бутилированная вода Когда я в космосе даю интервью или общаюсь с журналистами, меня часто спрашивают, чего, оставшегося на Земле, мне не хватает. У меня есть несколько ответов на этот вопрос, уместных в любой ситуации: дождь, времяпрепровождение с семьей, отдых дома. Все это правда. Однако в течение дня я время от времени чувствую тоску по самым разным вещам, порой таящуюся где-то в глубине сознания. Я скучаю по готовке. По возможности резать свежие продукты, по запаху овощей, вскрытых ножом. Скучаю по аромату кожицы невымытых фруктов, по виду свежей провизии, громоздящейся на прилавках гастрономов. Скучаю по гастрономам, где пестрят яркими упаковками стеллажи, блестят кафельные полы и бродят в проходах незнакомые люди. Я скучаю по людям. По возможности встречать новых людей и сближаться с ними, узнавая их жизни, непохожие на мою, и слушая рассказы об их опыте, которого никогда не переживал лично. Скучаю по звуку детских игр, всегда одинаковому, независимо от языка. По разговорам и смеху из соседней комнаты. По комнатам. По дверям, дверным коробкам и скрипу деревянного пола в старых домах. Мне хочется посидеть на своем диване, на стуле, на барном табурете. Хочется ощутить, как отдыхает тело после целого дня воздействия гравитации. Мне не хватает шуршания газет, шороха переворачиваемых страниц книги. Возможности пить из стакана. Класть вещи на стол, зная, что там они и останутся. Я тоскую по внезапному толчку ветра в спину, по теплу солнечных лучей на лице. Скучаю по душу. По текущей воде во всех видах – когда умываешься, моешь руки. По сну в кровати – прикосновению простыней, весу одеяла, гостеприимному изгибу подушки. По цвету облаков в разные моменты дня и разнообразию земных рассветов и закатов. Я также задумываюсь, чего здешнего мне будет не хватать на Земле. Это странное чувство – ностальгия авансом, грусть по всему тому, что я все еще испытываю ежедневно и что сейчас меня нередко раздражает. Я знаю, что буду скучать по дружбе и товариществу 14 человек, с которыми делил годовой полет. По виду Земли из «Куполы». По ощущению, что выживаю собственными усилиями, что в любой момент могу столкнуться с угрозой жизни и буду готов с ней справиться, что абсолютно все, что я делаю, важно и каждый день может стать последним. Как странно укладывать багаж перед отлетом из космоса! Много вещей отправляется в мусор, то есть набивается в Cygnus, который позже в этом месяце сгорит в атмосфере. Выбрасывается много неиспользованной одежды – я справился с поставленной перед самим собой задачей обойтись необходимым минимумом и оставшиеся неиспользованными футболки, свитера, белье, носки и штаны, которыми можно наполнить туристический рюкзак, служат тому доказательством. На выходных я нахожу время сфотографировать вещи, которые меня просили взять разные люди, – футболки, шапки с логотипами, фотографии, рисунки, украшения. Все это я отношу в «Куполу». Открываю защитные крышки и замечаю отблеск рыжеватого песка, по цвету и фактуре которого угадываю, над какой частью планеты мы пролетаем: равнины Сомали к северу от Могадишо. С одной стороны, приятно сознавать, что я досконально изучил Землю; с другой – это свидетельство того, что я пробыл здесь слишком долго. Один за другим я беру предметы, привезенные в космос ради людей, и пускаю их свободно парить на фоне Земли, чтобы сфотографировать каждый. Это нетрудно да и времени почти не отнимает – одно из дел, до которых вечно не доходили руки и они откладывались до лучших времен… до сих пор. Есть еще кое-что, что я хотел сделать, но не находил подходящего момента. Размышляя о жизненном пути, приведшем меня сюда, я неизменно вспоминаю, как важно для меня было прочесть в юности «Парни что надо». Я убежден, что ничего не добился бы, если бы мне не попалась эта книга – если бы Том Вулф ее не написал. Тихим субботним вечером я звоню Тому Вулфу, чтобы сказать спасибо. Судя по голосу, он в восторге от моего звонка. Я