Мне это казалось несправедливым. – Все выходные, – отрезал он. – Плюс всю следующую неделю. Я обдумывал слова Марка в гнетущей тишине. Мне не понравилось, что брат-близнец орет на меня. Так и подмывало обозвать его про себя ботаником и отмахнуться. Я был очень близок к бунту – мне до сих пор не по себе от этого воспоминания, словно я балансировал на краю обрыва. Однако, как бы ни хотелось на вечеринку, в глубине души я понимал, что он прав и что его прямолинейность сослужила мне добрую службу. Марк тоже был когда-то неусидчивым и равнодушным, но решил выбиться в люди задолго до меня, и ему это удалось. Я никогда не спрашивал, как он это сделал, но сейчас он сам решил поделиться со мной опытом. Поколебавшись, я решил прислушаться к нему. Я просидел весь уик-энд за учебой – это было очень трудно! – выполняя каждое задание из каждой главы, как и советовал Марк, и, наконец, справился со всеми. Придя в пятницу на экзамен, я впервые в жизни чувствовал, что понимаю все вопросы и, кажется, могу более-менее правильно на них ответить. Непривычное ощущение. На следующей неделе, когда нам раздали тесты с результатами, я увидел наверху моего листа заключенные в красный круг сто баллов. Я бесконечно долго смотрел на них, пытаясь осмыслить случившееся. Я получил наивысший балл в первый раз за всю жизнь, причем за тест по математике. Так вот как добываются хорошие отметки! Казалось, передо мной распахнулась дверь. С этого момента мне понравилось преодолевать сложности в учебе. Я научился упорно трудиться и радоваться результатам своего труда. Как ни странно, мне было проще получить высший бал, чем средний. Стремиться к более низкой оценке было бы все равно что метить в более легкую мишень. «Нормально» – это как вдеть нитку в иголку. «Максимум, на что способен», – гораздо более обширный список целей. Я решил постараться узнать максимум. Тогда я всегда буду получать лучшую оценку. Телефонный разговор с Марком стал поворотным пунктом в моей жизни почти в той же мере, что и прочтение «Парней что надо». Книга помогла мне понять, кем я хочу стать, совет брата – как этого добиться. Вскоре после начала занятий я пришел в учебную часть факультета вневойсковой подготовки офицеров резерва и сказал, что хочу поступить в группу. Я узнал, что могу посещать их уроки и тренировки, но право на стипендию получу не раньше чем по окончании одного семестра с хорошими оценками. Итак, я начал тренироваться вместе с другими кадетами: строевая подготовка, тренировки по выходным, занятия по лидерству, системам вооружений и военному этикету. Помимо этого всем студентам колледжа нужно было готовиться к получению квалификации от Береговой службы США – это обязательное условие, чтобы стать моряком гражданского флота. (Я в конце концов получил лицензию Береговой службы и продлеваю ее по сей день.) Мы изучали навигацию по звездам и наземным ориентирам, мореходство, метеорологию для моряков и морские «правила дорожного движения». Окончив первый семестр с общим средним баллом почти 4.0, я получил предложение стипендии для прохождения вневойсковой подготовки офицеров ВМС в обмен на минимум пять лет военной службы – даже больше, если я пойду в летную школу. Я был рад настолько приблизиться к своей конечной цели, а родители, разумеется, довольны тем, что дальнейшее мое обучение будет оплачено. В конце учебного года мы несколько недель занимались подготовкой учебного корабля к нашему первому походу. «Эмпайр Стейт V», в прошлом корабль ВМС США «Барретт», был списанным транспортником, которым мы учились управлять. Каждый имел на борту определенные обязанности. Когда мы, наконец, начали движение, я стоял смотровым на носу. Серый пролив Ист-Ривер развернулся перед кораблем, выбравшимся из доков и направившимся в туман залива Лонг-Айленд. Я напряженно вглядывался в густую пену, как будто корабль и каждая жизнь на его борту зависели от меня. Мне внушили, что впередсмотрящий – это не только глаза корабля, но и уши, и я прислушивался к звукам других кораблей, готовый сообщить на мостик, если увижу или услышу любой признак возможной угрозы. Когда в машинном отделении прибавили хода, в воздухе появился характерный запах котельного мазута. Пока я стоял на вахте, мы прошли Сити-Айленд и Нью-Хейвен и двинулись в направлении Монтока. Мы обошли мыс и устремились на восток, направляясь в Северную Атлантику. Я глубоко вдохнул океанский воздух. Мы были в море. Я наконец чего-то достиг. Было ощущение, что это отправная точка в долгом пути, на котором меня ждет множество захватывающих приключений и открытий. Я не ошибся. В голове не укладывалось, что мы идем в Европу. Если бы чуть больше года назад мне сказали, что именно так я проведу свое 19-е лето, я бы не поверил. Жилые помещения на борту были темными, обшарпанными и плохо вентилировались. В столовой я часто видел народ, блюющий в большие мусорные