– Вы ее простили? – спросила я. Аннушка опять вздохнула: – Ну а что тут поделаешь? После того, что Таня учудила, меня уже ничто не удивляет. «Учудила»? Да, педагоги – мастера на эвфемизмы. Я бы выразилась по-другому. Наверное, это важная информация. Надо будет передать Паше. Только… Только разозлится на меня Аннушка… Потом передам. Надо будет ее подготовить. Объяснить, что это может быть важным для следствия. Или это не важно? Ох, я уже ничего не понимаю! – Я сфотографирую столик, – произнесла я с утвердительной интонацией. Анна Федоровна не возразила. Сделав снимки, я попрощалась. Уже на пороге Галя вдруг сообщила: – Видела я папину невесту, совсем не такая, как я себе представляла… Тихая, интеллигентная. Совсем не сексуальная. – Молодая? Красивая? – Нет, не очень. Лет тридцать. Худенькая. Одевается скромно. – Ну что же в этом плохого? – Мне хотелось ее поддержать. – Разве лучше, если бы отец женился на какой-нибудь раскрашенной лахудре? Она тебе в целом понравилась? – Да, – кивнула Галя. – Просто… Ну я никогда не могла бы подумать, что папе понравится такая женщина. Она очень умная, – улыбнулась Галина, – знает много. – Вы с ней пообщались? Галка рассмеялась: – Так смешно! Мы с ней одинаковые книжки читаем. Честертона. Он тебе нравится? Я честно покачала головой: – Не очень его понимаю. Он такой философичный. – Да, это автор не для всех. – Галя сверкнула глазами, было видно, что она осознает свое интеллектуальное превосходство. – Где лучше всего спрятать лист? – пропела она. – И где? – В лесу, конечно. – Она засмеялась. – А вот папина невеста ответ знала. – Андрей тебя с ней специально познакомил? – Нет, случайно получилось. Просто пересеклись на одной выставке. Наверное, это Варины рассуждения о «козлах отпущения» так подействовали на меня, что я все-таки отправилась к Татьяне Романовне. Поговорить о Наде. Адрес ее я примерно помнила со школы. Вятичи – не Москва, там все близко. Дом был похож на мой: такая же «хрущевка». Грязная лестница, из подвала тянет затхлой сыростью и мышами, из мусоропровода – гнильем. Я позвонила в дверь, прижимая к лицу носовой платок. Дверь открылась. Старая учительница молча посмотрела на меня и, не говоря ни слова, отступила в сторону, давая проход. Воздух в квартире оказался не менее тяжелым, чем на лестнице. Придется потерпеть. Она провела меня в комнату: вытоптанный ковер, множество безделушек на полках, и под каждой кружевная салфеточка. На стене фотография Юры. – Зачем пришла? – равнодушно поинтересовалась она. – Татьяна Романовна! – Речь я заготовила заранее. – Вы обвинили в убийстве Надю, даже в двух убийствах. Я пришла к вам как ее подруга. Объясните, почему вы так в этом уверены? – Уверена… – тихо прошелестела она. – Давно, еще в школе, вы спросили меня про тряпку в руках у Нади. Я и не поняла, к чему вы клоните. Но она на самом деле доску вытирала. Надя ведь была дежурная. Юра к ней приставал, он бил ее… – Не смей про Юру! – почти выкрикнула старуха. Я осеклась: не стоит ее сердить. – Пусть будет так, как вы выразились: дергал за косички, – поправилась я. – Это не важно. Все могло быть именно так, как сказала Надя: он к ней пристал, когда она вытирала доску, она его оттолкнула, а потом он залез на подоконник. – Нет, – упрямо повторила Романовна. – Она его столкнула. – Это вам Карина сказала? – Я с Кариночкой говорила. – Старуха подняла на меня воспаленные глаза. – Я ее попросила не дать мне умереть в неведении. Но тогда она мне ничего не сказала, а потом… А потом Карина поругалась с Надей, вспомнила я. – Она вам солгала! – Я старалась говорить как можно убедительнее. – Карина поссорилась с Надей, вот и решила сделать ей пакость. Она вам наврала! – Уйди вон! – вдруг выкрикнула учительница. – Вон! Она резко вскочила, пошатнулась. Лицо ее стало быстро приобретать землистый оттенок. – Вам плохо? – растерялась я. – Уйди вон, – глухо повторила Романовна и опустилась на стул, прижав руку к сердцу. – Сейчас, сейчас, только накапаю вам валокордин и уйду. – Я стала оглядываться. – Где