© Узрютова Гала, текст, 2019 © ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2019 * * * Сегодня умер Майкл Джексон, а у меня днюха. Как-то мне не по себе от этого. Не то что он мог бы и подождать, нет. Майкл ушел, значит, детство кончилось и пора взрослеть. В самом деле. Мне казалось, что он будет всегда, как Том и Джерри или Степашка со своими «спокойными ночами» и женским голосом. – Хватить ныть, – маман всучила мне сумку с продуктами из супермаркета. – Шестнадцать лет, а всё туда же. Господи, кого я вырастила! – Мужчину? – Пока нет, но надеюсь, Саш, ты им станешь. Хватит с меня и одного размазни. Размазня – это она так о моем отце, который бросил нас, когда мне было три года. Ему хотелось стать музыкантом, он сказал нам «гуд-бай» и уехал вертеться-крутиться. Как нам потом рассказывали, он пел в какой-то группе, но известным, видимо, так и не стал. По крайней мере, на «Грэмми» мы его не видели. С тех пор каждого мужика-лузера мама называет «музыкант». В общем-то, у меня все признаки сына, росшего без отца. Я считаю самыми красивыми женщинами маму и Одри Хепберн. Люблю есть только то, что готовит мама. У меня больше друзей-девушек, чем мужчин. Я периодически плачу. Я делаю коррекцию бровей. Я трачу много не своих денег на шмотки. У меня серебряные серьги в ушах. Я могу не отвечать на звонки, но на мамин сигнал трубку беру всегда. У меня в коллекции фильмов есть «Амели». Я знаю, какие прически и одежда годные в этом сезоне. Я не могу крепко сжать руку или ударить. Сейчас много кто без отцов растет. Я, например, мало кого знаю с отцом и матерью. Женщины захотели быть сильными, а мужчины увидели, что они на это способны, и, как говорит мама, сели им на шею. Меня вырастили женщины: сплошные тети, бабушки и мамины подруги. Знаете таких мальчиков, к которым все девочки тянутся и просят сходить с ними по магазинам? Вот я как раз из таких. Нет, у меня, конечно, есть друзья-мужчины. Вот Макс, например, у него даже отец есть. Макс – это такой раздолбай. Хоть и взрослый, но раздолбай со взъерошенными волосами и татуировкой в виде льва на плече. Он говорит медленно и уверенно. Хотя иногда глотает окончания, но это его не портит. И даже не мешает ему работать на радио. У Макса детство кончилось давно. Ему хорошо. Звонит он мне накануне моей днюхи. – Ну как, – спрашивает, – началась уже у тебя предденьрожденческая депрессия? – А то. Слышал про Майкла? А у меня днюха. – Да, мэн, не вовремя он. – Мне снилось, что он не умер. Проснулся с полным осознанием того, что, когда к нему в тот огромный концертный зал придут прощаться, он встанет, будет петь и танцевать, а потом начнется его турне. – Гонишь! Еще Джон Леннон умер и Курт Кобейн, ты в курсе? Но Майкл потом так и не встал. Думаю, там вообще был пустой гроб, хоть и золотой. Наверняка живет в каком-нибудь захолустье и посматривает, как события развиваются. Но я его понимаю. Он это заслужил. Тяжело быть известным. Ты просто превращаешься в рупор. А в рупор редко говорят правду. Чаще всего то, что хотят услышать. А сегодня мама хотела отметить мою днюху, только я не хотел. Даже сказал ей, чтобы ничего мне не дарила. Правда, она всё равно принесла сумку для ноута. Не люблю отмечать днюхи, и вообще я социофоб социопата. Всё равно никто бы не пришел, разве что Макс. Такой день, да и Майкл еще. Видеть никого не хочется. Я с утра сидел и играл в свою железную дорогу. Она у меня большая, почти всю комнату занимает. Там есть станции, жители и даже деревья. Недавно посадил. А мама торт принесла, и что-то так жалко ее стало. Мама этого не заслужила – она красавица, хоть и риторически замученная. Знаете, бывают такие женщины, которые с виду скромные, а на самом деле – похлеще боксера какого-нибудь. Моя мама как раз такая. Пришлось стать боксером, когда размазня нас бросил. Маму зовут София. Она родила меня в 18, поэтому мы иногда неплохо вместе смотримся. Сейчас ей 34, работает редактором. Исправляет чужие ошибки и придумывает всякую интересную фигню. Иногда я крашу ей волосы в светлый цвет, и тогда она вспоминает, что хотела девочку. У нее много любимых фраз. 1. У всех дети как дети, а у меня (продолжение меняется в зависимости от настроения). 2. Видел бы тебя дед – копия! (Это значит, что на маму напала ностальгия и сейчас она начнет вспоминать дедушку, который на железной дороге работал и от которого у меня, собственно, и пошло увлечение игрушечными поездами.) 3. Держите меня семеро! (Первый раз так мама сказала, когда увидела меня с девочкой. Это знак ее удивления.) 