баки вдоль стен. По ночам однокашники маялись на койках тошнотой. Оказалось, я не подвержен морской болезни, поэтому надеялся, что вестибулярный аппарат не подведет меня и в воздухе, а в дальнейшем – в невесомости. Мы работали по трехдневному циклу: один день – обслуживание корабля, один день – вахта и один – учеба. Лучше всего было нести вахту у штурвала, когда появлялась возможность по-настоящему поуправлять кораблем. Быть впередсмотрящим означало просто вглядываться в пространство над водой, пытаясь заметить другие корабли. Вахтенный на корме должен был следить, не упал ли кто-нибудь за борт, но никто не падал. В учебные дни мы набивались в маленькие комнатки, заставленные школьными партами. Часть занятий была интересной – навигация, метеорология, действия при аварийных ситуациях, например при пожаре или в поисково-спасательных операциях. Я не собирался становиться офицером гражданского флота, но считал это хорошим стартом, поэтому слушал внимательно и старался, как мог. Ночью мы оттачивали навыки навигации по звездам: учились определять положение корабля, измеряя с помощью секстанта угол между горизонтом и определенной звездой или планетой. При этом использовалась сложная математика, и освоить эту премудрость было непросто, но необходимо для мореплавания (а также, как я впоследствии узнал, для космических полетов). Первым портом, куда мы зашли, стала испанская Майорка. (Там прекрасные пляжи.) Затем Гамбург. (Единственный привезенный мною оттуда сувенир – полное и неистребимое отвращение к яблочному шнапсу.) Затем мы остановились в английском Саутгемптоне и поездом поехали в Лондон. (Поразительно, какую дрянь едят в этом большом полиэтническом городе!) На пути в родной порт я полностью освоился с обязанностями на борту и с изучаемым материалом. Мы вернулись в колледж более сильными, выносливыми и компетентными, чем были до выхода в море, научились действовать в команде в сложных ситуациях, реагировать на неожиданности и выживать. Я понимал, что целью похода было научить нас мореходному делу, лидерству и командной работе, но все равно удивлялся, как много сумел узнать. С борта «Эмпайр Стейт V» я сошел другим человеком. Вскоре по окончании первого похода я сел на самолет до Лонг-Бич в Калифорнии, чтобы в рамках вневойсковой подготовки офицеров принять участие в походе на военном корабле на Гавайи. Я летел вместе с морскими кадетами из других учебных заведений, в том числе из Военно-морской академии, впервые выходившими в море. Хотя я по опыту опережал их всего на несколько месяцев, разница казалась грандиозной. Это было мое первое настоящее знакомство с военно-морскими силами. Первокурсники отделений вневойсковой подготовки и курсанты Академии ВМС должны были выполнять обязанности моряков, состоящих на действительной военной службе, чтобы, став офицерами и получив под свое руководство военнослужащих, хорошо знать, что от них требуется. Я снова жил в переполненной каюте, где на койках в три яруса спали почти 20 парней. Отличная подготовка к будущему, когда мне придется жить в тесных помещениях. Как и на «Эмпайр Стейт V», мы выполняли много физической работы, что вызывало у некоторых протест. Меня, однако, это не раздражало, и я был счастлив, что нахожусь на корабле и приближаю свою карьеру к службе в ВМС. Во втором походе на «Эмпайр Стейт V», летом между вторым и третьим годами в Морском колледже, я выполнял более ответственные работы на борту и располагал большей самостоятельностью. В первый вечер в испанском порту Аликанте мы с однокашниками устроили в своей каюте вечеринку. Пить на борту не разрешалось, но мы не создавали никаких проблем и надеялись, что и у нас проблем не будет. Через несколько часов все порядком набрались. Я прикончил бутылку водки, последнее, что у нас было, и решил, что должен отметить это событие, разбив бутылку о переборку. Бутылка, однако, не разбилась, а отскочила и ударила одну из моих соучениц по затылку. Она едва не потеряла сознание, и, вероятно, нужно было обратиться за медицинской помощью, но все мы, включая ее, решили, что это была всего лишь нервная реакция. Горя желанием продолжить вечеринку, мы разработали блестящий план: взять штормтрап (подвесную лестницу из каната и деревянных планок), свесить с кормовой части корабля, спуститься, доплыть до причала и юркнуть в ближайший бар. Мы отрядили двоих в носовую часть найти и притащить трап. Они присоединились к нам на корме, волоча трап, весивший почти 50 кг. Пока мы его прилаживали, я заспорил с однокашником, кто из нас спустится первым. Мы вопили, не желая уступать, и едва не подрались. Наконец я убедил его, что идеально подхожу для этого дела, и триумфально перелез через леер проверить, надежно ли закреплен штормтрап. На самом деле он вообще не был закреплен, и я, а также полцентнера канатов и дерева рухнули с 10-метровой высоты в темную