете, что просачивается повсюду, жидкость удерживает тебя на месте – предотвращая необдуманные действия, наделяя некоторым качеством, которое ты не вполне способна описать. Жидкость тебя охлаждает. По твоим ощущениям, она ничего не весит. Она ощущается точно пульсация воздуха, сгущающегося и подстраивающегося под тебя. Мягко, комфортно. Растекается по рукам и ногам – и вот уже у тебя нет никаких поводов двигаться. Ты восторженно смеешься. Она пахнет жвачкой. Запах арбузной жвачки! Ты когда-то покупала ее себе – еще когда могла позволить. Жевала, точно настоящую еду, часами. Дурачила желудок. И снова саламандру рвет, на этот раз на саму себя, и ты видишь, как розовая патока, трепещущая, точно живой организм, окружает ее. Дыхание посредством кожи, которая и кожей-то не является. Саламандра проскальзывает тебе навстречу. Нехило так весит, увесистая. Ее живот раздут, будто полон молодняка. Она мостится где-то рядом, и теперь ты смотришь ей в глаза. Вы обе ждете, что же будет дальше. В лощине. В непосредственной близости от чего-то столь чуждого. По краю их лежбища скользит, поднимаясь, тень. Знакомые очертания. Темная Птица – рептильная ухмылка клюва, налитый кровью глаз, который ты можешь себе представить, несмотря на темноту. Но вторая кожа из сблева саламандры не дает тебе и пальцем пошевелить. Сейчас она дышит за тебя, словно ты покрыта с ног до головы кожными жабрами. Темная Птица смотрит вниз, в лощину. У Темной Птицы долгий взгляд. Вы с саламандрой так неподвижны, так близки. Твой ум блуждает, проходя сквозь глаз саламандры и попадая в мир пульсаций и волн бесконечного парения и быстрого стремительного движения. Пробираясь сквозь сорняки, камыши и хладные камни на дне реки, ты чувствуешь трепет жидкости на теле, стесненное чувство от нее же. Это – мир, в котором ты тоже можешь дышать, хоть и совсем не так, как дышишь здесь, в царстве воздуха. Темная Птица тебя не видит. Ты находишься под водой, прочесываешь дно. Ты так далеко от лощины. Кто-то рычит, выражая разочарование и провозглашая свою кровожадность. Темная Птица скрывается за краем ложбины. И ее тень превращается в обычную темноту ночи. После ты с саламандрой омываешься в водах реки – тонкая пленка, все еще хранящая ваши формы, уплывает вниз по течению, слабо светясь, растворяясь. Саламандра что-то пишет на воде. Надпись исчезает, потом растекается. Она просто откладывается в твоей памяти; ты будто находишься в эпицентре ряби. Как будто ныряешь сквозь точку спокойствия в глубокий омут. Как будто ты – морское чудовище. – Я не понимаю, – шепчешь ты. Но ты знаешь. Теперь у тебя другая кровь. Саламандра что-то с тобой сделала. Ты чувствуешь себя каким-то образом помолодевшей, тебя не гнетет разлитый в воздухе запах бензина. Саламандра квакает тебе раз-другой, а потом, огромная и тяжелая, ныряет в реку и исчезает. Когда ты пишешь слово «демон» в дневнике, у него какой-то другой смысл. Ты вынюхиваешь это новое значение, как зверь вынюхивает кровь. Что-то, чего не было там раньше, взирает на тебя со страниц. Какая-то часть саламандры поселилась теперь в дневнике. Ты никогда не завидовала своему создателю из-за ежедневной боли и отсутствия утешения. Недостатка ухода. Простуды. Жара. То, что ты должна сделать… это не легко и не трудно. Но ты все равно должна. Жизнь не предоставила тебе какого-то иного пути. Если он был, ты не можешь вспомнить. Если его не было, ты о том не можешь забыть. Имеет ли это значение для лесов, дымовых труб или неба? Имеет ли это значение для саламандры, или странных бледных людей, или мышей на лугу, или оленей в поле? Имеет ли это значение для течения реки или улицы, или для того, как Город расширяется, или сужается, или заполняется дронами? Разве это имеет значение? Теперь, после встречи с саламандрой, ты не знаешь, куда смотреть. Ты не знаешь, что делать. Перед тобой предстает ее глаз. Бросает тебе вызов. Слова, которые он говорил тебе на языке, который ты никогда не поймешь. Ты никогда не сможешь спросить его, чего он хочет или в чем нуждается. Все, что ты можешь сделать, – попытаться ощутить себя в новом теле. Попробовать почувствовать, каково это – жить в воде. Что значит для тела общаться с миром так интенсивно, так плотно, в такой непосредственной близости – будто вы с миром одно целое. Если ты рождена для этого, если ты подобна саламандре – наверное, это твой рай, как если бы рай снизошел на грешную землю. Черт побери, и ведь никто не оставит тебя в покое в собственном раю. Люди будут охотиться на тебя, желать убить, людям не сидится спокойно в собственных