4. Умница – на жопе пуговица (это фраза нашей бабушки, и, когда я что-нибудь отчебучиваю, мама всегда ее вспоминает). Я, как и раньше, живу на планете Земля. Не в каком-то богатом доме, а в самом обычном доме Петербурга. Но я не жалуюсь. У меня есть вода, еда и всё такое. Чтобы не чувствовать себя ущербным. И достаточно, чтобы забывать о тех, кому нечего есть. За это я себя ненавижу. Но стараюсь воду зря не включать. И еду не выбрасывать. Вот только свет я выключаю не всегда. Но в детстве иногда было так страшно, что я включал свет во всех комнатах и ждал, пока придет мама. Мне все говорят, что я красивый. В принципе, согласен. Рост что надо, и волосы такие, длинные немного, темные. Я их не укладываю, они сами знают свое место. Когда я удивляюсь, поднимаю левую бровь. Иногда я выбриваю на ней пробел, и это делает меня немного дерзким. А вообще вид у меня пасмурный. Даже когда мне хорошо. Но мимика обалденная. Я очаровываю. Но я немного пещерный. Есть такие ребята, которые в школах в самодеятельности участвуют, в универах – в КВНах и прочей ерунде. Я никогда таким не был. Это всё не мое. Всю днюху я просидел в своей комнате, немного поработал и потом распечатал табличку «Neverland» – «Неверленд» – и повесил ее с обратной стороны двери. – Это еще что? – возмутилась маман, когда вернулась с работы. – Мало того, что всю комнату паровозами завалил, так еще и это! Ты повзрослеешь когда-нибудь или нет? Говорили мне, ему отец нужен! Это маман о своей подруге тете Наташе, или Нателл, как она себя называет. У нее какая-то психологическая консультация, поэтому она думает, что может промывать маме мозги насчет мужиков. Еще она ходит с большой белой сумкой, на которой черным по белому написано «I love Paris». Естественно, вместо «love» там красное сердце. Как говорит моя подруга Даша, таких людей надо обходить под прямым углом. Хотя она стройная, у нее совершенно по-беременному выпирает странный живот. Чем больше у нее клиентов-истеричек, тем больше я думаю, что там уже не двойня, а тройня. Но девять месяцев прошло, а она всё не рожает. Вообще, не очень люблю тетю Наташу, но иногда наблюдать за ней интересно. Она похожа на баржу, заправленную слишком тяжело, но еще автоматически держащуюся на плаву. Я никогда не понимал, как эта баржа держится на воде. И я никогда не пойму, как шпильки держат Нателл. И вот эта самая Нателл-зануделл внушила маман, что мне нужен мужской пример. Нет, я, конечно, не спорю, нужен, но не до такой же степени. С тех пор мама начала вести себя как на распродаже. Хваталась то за одного, то за другого мужика и знакомила меня с ними, то и дело спрашивая, как они мне. Сумасшедшая Нателл внедрила и другую традицию – рыбалка с дядей Ромой, маминым братом. Несколько раз в месяц он брал меня с собой ловить рыбу, усиленно демонстрируя мужские качества характера. Хоть я и не вдавался в подробности, но, по-моему, ему самому нужен был какой-нибудь дядя Вася. Я удивляюсь, как он мог быть военным. Кроме рыбалки его интересовали только цветы и то, насколько выглажена его рабочая рубашка. Еще он помогал жене вышивать. Вообще, твердо стоят на земле те люди, для которых есть с утра помидоры или колбасу с газировкой – привычное дело. Дядя Рома так умеет. Наверное, ему нравилось со мной возиться, потому что у них с женой две дочери, а ему хотелось сына, хоть он этого и не показывал. Так что у нас с ним почти рыночные отношения. Поскольку маман так и не нашла мне отцезаменителя, она постоянно нервничала и раздражалась каждый раз, когда я проявлял, как она выражалась, «женские штучки». Тогда она называла меня размазней или рохлей, вспоминала сбежавшего отца, наливала мартини и валилась в кресло. Мама может пить мартини стоя, сидя и лежа. Иногда она пьет мартини прямо из горла, когда расчувствуется. Тогда она выглядит совсем молодо, особенно если напялит эту свою вытянутую футболку с The Killers. Взяла у меня эту майку, когда свои были в стирке, и прикарманила. По-моему, она даже не знает, кто такие The Killers, но майка ей нравится. Может, она так себя мужественнее чувствует? И не только маман такая. Мне кажется, люди вообще слишком большое значение придают чувствам. В детстве они начитаются про принцев и дюймовочек – и пошло-поехало. И собирают это всю жизнь, как снежный ком. Он растет, а они его холят и лелеют. Вот здесь мы гуляли, здесь пили чай и играли в тили-бом, а это наша любимая лужа. Ведь в книгах и газетах пишут про то, что должна быть вторая половинка и что только вдвоем можно быть счастливыми. Некоторые хватаются за чувство, как за последнюю соломинку, а соломинка на то и соломинка, что недолговечная и слабая. Да, мир просто повернут на