воду. Я погрузился в холодную черноту, словно пробив асфальт, как ни странно, оставшись в сознании, но скоро тяжелый трап, в котором я запутался, потянул меня ко дну. С огромным трудом мне удалось вынырнуть. Я сумел доплыть до технического причала, используемого для погрузки припасов на пришвартованный корабль, где меня поджидали кадеты инженерной специальности, чтобы вытащить из воды. Меня вконец развезло после удара о воду, не говоря уже о выпитой водке, но товарищу удалось протащить меня через люк. Я незамеченным пробрался в кормовую часть, и начальство так и не узнало о нашем приключении. В противном случае меня бы точно исключили и я потерял бы единственный шанс, за который столько боролся. Глава 5 3 апреля 2015 года. Мне снилось, что я работаю на заводе по капитальному ремонту автомобилей во времена СССР вместе с советскими солдатами, одетыми в долгополые шинели из шерсти защитного цвета и русские шапки. На заводе реставрируют старые советские машины то ли для повторной продажи, то ли с другими низменными целями. Моя задача – чистить двигатели громадным парогенератором. С каждой струей пара по всему помещению разбрызгивается машинное масло, и я сомневаюсь, все ли правильно делаю. Как будут отмывать цех? Бо́льшую часть взрослой жизни моей целью было пилотировать самолеты и космические корабли. Поэтому иногда меня поражает, что Международная космическая станция вообще не требует пилотирования. Пытаясь объяснить это людям, почти ничего о ней не знающим, я говорю, что она больше похожа на корабль, плывущий по Мировому океану, чем на самолет. Это нечто вроде подводной лодки «Ла-Хойя», на которой я, будучи студентом колледжа, служил несколько дней в качестве курсанта, – полная автономия плюс собственный источник питания. Мы не «летаем» на космической станции, ею управляет программное обеспечение, и даже в случаях, требующих участия человека, его действия контролируются бортовыми или наземными компьютерами. Мы живем на космической станции, как вы живете в здании. Мы в ней работаем, как ученые работают в лаборатории, а также работаем на ней, подобно тому как механика работала бы на судне, дрейфующем в международных водах и не доступном для Береговой службы. Иногда о МКС говорят как об объекте: «Международная космическая станция – самый дорогой объект, созданный человечеством», «МКС – единственный объект, элементы которого были изготовлены в разных странах и собраны в космосе». Это во многом верно, но, живя на ней долгие месяцы, перестаешь воспринимать станцию как объект. Это место, очень своеобразное место с собственным характером и особенностями. У него есть внутренняя и наружная области и комнаты над комнатами, каждая из которых имеет собственное назначение, оборудование и компьютеры, а также особую эмоциональную атмосферу и запах. У каждого модуля своя история и свои хитрости. Я провел на станции уже неделю. Просыпаясь, я быстрее понимаю, где нахожусь. Знаю, что, если болит голова, значит, я слишком удалился от вентилятора, подающего свежий воздух. Я пока часто не понимаю, как сориентировано в пространстве мое тело, – пробуждаюсь в уверенности, что вишу вверх ногами, потому что в темноте и отсутствии гравитации внутреннее ухо обречено гадать, какое положение занимает тело в тесном пространстве. Когда я включаю свет, возникает своего рода оптическая иллюзия: кажется, что комната быстро вращается, меняя свою ориентацию вокруг меня, хотя я знаю, что в действительности мой мозг перестраивается в ответ на новую информацию от органов чувств. Освещению в моей каюте требуется минута, чтобы достичь полной яркости. Пространства едва хватает для меня и моих вещей: спального мешка, двух ноутбуков, кое-какой одежды, туалетных принадлежностей, фотографий Амико и дочерей, нескольких книг в бумажных обложках. Не вылезая из спальника, я бужу один из компьютеров, закрепленных на стене, и записываю свой сон, пока помню. После предыдущего полета люди проявляли интерес к описаниям ярких сюрреалистических сновидений, посещающих меня в космосе, но я почти все забыл, поэтому решил в этот раз методично вести журнал снов. Я просматриваю расписание на сегодня. Проверяю электронную почту, потягиваюсь и зеваю, нашариваю в мешке для туалетных принадлежностей, прикрепленном к стене под левым коленом, зубную пасту и щетку. Чищу зубы, не покидая спального мешка, после чего глотаю зубную пасту и запиваю глотком воды из пакета с соломинкой. В космосе невозможно нормально сплюнуть. Еще несколько минут я знакомлюсь с суточной сводкой из Центра управления полетами в Хьюстоне – электронным документом, в котором описывается состояние космической станции и ее систем, задаются вопросы, появившиеся с прошлого вечера, и сообщаются важные детали плана работ на сегодняшний день. Документ завершается комическим рисунком, чаще всего подшучивающим над нами или над Центром. Судя