рассказываю, что мы пролетаем над Индийским океаном, сообщаю нашу скорость, описываю систему связи. Мы обсуждаем книги, Нью-Йорк и первое, что я собираюсь сделать, когда вернусь (нырнуть в бассейн). Договариваемся о совместном ланче, и теперь уже это – дело, которого я больше всего жду. 29 февраля 2016 г. я передаю командование Международной космической станцией Тиму Копре. Завтра я покину станцию и вернусь на Землю. Глава 20 1 марта 2016 г. Мне приснилось, что я в открытом космосе вместе с братом. Сначала мы вышли в обычной одежде, потому что так можно, если недолго. Затем вернулись, и он надел американский скафандр, а я российский, «Орлан». Мне понравился «Орлан», но смущало, что я не обучен работать в нем. Мы снова прошли через шлюзовой отсек и увидели, что космическая станция снаружи засыпана снегом, как в волшебной зимней сказке. Мы вшестером собираемся в российском сегменте и делаем очередную несуразную фотографию, зависнув перед люком «Союза». В назначенное время Сергей, Миша и я по очереди обнимаем Тима, Тима и Юрия и прощаемся. Они фотографируют, как мы проплываем через люк. По огромному опыту я знаю, как странно себя чувствуешь, говоря «до свидания» по ту его сторону, зная, что останешься в космосе, а твои друзья вернутся на Землю. Проведя столько времени вместе в такой тесноте, мы закрываем за собой дверь, которая больше никогда не откроется. Непосредственно перед тем, как Сергей закрывает за нами крышку люка, Миша оборачивается и, протянув руку, в последний раз касается стены космической станции. Он похлопывает ее, как похлопывают лошадь. Я знаю, он думает, что, возможно, мы сюда не вернемся, и чувствует ностальгию по этому месту, которое так много для него значило. Полет в космос – бешеный и некомфортный процесс, а возвращение из космоса – вдвойне. Спуск в посадочной капсуле «Союза» станет одним из самых опасных моментов этого года и столь же изматывающим. Атмосфера Земли оказывает естественное сопротивление объектам, проникающим в нее из космоса. Двигаясь с высокой скоростью, которую он имел на орбите, любой объект испытывает силу трения о воздух, такую, что большинство объектов попросту сгорают от перегрева. В общем, это для нас благо, поскольку защищает планету от метеороидов и орбитального мусора, не давая им сыпаться нам на голову. Мы пользуемся этим, набивая прибывшие грузовые корабли мусором и отпуская их упасть в атмосферу и сгореть. Но это же делает возвращение из космоса трудным и опасным. Нам троим предстоит пережить падение сквозь атмосферу, при котором возникнут температуры до 3000 °С и четырехкратные перегрузки. Атмосфера в силу своего «устройства» должна нас убить, однако капсула «Союза» и процедуры рассчитаны так, чтобы сохранить нам жизнь. Возвращение на Землю займет около трех с половиной часов, в течение которых мы должны успешно выполнить много действий. Оттолкнувшись от станции, мы запустим двигатель, чтобы немного затормозить и облегчить себе вход в верхние слои атмосферы, приобретя нужные скорость и угол начала спуска. Если вход окажется слишком крутым, мы будем падать слишком быстро, и нас убьет либо перегрев, либо перегрузки. При слишком пологой траектории мы рискуем срикошетить о поверхность атмосферы как камень, пущенный по глади озера, и войти снова уже под гораздо большим углом, вероятно с катастрофическими последствиями. Если импульс схода с орбиты пройдет штатно, атмосфера выполнит основную часть работы по нашему замедлению, между тем как тепловая защита (мы надеемся) не позволит температуре убить нас, парашют (мы надеемся) замедлит наш спуск, когда до поверхности останется 10 км, после чего (мы надеемся) сработают двигатели мягкой посадки, еще сильнее затормозив нас за несколько секунд до касания земной поверхности. Многое должно пройти идеально, или мы погибнем. Сергей посвятил немало дней размещению груза, который мы берем с собой в «Союз», – маленьких пакетов с личными вещами, проб воды, крови и