оболочках, им не хочется слушать, смотреть и слышать, им неприятно биение собственных сердец, и поэтому, даже будучи во временном покое, они все равно движутся, лишь бы его не слышать. Когда ты останавливаешься, застыв, пригвожденная намерением во взгляде саламандры… тебе даруется откровение. Откровение значения. Откровение смысла. Ты не просто понимаешь, как, ты даже осознаешь, почему. Тебе открыт контекст. Когда ты пишешь в дневнике, твоя боль утихает. Голова больше не болит. И даже сыпь исчезла. <<Ее прошлое – достояние какого-то другого человека. Другой девушки – тусклой, скучной, обычной. Она думает о нем как о лишенной смысла сказочке. Когда-то, еще ребенком, она жила в коттедже на окраине города, на фоне дымящих в небо труб. С мамой и отчимом. Вот кем она была. Даже тогда она знала, что в доме что-то есть, что-то живет под домом – просто не могла дать этому названия. В зависимости от ее настроения оно было добрым или ужасным. Но именно то, что находилось под домом, всегда вызывало споры между ее родителями. Именно эта штука под домом заставила ее настоящего отца уйти. Через некоторое время она убедилась, что существо под домом прошло через туннель и проникло в ее мозг. Когда она рассказала об этом матери, еще до того, как эта мысль заразила ее, мужчина в больнице со сверкающей на манер водопроводного крана улыбкой сказал ей, что это неправда. Она ему не поверила. Иначе зачем бы ее мать продолжала спорить даже после того, как отчим ушел? Иначе зачем в голове девушки звучал еще один голос? Настоящий отец девочки ушел от нее при рождении, и все, что осталось после него – несколько игрушек, купленных в долларовом магазине неподалеку от караоке-бара, в нескольких милях отсюда. Там он и познакомился с матерью – еще до того, как ту уволили, и она пошла работать в фастфуд. Девочка не хотела питать к этим игрушкам хоть какие-то чувства, но ей нравилась пластмассовая лодка, которую ее мама называла «ковчег», а она сама – просто лодкой. Когда отчим девочки увидел лодку, он сказал ей, что когда-то у него была такая же, только настоящая, и что когда-то он жил на побережье. Когда он не был пьян, то рассказывал ей истории о приливных бассейнах, о том, как прогуливался среди них на закате и находил сокровища. Он показывал ей фотографии и картинки в книгах. Как будто хотел, чтобы его прошлое стало ее будущим. Девочка никогда не увидит океан. Он был слишком далек от города. Слишком далек от туннеля, который стал ее домом. Но она помнила, как играла с лодкой в ванне, брала свои игрушки и пластиковые безделушки и создавала те приливные бассейны, чтобы изучать их. У нее была живая фантазия. Ее мать всегда так говорила. Иногда – цедила сквозь зубы. Несколько раз наказывала ее за это. Именно тогда было так важно сосредоточиться на море – и на том дне, когда она сможет жить в маленьком домике на берегу. Рассказы отчима были немногочисленны, но для девочки они значили слишком много. Она знала это, но ничего не могла с собой поделать. Однажды, в редком приступе доброты, на следующий день после того, как отчим покинул их, мать поставила в ванной калейдоскопический светильник, и тогда девочка вела лодку через море ванны при свете звезд, порождаемом им. Именно тогда тьма начала обретать форму и очертания в ее сознании, и она дала тому, что жило в доме и скрывалось в Городе, истинное имя: демоны>>. – 2 — В ту ночь, в ту ночь… Либо – в эту, либо – в ту. Ты теряешь след. Распалась связь времен. Распалась связь симптомов. Весь мир – распался. Но в ту ночь спустилась тьма, и ты убила бледного человека, а потом – еще одного. Оттащила их к заводским трубам. Их тела, волочась по шелковистому подлеску, издавали тревожный звук, будто шорох линяющих змей по лесному ковру. Но тварь, что тащила их, была грубой, жесткой и потрескавшейся, и ночь не имела для нее значения. Потаенные силы этого мира сплелись в парадоксе. Уже не тьма против света, а тьма, что воюет с тьмой, что воюет с тьмой, что воюет с тьмой. Ты вылавливаешь из дневника знакомые английские слова, сшиваешь вместе и придаешь сшитому смысл, своего рода смысл. Ты думаешь, что он удержит тебя на месте, точно якорь – несмотря на то, что слова эти, взятые по отдельности, сносят тебя все дальше в море. «А что, если бы мир был живым? Весь мир – и все, что в нем есть? Что, если бы я могла создать такой мир, и объединить всякую тварь живую столь сокровенной связью?» И так темно в туннеле, из которого ты выходишь, и так тихо звучат его голоса. Вспомни – было время, когда другие боялись тебя так же, как тварь, что тащит трупы бедных бледных людей через лес. «То, что люди сделают в будущем, должно быть лучше прошлого. Если мир хочет жить, мы должны стать лучше». Там, в сумерках, ты снова представляешь себе саламандру, спрятавшуюся у корней деревьев на берегу реки. Саламандра в безопасности в подводных гротах, в мутной воде, среди речных трав, водорослей и гладких скал. А наверху последний бледный человек бежит в поисках спасения через луг, поля и лес. Темная Птица следует за ним быстро, она уже совсем близко, и ты понимаешь, что звуки, с которыми она волочит свою убитую ношу, доносятся из прошлого. «Иногда для меня попросту не ясна конечная цель. Но я знаю, работа должна продолжаться. 