по сегодняшней сводке, день предстоит трудный, и мне это по душе. Планируя наш день, ЦУП разбивает его на интервалы вплоть до пяти минут в программе OSTPV (Onboard Short Term Plan Viewer, программа просмотра бортового краткосрочного плана), регламентирующей наше существование. В течение дня линия из красных точек неумолимо движется по окну OSTPV на экране ноутбука, проходя временные блоки, выделенные Центром для каждой задачи. Сотрудники НАСА по натуре оптимисты, и, к сожалению, этот оптимизм распространяется на оценки времени, необходимого на ту или иную работу: скажем, отремонтировать прибор или поставить эксперимент. Если мне потребуется больше времени, этот излишек придется отнять от какого-то другого пункта в расписании: приема пищи, тренировок, краткого периода в конце дня, когда я предоставлен самому себе (OSTPV называет его «Операции перед сном»), или, что хуже всего, сна. У большинства из нас в итоге складываются непростые отношения с красной линией в окне программы OSTPV. Иногда, если дело сложное, линия словно ускоряется – бьюсь об заклад, что-то с ней происходит. Бывает, она утихомиривается и наше восприятие времени совпадает. Конечно, если бы мне удалось увидеть свое расписание в перспективе, охватывающей целый год, линия ползла бы настолько медленно, что я бы вообще не замечал ее движения. План работ на сегодня выглядит продуманным, но в нескольких моментах возможны сбои. Для нас с Терри и Самантой значительная часть сегодняшнего дня будет посвящена одной большой задаче – захвату грузового корабля Dragon. Со стороны Международная космическая станция напоминает ряд гигантских банок из-под газировки, приставленных друг к другу торцами. Основная часть станции – это пять продольно соединенных модулей, три американских и два российских. Еще несколько, в том числе европейский, японский и американский, прикреплены в качестве боковых ответвлений к левому и правому бортам, а у русских есть еще три, сверху и снизу (мы называем эти направления зенитом и надиром). Со времени моей первой экспедиции на МКС она увеличилась на семь модулей, что составляет значительную часть ее объема. Станция растет не бессистемно, а в соответствии со схемой сборки, разработанной в самом начале осуществления проекта, в 1990-х. Каждый раз, когда к МКС причаливает очередной корабль – космический грузовик, например российский «Прогресс», американский Cygnus, японский HTV или SpaceX Dragon, – на время появляется новая «комната», обычно со стороны, обращенной к Земле. Чтобы попасть туда, нужно повернуть не вправо или влево, а «вниз». Эти помещения сначала становятся просторными, когда мы распаковываем груз, а затем пространство в них снова уменьшается по мере того, как они заполняются мусором. Нельзя сказать, что нам не хватает места. Станция кажется довольно обширной, особенно в американском сегменте, мы даже можем терять друг друга из виду. Однако появление новых помещений – и последующее исчезновение, после того как мы их отшвартуем, – производит странное впечатление. Прежде все автоматические грузовые корабли были одноразовыми и после отделения от станции сгорали в атмосфере. Относительно новый SpaceX Dragon способен вернуться на Землю, что дает нам больше гибкости. Возможность побывать за пределами станции появится у меня только во время первого из двух выходов в открытый космос, который состоится не ранее чем через семь месяцев. Это одна из сторон жизни на космической станции, которую многим людям трудно осознать, – я не могу покинуть ее, когда захочу. Надевание скафандра и выход в открытый космос – это многочасовой процесс, требующий полной сосредоточенности как минимум троих человек на станции и нескольких десятков на Земле. Выходы в открытый космос – самое опасное, что мы делаем на орбите. Если станция охвачена огнем или заполнена ядовитым дымом, если в нее ударил метеорит и воздух, которым мы дышим, улетучивается, единственная возможность спастись с МКС – это капсула «Союза», безопасный отлет которой также требует подготовки и планирования. Мы регулярно отрабатываем действия в нештатных ситуациях и в соответствии со многими сценариями мчимся готовить «Союз» к отлету. Никому пока не приходилось использовать «Союз» как спасательную шлюпку и, все мы надеемся, не придется. Космическая станция – международный проект и находится в общем пользовании, но почти все время я провожу в совокупности модулей, которые вместе с американскими и японскими прибывающими грузовиками мы называем американским операционным сегментом МКС. Мои коллеги-космонавты почти всегда находятся в российском сегменте, состоящем из российских модулей и прилетающих кораблей «Прогресс» и «Союз». Модуль американского сегмента, в котором проходит значительная часть моего дня, официально называется Destiny, «Судьба», но мы обычно зовем его просто «Лэб». Это и есть суперсовременная