Твои враги – наши враги. Нежная музыка исходила из его уродливого рта, похожего на пасть морского окуня. В затишье она могла загипнотизировать добычу на другом берегу и обречь на смерть в его пасти. Вблизи – могла вдруг превратиться из нежной в убивающую, оглушить напрочь, взорвать слуховой аппарат изнутри. Левиафан был вызывающе уродливой рыбой – габаритами где-то между носорогом и китом. Вонь заставила Грейсон сморщить нос. Растлитель будто впитал в себя все существующие дурные запахи. Карболка и гниющие водоросли. Экскременты и грязь. Все, через что он проплыл, – все на нем отпечаталось. У Растлителя оборона была хоть куда. Жабры, внезапно выворачивающиеся наружу и превращающиеся в лезвия. Бритвенные чешуйки, при любых признаках опасности разящие навылет, рвущие до костей. Могучие челюсти, усеянные зубами – кариозно-желтыми, поблескивающими; о такие не только поранишься, но и еще какую-нибудь заразу подцепишь. Сильные широкие плавники, предназначенные как для ходьбы, так и для плавания. Если Левиафан когда-нибудь доберется до океана, вымахает еще больше, станет деспотичным повелителем царства морского. Без разницы – пресная вода, соленая. Левиафан охоч был до любой воды. То, что я могу дать тебе взамен… Растлитель барахтался в сосущей грязи пруда-болота, прореженного кочками с пожелтевшей травой. Этакая грубая насмешка над ее приливными бассейнами. Мухи, напоминающие своим мельтешением точки и тире, летали над болотом. Когда-то в них были камеры, а теперь они тут жужжали просто так, по привычке. Растлитель барахтался, тревожа ряску, и ряска, изобилие крошечных зелено-белых цветов, сплетенных вместе точно кольчуга, отвечала ему тем, что показывала что-то смутно похожее на лицо. Чей-то лик, приветствующий Растлителя как друга. Лунный свет, светотень – никто из троицы этого не замечал, у них было прекрасно развитое ночное зрение. Растлитель изобразил какой-то сонный узор, вобрав в себя косяк вопящих от собственной окоселости пескарей. Этакий ответ, интерпретируемый в первом приближении как-то так: <<ты думаешь, что ты – все и везде. Вы думаете, мир – это не все, что вокруг вас, и не везде кругом>>. Координаты управления для такого дредноута, как Ботч, были совершенно иными, чем для Мосс. Они говорили не на рыбьем языке и не на языке мха. Потому что они не были ни рыбой, ни мхом. Они не снисходили до людской речи, потому как не были людьми. Но и новшеств тут не было. Ни тебе машинного языка, ни кодов, ни энигм. Односторонний перевод – когда каждое слово проталкиваешь через мембраны, берешь передышку – и снова толкаешь вперед. Порой то, что перегонялось в слова, было лишь эмоцией, реакцией. Всего лишь приближения, но им следовало довериться здесь и сейчас, пока они не стали скользкими и не канули в трясину. Потому что перевод был своего рода вирусом, и Мосс верила, что она заражает рыбу, а не рыба – ее, Мосс. <<Ну разве же это – не нападение?>> Растлитель этого не сказал, никогда не скажет, и все же в каком-то смысле это было им сказано, и он продолжал противостоять ей. Неподвижность Растлителя, пристально глядящего на плывущее поле цветущих мхов, подсказала ей, что он ее хочет слопать. Если бы он только мог найти ее сердце, он вырвал бы его с превеликим удовольствием – чтобы пожрать его в окружении всех этих цветов. Этот зверь – он мог содержать ее, какую-то ее часть, какую-то ее версию. Можно было попытаться сыграть на этом и выиграть им время. Не та миссия, о коей договаривались Грейсон и Чэнь. Совсем не то, что она обсудила с Лисом, – абсолютно не то. Такой способ привлекал разве что растительные клетки, содержащиеся в ней. Мох и лишайник. А было ли в ней что-то еще? Она сказала Растлителю, что взаправду видела его. Что она может проследить за Растлителем по контуру его шрамов. Потому что не было на теле Растлителя ни местечка, где шрамов бы не было, и потому-то он был теперь бел как снег, бел как некий призрак, нечто, не принадлежащее Городу. Белое – это не камень, не мертвая окаменелость; силу брони и, соответственно, силу смерти белое применить на ней не могло. Но вот нашлась одна лазеечка, одна слабость – этот его язык будущего. Всякий шрам на теле Растлителя она раскрыла в полноте его – напомнила о том, как он появился, рассказала об этом ему, ведь Растлитель забыл, что означают собственные шрамы, как и почему они ему достались, забыл вообще обо всем, что происходило в мире вокруг него. Всякий шрам, раскрытый подобным образом, поведал историю долгой жизни Растлителя, и с каждой новой подробностью Растлитель возвращал себе утраченное, и в конце концов, очищенный от всех