аптечка? Она не ответила, рука ее бессильно упала. Накапав в рюмочку валокордин, я поднесла лекарство к ее губам, заставила выпить. Кинулась к окну: весь подоконник занимали цветочные горшки с полузасохшими цветами. Кое-как переставив их на пол, неаккуратно – кучка земли рассыпалась – я повернула ручки и рванула раму на себя. Она не поддалась: все стыки были залеплены несколькими слоями бумажной ленты. Здесь окна не только не мыли, но и вообще не открывали с зимы. Я дернула посильнее, раздался треск, и ручка осталась у меня в руке. Полсекунды я растерянно смотрела на железную закорючку, потом снова взялась за окно: мое усилие возымело успех, рама все же чуть приоткрылась, теперь я уже могла ухватиться за ее край. Еще несколько усилий – и свежий воздух хлынул в комнату. Я обернулась: учительница сидела все в той же позе, закрыв глаза, и не шевелилась. – Татьяна Романовна! – негромко сказала я. Она не ответила. Приехавшая «скорая» констатировала смерть от сердечного приступа. – Это я виновата! – вырвалось у меня. – Я ее разволновала, она не выдержала и умерла. – Не говорите глупостей! – резко оборвал меня врач. – Вы ей помочь пытались. А она наша постоянная пациентка, от госпитализации отказалась. Тут в таком состоянии сердце, что она давно уже не жилец была. Мне снова приснилась Анастасия. Нет, точно: душа этой женщины не успокоилась. Вон и Надежде она накануне убийства Карины снилась. Нервы шалят: слишком много трагедий за последнее время. Я встала с постели, включила ночник и посмотрела на часы: четыре часа утра. Спать мне больше не хотелось. Я накинула халат и вышла в сад. Как здесь хорошо! Против обыкновения день обещал быть ясным, над водой висел густой туман. Робкое солнце еще не высушило росу, и от этого зелень выглядела особенно яркой и свежей. Туман ютился и среди подросшей травы. Видно, придется мне снова взять в руки косу. Я сбросила тапочки и прошлась по траве босиком. Моя бабушка считала, что это здорово бодрит и вообще полезно для здоровья. Все-таки крошечный у меня дворик. Может, дрова разобрать? Метра три-четыре пропадают. Я попыталась пошевелить одно полено. Вернее, бывшее полено, а теперь просто поросшую мхом гнилушку. Нет, держится крепко, бревна сверху мешают. Надо начинать с самого верха. Вот охота пуще неволи: мне захотелось проверить, насколько слежались друг с другом верхние бревна. Снизу я не дотягивалась, потому, подобрав полы халата, полезла наверх, совсем как тогда, когда наблюдала за Антоном. Мох еще хранил мои следы. Да, горку вполне можно будет разобрать. Только самой не справиться, надо будет кого-нибудь нанять… Я подняла голову и застыла: на лестнице в туманной дымке вырисовывались два неясных силуэта, мужской и женский. Полноватый мужчина и стройная миниатюрная женщина. Совсем как описывала Надя. Халат просох к полудню. Перекинув его через локоть, я отправилась в библиотеку. Дверь нараспашку, но самой Варвары не видно. Я обратила внимание, что выставочный стенд был уже почти оформлен. – Варя! – позвала я. Ответа не последовало. Я вошла и заглянула за стойку. Библиотекарша лежала на полу, недочитанный Амбелен рядом. При падении книжка отлетела на метр, и струйка крови еще не успела доползти до смятых страниц. Варю ударили по голове чем-то тяжелым. Ударили сзади, так что она не успела ничего сообразить. Она, наверное, даже не поняла, что умирает. Я очень боюсь покойников, как и большинство нормальных людей. Но тут не испытала ни малейшего желания ни закричать, ни шарахнуться в сторону. Я села рядом с Варей на корточки и погладила ее по щеке. – Варенька, как же это тебя угораздило… Шорох в дверях заставил меня поднять голову: на пороге неуверенно топтался мальчик с книжкой в руках. – А где Варвара Федоровна? – А заболела она, – не задумываясь ответила я. – Вы за нее? – Он шагнул к стойке, протягивая книгу. Я быстро встала, опасаясь, как бы ребенок не увидел труп. – Ты книжку оставь, а новую попозже возьмешь. Не сегодня. Ты сходи в магазин, пожалуйста, позови там продавщицу… Скажи ей… – Я замолчала.