научная лаборатория, стены, пол и потолок которой заставлены оборудованием. Из-за отсутствия гравитации любая поверхность пригодна для хранения вещей. Здесь проводятся научные эксперименты, располагаются компьютеры, кабели, видеокамеры, приборы, канцелярские принадлежности, морозильные камеры – занят каждый клочок пространства. «Лэб» кажется захламленным – людям с обсессивно-компульсивным расстройством было бы сложно жить и работать здесь, – но я могу за считаные секунды найти вещи, которыми часто пользуюсь. Много и таких, которые я не смогу отыскать, даже если меня попросят, – в отсутствие гравитации предметы регулярно уплывают, и Земля часто шлет нам на электронную почту списки пропавших вещей, наводящие на мысль об уведомлениях «Разыскиваются», которые ФБР бросает в почтовые ящики. Иногда кто-нибудь из нас вдруг находит инструмент или вещь, которые годами считались пропавшими. Действующий рекорд – восемь лет. Большая часть помещений, где я провожу время, не имеет окон и естественных источников освещения, только яркие флуоресцентные лампы и больнично-белые стены. Лишенные земных красок, модули имеют неуютный и сугубо функциональный и даже тюремный вид. Поскольку солнце встает и садится каждые 90 минут, мы не можем отмерять по нему время. Если бы не часы, установленные по Гринвичу, и не ежедневный список работ, жестко структурирующий день, я бы совершенно утратил чувство времени. Трудно объяснить тому, кто никогда не жил здесь, как нам не хватает природы. Когда-нибудь появится слово для особой разновидности ностальгии – по всему живому. Всем нам нравится слушать записи звуков природы: влажного тропического леса, птичьих голосов, шума ветра в листве. (У Миши есть даже запись комариного звона, что, по-моему, немного чересчур.) При всей стерильности и безжизненности здешнего пространства у нас есть иллюминаторы, в которые открывается потрясающий вид Земли. Не могу описать, каково это, смотреть из космоса на нашу планету. Мне кажется, я знаю Землю очень близко, как не знают ее большинство людей, – береговые линии, рельеф суши, горы, реки. Некоторые части мира, особенно в Азии, так плотно затянуты загрязняющими воздух веществами, что выглядят больными, нуждающимися в лечении или хотя бы в шансе на исцеление. Линия атмосферы над горизонтом тонка, как контактная линза на глазу, и эта уязвимость взывает к защите. Один из моих любимейших видов Земли – Багамы, большой архипелаг, поражающий контрастом светлого и темного. Переливающаяся глубокая синь океана сочетается со светлой бирюзой, тронутой почти чистым золотом там, где солнце отражается от песчаных отмелей и рифов. Всякий раз, как на станцию впервые прибывают новые члены экипажа, я обязательно отвожу их в «Куполу» (Cupola – модуль, целиком состоящий из иллюминаторов, обращенных к Земле) и показываю Багамы. Эта картина всегда заставляет меня остановиться и восхититься видом Земли, какой мне посчастливилось ее увидеть. Иногда, глядя в иллюминатор, я понимаю: там, внизу, все, что для меня важно, там каждый человек, когда-либо живший и умиравший. В другие моменты я сознаю, что сейчас человечество для меня исчерпывается людьми, живущими вместе со мной на станции. Говорю ли я с кем-нибудь лично, смотрю в глаза, прошу о помощи, делю трапезу – это всегда один из них. С тех пор как программа «Спейс-шаттл» была свернута, НАСА нанимает частные компании для разработки космического корабля, способного доставлять на станцию грузы, а в недалеком будущем и экипажи. На сегодняшний день самым успешным частным подрядчиком является Space Exploration Technologies, более известная как SpaceX, производитель корабля Dragon. Недавно Dragon был успешно запущен Космическим центром имени Кеннеди и с тех пор находится на орбите на безопасной дистанции 10 км. Сегодня утром наша задача – захватить его роботом-манипулятором и соединить с причальным портом станции. Захват прибывшего транспортного средства напоминает сеанс на игровом автомате, за исключением того, что здесь задействовано настоящее оборудование стоимостью в миллионы долларов, летящее с немыслимыми скоростями. Ошибка грозит нам не только потерей «Дракона» и ценных припасов на его борту – неверное движение манипулятора, и корабль врежется в станцию. Грузовик «Прогресс» однажды столкнулся с прежней русской станцией «Мир», и ее команде повезло, что никто не погиб из-за быстрой потери атмосферы. Автоматические ракеты – единственное средство доставки с Земли необходимых ресурсов в должном количестве. Корабль «Союз» способен отправить в космос трех человек, но в нем практически не остается места ни для чего больше. На данный момент SpaceX добилась больших успехов с кораблем Dragon и ракетой-носителем Falcon и в 2012 г. стала первой частной компанией, получившей доступ на Международную космическую станцию. Она надеется в последующие годы начать доставку