шрамов и ран, предстал перед Мосс во всей своей сияющей первозданной истине. На какое-то мгновение Растлитель стал новеньким-новеньким, и глаза его заблестели – жажда убийства покинула их. Мне нужно кое-что от тебя. Нечто важное. Она не хотела его принуждать; Мосс устала от силы, сила унижала ее саму, и силового яда она хотела скопить в себе как можно меньше. Часть меня будет защищать часть тебя. Я буду защищать тебя вечно и каждый день, как только смогу. Я буду своего рода броней. Ибо никто никогда не догадывался, что такое чудовище может нуждаться в защите. Где-то глубоко в его недрах, в бессолнечном океане, наполнявшем чудовище изнутри. <<Я тебя не знаю. Ты меня знаешь, теперь я вспомнил. Но я тебя не знаю.>> Ни слова не прозвучало. Ни рева, ни протяжной песенной ноты. Но Мосс его услышала, конечно же. Это я. И это я. Ты – это я. Кто я такой? Она знала, кто «я» такой. Знала. Глубоко в горящем сарае своей души. И она впустила Растлителя, даже когда тот, разогнав ряску, нырнул глубоко в грязь, в темную воду. Мосс запрыгнула ему на спину и тоже устремилась в глубину, потянула вниз, дыша/не дыша, разъятая на составляющие, цепляющаяся всеми возможными способами за спину зверя, который собирался убить ее. xii. дара путь – и дарителя слишком тягостен был Мосс боролась с Мосс. Редкостное зрелище. Растений бой – он трудный самый. Между лианами. Между упрямыми драчливыми сорняками. То ускоряющийся, то замедляющийся. Сначала одна бежит через пыльный двор, полный скелетов, а потом другая. Добавьте третью и четвертую Мосс, притянутую к той же реальности, и там, в слиянии, в потоке распростертых нитей и завитков не будет уж ничего, кроме блаженства крошечных цветков и взрывающихся спор. И так – пока, наконец, не стало никакой разницы между нападающим и атакованным, и никакого позора уже не было в капитуляции, потому что Мосс не могла более отличить себя от себя самой. Из этой комфортной объединенной формы, комфортной – потому как большой, Мосс могла снова восстать в человеческом облике. Одна Мосс. Извечно делимая. Не управляемая ничем свыше. Не подлежащая никаким правилам неуправляемых, позабытых стран. Много раз (но не сейчас) тайная охота Мосс на рыбу оканчивалась тем, что Мосс Объединенная вставала, выпуская зеленый туман из шлема своего скафандра, пока троица пряталась в укрытии оврага. Текучие петельки и спиральки плотно оседали на землю, образуя туманный изумрудный призрак, похожий на Мосс. Когда Мосс застегивала скафандр, все обычно кончалось – и перед ними вставала еще какая-то (другая) Мосс, бархатистая по краям, но с неизменной теплой улыбкой и тем же, прежним, пытливым взглядом. Взглядом, что нес свет – от одних подобий глаз к другим. Вся Мосс была как один огромный глаз, но при том у Мосс не было глаз. Мосс поговорит со своим двойником, и ее двойник отправится на задание в сопровождении Чэня, который мог идти по пустоши к прудам-отстойникам в своем камуфляже – том самом, при котором он в скафандре не мог быть замечен иначе как спецсредствами. Пока двойник Мосс, этот ее пуантилистский портрет, будет разбираться и вновь собираться рядом с Чэнем, в мерцании молекул, что прыгали по небу, кружили вперед-назад, образовывали пленку, быстро ползущую по земле, сам Чэнь будет ждать у прудов-отстойников, в то время как призрак Мосс минует датчики Компании, видимый-невидимый, проникнет в здание Компании – и завершит миссию Мосс за нее саму. Да, таков был план. В прошлом. Для Мосс было небезопасно подходить ближе, потому что Мосс была выходом. Без Мосс они никогда не доберутся до другого города, если потерпят неудачу. Мосс не просто ухаживала за приливными бассейнами. Часто, еще до прихода к ней Грейсон, Мосс насылала рябь на эти недвижимые поверхности, говоря о существах, которые там жили, и о том, как они там жили. Она подняла глаза от озер, стала тем, что жило там, глядя, как гигант приближается, чтобы заглянуть внутрь, чтобы стать даром – и дарителем одновременно. В бесконечном резонирующем цикле. Скользя меж реальностей. Тактичная вкрадчивость, как говорила на сей счет Грейсон, – с бестактной бесконечностью вторжения вкупе. Каждый раз сей процесс их менял – немножко, совсем чуть-чуть. Но Мосс не могла вспомнить, какими они были в самом начале. Уже никто из них не мог. Мосс не могла расширить поле. Но за определенную цену она могла стать дверью – и они проходили сквозь нее, и она следовала за ними, и разве это не сходило за жертвенность? Разве не жертвенность же – цепляться зеленой пленкой за спину Растлителя, когда он нырял так далеко и так глубоко, извивался и брыкался, чтобы сбросить