10, 7, 3, 0». Птичий крик, кроваво-красные глаза, запах серы, вопль – победа одержана. Еще один бледный человек умер. Ты представляешь, как когти рвут полупрозрачную кожу и касаются сердца, заходящегося в последний раз. Нежному, как лягушка-древолаз. Неспособному противостоять неизбежному. «Я ищу во внутренностях, вскрываю черепа… верю – оно где-то там». Ты находишь влажное сердце леса, где мох и папоротники сплелись воедино, где земля уходит книзу волнительными изгибами, где непрестанно течет вода. Где черные радужные стрекозы прорезают воздух, замирая неподвижно, – и вновь срываясь в движение. Остановись, мгновение, ты прекрасно – плоды твои срывать небезопасно… вполне возможно, это все – лишь сказка. Ты находишь себе приют под гнилью поваленных деревьев. Нора – глубокая, точно лисья. Прячешь пожитки. Кладешь дневник в пакет, закапываешь в суглинок подальше от своего укрытия. До следующего раза. Писать быстро не получается, потому что для прирастающего потока слов тебе приходится использовать кровь. Ты это чувствуешь. Понимаешь, чем это чревато, но не останавливаешься – смутные ощущения настаивают на необходимости таких записей. Саламандра что-то сказала тебе. Насчет обязательств. Что-то о побеге, или о невозможности побега, или о том, что наступит время, когда она тебя не сможет защитить. Или просто ты так думаешь – что она тебе что-то сказала. Кругом так много демонов, приходится сосредоточиться, чтоб вызнать все наверняка. Ты любишь, когда земля касается твоей кожи. Ты любишь, когда вода касается твоей кожи, а лес – это своего рода блаженство. Или, может быть, дело только в том, что саламандра любит все это. Разве это имеет значение? Места, укрытые утешающими сухими листьями. Суглинки и лишайники, дождевые черви и улитки, грибы и плесень. Грибы, как фонарные столбы, освещающие мир. Когда ты пишешь в дневнике, кажется, что твоя кожа открыта для сообщений, которые лес посылает, сообщений, которые ты внедряешь в кожу. По-своему здесь – тоже царство приливных бассейнов, а лес – остров посреди опустошения. Ночь, светлячки, над головой – лунный шар, и даже, как тебе кажется, лис, глядящий на тебя сверху, в короне из листьев и темных ветвей. Лисья морда бесстрастна, отстранена, он смотрит на тебя с расстояния в многие световые года. Он так далек… почти так же далек, как сама луна. Позже. Ты заснула или проснулась. В час полночный, в час поздний – разницы нет, не укрыться. Но лес теперь полон света. Волны красного мерцающего сияния – от резкого линейного источника, и в самом центре той линии – далекая фигура. Надвигается, все ближе и ближе, ползет по теням древесных стволов. Нет разницы между светом и фигурой, ведь фигура будто бы сделана из света и протягивает к тебе бесконечные руки-лучи. Но ведь нет запаха гари. Не слышно ни потрескивания, ни шипения. Только приглушенный звук чьих-то шагов по влажным листьям и веткам. Твоя мать. Из своего укрытия, глядя поверх упавшего бревна, ты видишь, что фигура – это твоя мать. Яростное, обезумевшее пламя захлестывает лес с каждым ее шагом. Распростав почерневшие руки, огонь расправляет крылья. Мольба. Просьба. Теперь ты слышишь ее сквозь пламя. Она кричит, зовет тебя криком по имени. Просит тебя помочь, остановить боль. Перестать прятаться. Что есть настоящее, как не версия прошлого? Ты обмочилась от страха. Так сильно сердце стучит в ушах – будто давление резко скакнуло вниз. Теряешь сознание. Находишь вновь. Примерзаешь к месту, все еще прячешься. Недолго тебе осталось. Она уже близко. Она так близко. Тонко очерченные черты лица твоей матери, столь отрешенного. Как будто она слишком долго ходила по морям в шторм; суша так и не забрезжила впереди, и она решила не останавливаться – идти вперед хоть сквозь воду, хоть сквозь огонь. Надо найти блудную дочь. Чтобы объясниться? Чтобы устроить ей взбучку? Что так, что так – страшно; ужас в тебе нарастает.