астронавтов на МКС. Если SpaceX справится, то станет первой частной компанией, которая доставляет на орбиту людей, и астронавты впервые стартуют с территории Соединенных Штатов после 2011-го, когда были прекращены полеты шаттлов. Dragon везет почти две тонны необходимых нам грузов. Это пища, вода и кислород; запчасти и ресурсы для систем, поддерживающих наше существование; медицинские инструменты, например иглы и вакуумные трубки для забора крови, контейнеры для образцов, лекарства; одежда, полотенца и гигиенические салфетки – все это мы выбрасываем после, насколько это возможно, долгого использования. Кроме того, Dragon доставляет все необходимое для новых научных экспериментов и образцы для продолжения ведущихся. Среди экспериментального обеспечения стоит отметить группу из 20 живых мышей, на которых мы будем изучать влияние невесомости на кости, мышцы и зрение. На каждом грузовом корабле имеются небольшие посылки из дома, которые мы всегда ждем с нетерпением, а также ценные припасы – свежие продукты, радующие нас всего несколько дней, пока они не закончатся или не испортятся. Похоже, фрукты и овощи портятся здесь быстрее, чем на Земле. Я не знаю причин, но опасаюсь, что нечто подобное происходит с клетками моего тела. Мы особенно ждем прибытия Dragon, потому что предыдущий грузовой корабль, Cygnus, другого частного подрядчика – Orbital ATK – в октябре взорвался сразу после старта. Поскольку запасы на станции всегда намного превышают потребности экипажа на данный момент, нам не грозила явная опасность остаться без еды или кислорода из-за потери груза, однако за многие годы это был первый случай аварии ракеты, снабжающей МКС, когда погибло оборудование стоимостью миллионы долларов. Утрата жизненно необходимых ресурсов, таких как продукты питания и кислород, заставила всех всерьез задуматься о последствиях череды неудач. Через несколько дней после этого взрыва экспериментальный космолет разработки Virgin Galactic разбился в пустыне Мохаве, унеся жизнь второго пилота Майкла Элсбери. Разумеется, эти катастрофы никак не связаны, но из-за совпадения возникло ощущение, что после многолетней белой полосы начинается полоса черная. Одеваясь, я в очередной раз просматриваю пункты процедуры захвата корабля Dragon. Все мы тщательно отработали этот процесс до полета, захватив множество виртуальных «Драконов» на тренажерах, и сейчас я просто освежаю его в памяти. Одеться, не имея возможности сесть или встать, довольно сложно, но я привык. Труднее всего натянуть носки в отсутствие гравитации, помогающей нагнуться. Выбрать наряд несложно, поскольку я каждый день ношу одно и то же: брюки хаки со множеством карманов и полосками лент-ворсовок велкро на бедрах, совершенно необходимых, если ничего нельзя «положить на пол». Я задумал эксперимент: хочу узнать, сколько проживет моя одежда, памятуя о замыслах полета на Марс. Можно ли носить комплект белья не два дня, а четыре? Носки – месяц? Брюки – шесть месяцев? Я намерен это выяснить. Я надеваю любимую черную футболку и хлопковый спортивный свитер, сопровождающий меня уже в третьем полете, – самый заслуженный путешественник в истории одежды. Одетый и готовый к завтраку, я открываю дверь каюты. Отталкиваюсь от черной стены, чтобы из нее вылететь, и случайным ударом отправляю в свободный полет книгу в мягкой обложке. Это «Лидерство во льдах»[4] Альфреда Лансинга. Я брал эту книгу и в предыдущий полет и иногда пролистываю ее в конце долгого дня, размышляя об испытаниях, выпавших на долю полярных исследователей ровно 100 лет назад. На долгие месяцы они оказались заперты в дрейфующих льдах, были вынуждены съесть собак и едва не замерзли насмерть. Они преодолели горы, которые казались непроходимыми полярникам, лучше экипированным и не живущим впроголодь. Поразительно, что ни один член экспедиции не погиб. Пытаясь поставить себя на их место, я думаю, что худшим бедствием была неопределенность. Сомневаться в шансах на выживание тяжелее, чем терпеть голод и холод. Читая о перенесенных ими испытаниях, я думаю, насколько им пришлось хуже, чем мне. Иногда я открываю книгу именно с этой целью. Когда меня тянет пожалеть себя из-за разлуки с семьей, неудачного дня или надоевшей изоляции, достаточно прочесть несколько страниц об экспедиции Шеклтона, чтобы вспомнить: даже если мне нелегко, мои трудности несопоставимы с тем, что пережили эти люди. В «Ноуде-1», модуле, служащем нам главным образом кухней и гостиной, я открываю контейнер с продуктами, прикрепленный к стене, и выуживаю упаковку сублимированного кофе с сахаром и сливками. Подплыв к раздатчику горячей воды на потолке «Лэба», втыкаю иглу в верхушку пакета. Когда пакет полон, я меняю иглу на трубочку для питья, дополненную клапаном, позволяющим ее запечатать. Поначалу кофе, который приходится тянуть из пластикового пакета через трубочку, разочаровывал