то, что не могло быть сброшено, потому что Мосс заползла ему под шрамированную кожу, глубоко впиваясь крючьями? Пусть даже фрагменты ее тела отрывала та ярость, с какой Растлитель панически рыл червоточину в глубину, во мрак. Зато она видела, что там лежит. Скелеты в знакомом шкафу. Памятки, которых ей не следовало знать. Проявленные природой миссии, природой ее тела. Тише, тише. Скоро ты будешь свободен. Я сделаю тебя свободным. Но сможет ли Мосс освободить Мосс? Сможет ли она освободить их обеих? Нет, но я могу… Настал тот час, когда вещи начали разваливаться, потому что они должны были развалиться, потому что онидол жныбы лираз вали тьс я, по-то-му-что-дол-жны-бы-ли-раз-ва-лить-ся. Вот они – линии отреза. Но Мосс не выдавала линии, по которым она смогла бы добраться до еще одного Города, а может быть, и до следующего – если повезет. Но передышка, которую они всегда получали раньше, отступление в прибрежные приливные бассейна на время… теперь она была для них закрыта. Компания ликвидировала пробелы. Перерисовывала карту, делая все меньше и меньше. Скоро наступит конец. Хоть бы и потому, что Чэнь разваливался на части, и хотя Мосс могла удержать его от этого вопреки проклятию Чарли Икса, это тоже должно было произойти, этого было не избежать. Не существовало линии, двигаясь по которой, можно было снять проклятие с генетического кода. Все равно что перестать дышать. Она не могла отрицать и того, что сказал ей Лис, что окончательно решило ее судьбу. Они бежали из Городов, от Компаний много раз, но реальности были конечны. Лис отыскал их предел на краю запредельного, впустил ее в свой разум в достаточной мере – чтобы она сама увидела. Всякий раз остаток заканчивался на 7. Все остатки, какие только пожелаешь, математика могла предоставить, но извольте – чтобы все упиралось в семь. Возможно, им нужна была семикратная смелость. Семь подвигов. А не только три, как в сказках. Стремитесь в небо – извольте восстать сквозь гниющие кости земли. И тогда туша Бегемота развалится на части, и воспрянет навстречу дождю. Нужно достичь самой крайней точки. Ну или хотя бы той точки, за которой им уже невыносимо станет. Она в скафандре, смотрит на скалу, на камень под ногами. Не уверена, видит ли на этом камне намеки на шлем, на чье-то лицо. Возможно, это просто совпадение. Ничего не значащая игра контуров. Не узнать наверняка… Но Мосс – знала. Растлитель, перестав корчиться и трепыхаться, неуверенно притоп в грязи. Но она все еще не могла позволить себе передышку. Мозг и тело Растлителя еще предстояло засеять такими штуками, которые с виду можно было принять за червей-трупоедов. Но так Мосс всего-навсего размечала карту. И эти черви – они были всего-навсего разновидностью старой-доброй Мосс. Тебе не нужно притворяться со мной. Эту мысль она ввинтила Растлителю прямо в мозг. Она могла заглянуть туда, знала, что Растлитель притворяется глупым зверем, каким он на деле не был. Рыба затрепетала, изображая что-то вроде пожатия плечами. Ну, насколько в принципе рыбе была дарована возможность сотворить такой жест. <<Опасно. Слишком опасно>>. Тогда Мосс нарисовала в голове Растлителя картинку. Вот он, простой Растлитель, бродит меж прудов-отстойников. Этакий старый доходяга в поисках еды. Жрет бесформенные лепехи из грязи, жаб, червей и других рыб, и просто так, своего же удовольствия ради, подходит все ближе и ближе к зданию Компании. И кто там разглядит этот зеленоватый блеск на его чешуе? Это же просто водоросли – он их собрал на свою шкуру в каком-нибудь пруду. Ну а сладковато-острый запах, нездешний, но смутно знакомый… а что, Растлитель должен хорошо пахнуть? Ну а потом – почти вся эта зелень исчезла, и опасность осталась далеко позади. <<И почему я должен это сделать?>> Чтобы жить. Процветать. Продолжать властвовать над всем этим. Растлитель не мог испортить эту среду обитания больше, чем Компания. Она была загрязнена, запущена, загажена – но всегда сопротивлялась. Растлитель вырастет большой-пребольшой – и будет править всеми, этакий доброжелательный тиран. И если в процессе Компания, зараженная во всех своих версиях, отпадет, тогда, возможно, лисы будут танцевать по полу ее мертвого здания, и пруды-отстойники будут ею оставлены в покое. Ибо нет лучшей управы, чем своя собственная. <<Я уже правлю тут всем>>. Но в мыслях он кивнул ей – давая понять, что не станет с ними сражаться. Этот Растлитель боялся неведомой, бдительно-сверхъестественной природы Мосс куда больше, чем ведомой естественной жестокости Компании. И первое, и второе – явление. Явлению под знаком Мосс Растлитель доверял меньше.