чувствах. И вот я живу, а отца всё нет. И чего толку мне барагозить, делать татуировку или сбегать из дома, когда толком никто ремня не даст. Разве что мама будет колготками махать, после того как мартини выпьет. Вот жалкая картина – рыдающий сын, развлекающийся в комнате с железной дорогой, и мать-истеричка, отчаянно ищущая мужа. Я говорил ей, что не надо специально искать – так мы точно никого путного не найдем, но она не унимается. Все эта дурацкая Нателл. А вот мамин бзик насчет моего будущего – это уже ее собственная фантазия. – Какое рисование, Саш? Все эти твои рисунки – это писульки какие-то! Ты что, с ума сошел? На какого художника? Куда? И кем ты потом будешь? Плакаты рисовать в доме культуры? Посмотри на своего этого отца! Музыканта! Никакой художки! Никакой! Сил моих нет! – эту тираду я даже не пытался прервать. Я продолжал рисовать, и у меня это хорошо получалось. Так думал не только я. Отец Даши – художник в журнале, и она ему как-то показала мои каракули. Он сказал, что вот уровень наберу и он, может, меня даже на работу возьмет в журнал. А пока я думаю, куда поступать учиться дальше, и продолжаю строить игрушечную дорогу у себя в комнате. У меня уже несколько ярусов, фонари ночью горят, и жители уже могут передвигаться по городу. В свой журнал меня мама брать не хочет. Во-первых, рисульки – занятие не мужское. А во-вторых, она даже мысли не допускает, что может по блату что-то сделать для своего сына. В журнале бы сразу зашептались, что вот, она своего сына проталкивает. Все так делают, но только не моя мама. В общем-то, лето как лето – все ринулись в Турцию и Таиланд, но не нравится мне, что Майкл умер. Не может он умереть, не может детство вот так вот кончиться. Что-то здесь не то. Когда к нам приходит Нателл, она вечно бросается какими-то психологическими заметками и новостями. А иногда вещает что-нибудь о своих безумных пациентах. У нее специализация – на любви, как она говорит, поэтому она считает себя знатоком этих дел. Иногда развернет журналище и давай зачитывать. Вот и в этот раз пришла вечером, подарила мне кьёркегоровского «Обольстителя» на днюху и распласталась на нашем белом диване. – Ученые сделали открытие: для того чтобы доставить человеку удовольствие, нужно поглаживать его со скоростью 4–5 сантиметров в секунду, представляете? – допивая мартини, удивилась она. – Ох, меня бы кто погладил, – вздохнула маман. – Дорогая моя, вот вернется Алекс из командировки, я тебя с ним познакомлю, – загадочно прочмокала Нателл, выплевывая косточку от вишни. Люблю наблюдать за женщинами. Вообще, мне кажется, у них не дружба как таковая, а соревнования. У кого кожа лучше, у кого задница арбузнее, у кого грудь больше и всё такое. Одного только не пойму. Мама сама говорит, что Нателл ее порой достает, – так зачем она ей? Всё время сводит с какими-то мужиками. А мама не уродина, сама могла бы кого-нибудь найти. Я уже задолбался ходить на эти тест-драйвы мужиков по наводкам Нателл. Схема выглядит так. Шаг первый. Нателл находит кого-нибудь для мамы, или мама сама находит и рассказывает о нем Нателл. Шаг второй. Они обсуждают друг с другом возможные варианты поведения. Особенно смешно, когда они придумывают всякие уловки. Их послушать, так мужики такие дураки, что на это всё ведутся. Шаг третий. Мама идет в ресторан или в театр с новой жертвой и старается понять, нравится ей этот тип или нет. Шаг четвертый. Если мужик ей нравится, она как бы ненароком устраивает так, что в ближайшее время на этой встрече с ним оказываюсь я. Ей важно, чтобы мне новый отец понравился. Если кандидат ей не угодил, она придумывает какую-нибудь отмазку. Увы, пока мне никто не приглянулся. Но я говорю маман, чтобы она не обращала на меня внимания. Это ведь ее жизнь, и пусть делает что хочет. Но она же редактор, поэтому ей нужно, чтобы каждый рабочий материал был утвержден. Только тут я должен утверждать кандидатов. Я редактор мужчин, забавно. Наконец-то Нателл ушла, и я смог занять свое законное место на белом диване. Маман пришла из кухни с большим бутербродом, и я строго на нее посмотрел. Единственное, в чем я был солидарен с Нателл, так это в том, что наедаться ей по ночам точно не стоит, а то расползется. А тут Нателл ушла, и она расслабилась. Пришлось мне поглощать ее эти вредные калории. Доедаю за ней, а чего не сделаешь ради матери? Когда я вышел из душа, маман была сама не своя. – Знаешь, кто звонил? – она нервно накладывала лед в мартини. – Кто?! – Ни за что не догадаешься – твой папочка! Вспомнил, что у него есть сын! Нет, вы только посмотрите! Мартини капнуло на белый диван.