меня, но теперь все нормально. Я просматриваю припасы в поисках любимой овсянки с орехами и медом. К сожалению, похоже, что она нравится не мне одному. Приходится залить горячей водой из того же раздатчика сублимированные яйца и разогреть сосиски в подогревателе пищи, похожем на металлический «дипломат». Я вскрываю пакет и очищаю ножницы, облизывая их (у нас нет раковины для мытья посуды, и у каждого свои ножницы). Перекладываю яйца из пакета в кукурузную лепешку – хорошо, что поверхностное трение удерживает их на месте, – добавляю сосиску и немного острого соуса, сворачиваю ролл и ем буррито, знакомясь с утренними новостями по CNN. Все это время приходится легонько цепляться большим пальцем правой ноги за поручень на полу, чтобы никуда не улететь. Поручни прикреплены к стенам, полам и потолкам в каждом модуле, а также у люков, соединяющих модули друг с другом, что позволяет нам либо пролетать через модули, либо оставаться на месте, не рискуя оказаться дрейфующими в неизвестном направлении. В жизни в невесомости много забавного, но к приему пищи это не относится. Мне не хватает возможности сесть на стул, расслабленно и неторопливо пообщаться за столом. Есть на космической станции, своем рабочем месте, трижды в день, постоянно паря и держась за что-нибудь, – совсем другое дело. Буррито с яйцами улетит, если я выпущу его из рук, как и все остальное: ложка, ошметки яичницы, мягкая бутылочка горчицы, доставленной с предыдущей партией груза, крохотная, идеально круглая капля кофе. У «стола», за которым мы едим, имеются ворсовка велкро и клейкая лента, чтобы фиксировать предметы, но справиться со всеми мелочами, готовыми улететь, очень трудно. Я ловлю плавающий в воздухе шарик кофе и проглатываю его, прежде чем он столкнется с каким-нибудь оборудованием, другим членом экипажа или моими собственными штанами (они же должны прослужить шесть месяцев). Самую большую проблему создают кусочки пищи, прилипающие к уплотнителям межмодульных люков, один из которых находится в непосредственной близости от моего обеденного стола. Мы должны иметь возможность быстро закрыть и загерметизировать этот люк при аварийной ситуации. Пока я ем, вплывает Терри, желает мне доброго утра и ищет кофе. Он пришел в отряд астронавтов в 2000 г. – неудачное время, поскольку катастрофа «Колумбии» поставила крест на полетах наших кораблей как раз тогда, когда астронавты его набора завершили первый этап обучения и получили право летать. Терри десять лет ждал возможности отправиться в космос на шаттле. Он был пилотом STS-130, экипаж которого доставил на Международную космическую станцию два последних модуля – «Ноуд-3» и «Куполу». Это должно было открыть Терри путь в командиры шаттла, но вскоре программа была окончательно свернута. Следующего полета – нынешнего – пришлось ждать еще четыре с половиной года. Как и я, Терри до службы в НАСА был летчиком-испытателем, но в ВВС. У него густые светло-каштановые волосы, приятная манера поведения и неизменная улыбка. Его позывным был Фландерс в честь любвеобильного Неда Фландерса из «Симпсонов». У Терри есть все положительные качества Неда – оптимизм, энтузиазм, дружелюбие – и ни одного отрицательного. Один из немногих истинно верующих астронавтов, он молится вслух, и, хотя некоторых моих коллег это раздражает, у меня никогда не было трений с Терри ни по этому, ни по любому другому поводу. Я постоянно убеждаюсь в его компетентности, его стиль руководства – искать консенсус, а не диктовать свою волю. Поскольку я уже летал на МКС, причем командиром, он уважает мой опыт и всегда готов выслушать предложения, как лучше сделать то или это, не уходя в оборону и не борясь за власть. Он любитель бейсбола, и на каком-нибудь ноутбуке всегда идет матч, особенно если играют «Хьюстон Астрос» или «Балтимор Ориолс». Пока я доедаю буррито, Терри слизывает кленовый сироп с маффина. Мое следующее блюдо – пакет сублимированных овсяных хлопьев с изюмом. Порции маленькие, чтобы ничего не оставалось недоеденным, и мы часто съедаем несколько разных блюд за один присест. Нам предстоит долгое утро, и неизвестно, когда удастся сделать перерыв на ланч. Мы с другими членами экипажа собираемся в американском «Лэбе» на ежедневную DPC (Daily Planning Conference) – конференцию по планированию – с Центром управления полетами в Хьюстоне, сотрудниками других площадок НАСА и их коллегами из России, Японии и Европы. Я замечаю, что адаптируюсь быстрее, чем в прошлый раз, как физически – к жизни в невесомости, – так и к соблюдению процедур, пользованию оборудованием, выполнению работ. Зная, что пробуду здесь очень долго, я иначе воспринимаю время. Бегу марафон, а не спринт. Поскольку я настроился на годичное пребывание, приходится постоянно напоминать себе, что иногда лучшее – враг хорошего. Обычно конференция начинается в 7:30 утра по времени МКС. Я здороваюсь с Самантой. Из российского сегмента участвуют Геннадий, Миша и Антон. Когда все в сборе, Терри берет микрофон, прикрепленный липучкой к стене. – Хьюстон, станция на канале связи «борт – Земля» – 1, мы готовы к DPC. Космический центр отвечает жизнерадостным «Доброе утро, станция!», хотя в Хьюстоне сейчас 2:30 ночи. Несколько минут мы сверяем планы на день, главным образом связанные с захватом корабля Dragon. Временные рамки уже заданы, и мы окончательно определяемся, во сколько должны начать операцию, в каком состоянии находится грузовой корабль, соответствует ли его поведение ожидаемому, когда он окажется в определенном положении относительно станции. Когда все вопросы с Хьюстоном решены, нас передают Космическому центру им. Маршалла в Хантсвилле (штат Алабама). Хантсвилл сменяется Мюнхеном для координации действий с Европейским космическим агентством. Затем мы говорим с J-COM, японским Центром в городе Цукуба. Подходит очередь России, и Терри уступает место космонавтам, произнеся по-русски: «Доброе утро, ЦУП, Москва. Антон, пожалуйста». Антон берет микрофон, поскольку он отвечает за российский сегмент и руководит планеркой с русскими. Их стиль совещания резко отличается от нашего: Земля спрашивает космонавтов, как они себя чувствуют, что в моем представлении пустая трата времени, поскольку в ответ неизменно слышится «khorosho». Иногда я подбиваю космонавтов ответить «не особенно», «так себе» или даже «дерьмово», но не помогает даже подкуп. Космонавты сообщают об атмосферном давлении на станции, хотя сотрудники их ЦУПа видят всю информацию на рабочих мониторах. Затем они должны зачитать список параметров схода с орбиты, который опять-таки уже есть у Земли, – они нам его и прислали. Потеря времени сводит меня с ума, но, возможно, это повод поговорить с членами экипажа и скрытно оценить их настроение и внутреннее напряжение. Система оплаты труда космонавтов, принятая в Российском космическом агентстве, также совершенно не похожа на нашу. Их базовые оклады значительно ниже, но за каждый день пребывания в космосе начисляется денежная премия. (Мои суточные – всего $5, но ставка существенно выше.) Премиальные, однако, уменьшаются при каждой совершенной «ошибке», причем ошибки определяются весьма произвольно. Я подозреваю, что жалоба, даже самая обоснованная, может быть расценена как ошибка, что грозит потерей денег, а то и возможности снова полететь в космос. Поэтому все всегда khorosho. Может показаться, что координация работ с учреждениями по всему миру поглощает много времени (бывает и так), но никто никогда не предложит поменять эту систему. Когда сотрудничает так много агентств, важно, чтобы каждый знал, что делают все остальные. Планы быстро корректируются, а недопонимание может привести к катастрофе или трагедии. Мы проходим полный цикл конференций с центрами управления полетами каждое утро и каждый вечер пять дней в неделю. Я решил не думать о том, сколько раз проделаю это, прежде чем вернусь на Землю. Dragon находится на своей орбите в 10 км над нами, двигаясь с той же скоростью, что и мы, 28 000 км/ч. Через внешние камеры мы наблюдаем его огни. Скоро Центр управления полетами SpaceX в Хоторне (штат Калифорния) подведет его к нам на расстояние 2 км и передаст полномочия центру в Хьюстоне. На пути имеются точки остановки: на 350 м, на 250 м, затем на 30 м и, наконец, точка захвата в 10 м от нас. В каждой точке наземные команды будут проверять системы грузового корабля и оценивать его положение, прежде чем разрешить или не разрешить переход на следующий этап. Когда между нами останется 250 м, мы включимся в процесс: убедимся, что транспортник находится в безопасном коридоре, ведет себя согласно расчетам и что мы готовы, при необходимости, аварийно завершить работу. Когда Dragon подойдет вплотную, Саманта захватит его одной из механических рук станции. Это крайне медленное и ответственное действие – одно из многих, радикально отличающихся в кино и в жизни. В фильмах «Интерстеллар» и «2001 год: Космическая одиссея» прибывающий корабль проскальзывает в космическую станцию, причаливает, распахивается крышка люка и люди проходят внутрь – все это за считаные минуты. В действительности мы действуем, сознавая, что один космический корабль всегда остается смертельно опасным для другого, – и чем они ближе, тем опасность выше, – следовательно, все действия должны выполняться очень медленно и с полным контролем. Сегодня Саманта управляет роботом-манипулятором (его официальное название Canadarm2, поскольку он изготовлен Канадским космическим агентством) из робототехнической рабочей станции в «Куполе», Терри страхует, а я помогаю в ходе сближения и причаливания грузового корабля. Мы с Терри втискиваемся в тесное помещение вместе с Самантой, следя поверх ее плеча за цифрами на экране. Они показывают скорость и положение транспортника в пространстве.