слюны для исследования. Мы сносим в бытовой отсек «Союза» кое-какой мусор, требующий утилизации, и я добавляю туда голову Космической гориллы, не желая нести ответственность за ее дальнейшие проделки. Почти все место, отведенное в капсуле для груза, занимают вещи, без которых мы надеемся обойтись: радио, компас, мачете, аварийное снаряжение для выживания в холоде на случай неточного приземления и необходимости ждать поисково-спасательную группу. Поскольку наша сердечно-сосудистая система все это время не испытывала нагрузки со стороны гравитации, то ослабла, и по возвращении на Землю нас ждут симптомы низкого артериального давления. Один из способов противодействия этому эффекту является прием водно-солевых добавок с тем, чтобы повысить объем плазмы крови перед спуском. У русских и американцев разные представления об идеальной схеме нагрузки жидкостью. НАСА предлагает выбор, включающий куриный бульон, сочетание солевых таблеток и воды, а также Astro-Ade – восстанавливающий жидкость напиток, разработанный специально для астронавтов. Русские предпочитают больше соли и меньше воды, в том числе потому, что стараются не пользоваться памперсами во время спуска с орбиты. Выяснив во время предыдущих полетов, что для меня самое лучшее, я отдаю предпочтение обильному питью воды и памперсу. Я втискиваюсь в свой скафандр «Сокол» – здесь это еще труднее, чем на Байконуре, где мне помогали гравитация и технические специалисты. Мы пользовались скафандрами, когда перемещали «Союз» незадолго до отлета Геннадия; я надевал свой еще раз несколько дней назад для примерки; все остальное время – целый год – он терпеливо дожидался меня в бытовом отсеке «Союза». Я тяну через голову разъемное кольцо и пытаюсь вспомнить день, когда надел этот скафандр перед стартом, день, когда позавтракал свежими продуктами, принял душ и повидался с семьей. Тогда я видел множество других людей – в общей сложности несколько сотен, в том числе незнакомцев, которых не встречал раньше и больше никогда не встречу. Сейчас это обстоятельство кажется самым странным. Воспоминания о том дне словно бы не связаны со мной, как увиденный когда-то фильм о постороннем человеке. Я готовлюсь забраться в капсулу, чтобы лететь домой, готовлюсь вновь втиснуться в тесное пространство. Один за другим мы вплываем в центральную часть «Союза», спускаемый аппарат. Сначала туда втягивается долговязый Миша, частично закрыв крышку люка, чтобы уместиться в левом кресле. Справившись с задачей, Миша открывает крышку передо мной, и я протискиваюсь через люк, надеясь, что мой скафандр не поцарапал уплотнитель люка. Я забираюсь в центральное кресло, закрываю крышку, чтобы она не перегораживала дорогу, и неловко переползаю в правое. Заняв свое место, я вновь открываю крышку люка, и Сергей устраивается в центральном кресле. Мы сидим, прижав колени к груди. Ложементы изготовлены по индивидуальным шаблонам наших тел, и сейчас они играют более важную роль, чем в день запуска. Менее чем за 30 минут наша скорость упадет с 28 000 км/ч до нуля, и кресла, наряду со многими другими элементами «Союза», должны отработать штатно, чтобы мы вышли победителями из схватки с силами природы. Мы как можно надежнее пристегиваемся с помощью привязной системы, состоящей из пяти ремней, что проще сказать, чем сделать, поскольку ремни парят вокруг нас, а мы при малейшем толчке норовим вылететь из сидений. По-настоящему туго пристегнуться трудно, но, как только мы устремимся к Земле, перегрузка вдавит нас в кресла и поможет затянуть ремни до упора. По команде из Центра управления полетами в Москве отводятся крюки, крепившие «Союз» к МКС, и вскоре пружинные поршни отталкивают нас от станции. Оба эти процесса настолько деликатны, что мы ничего не чувствуем и не слышим. Теперь мы движемся относительно станции со скоростью около 5 см/с, хотя и остаемся на общей орбите. Отойдя на безопасное расстояние, мы включаем малые двигатели «Союза», отталкивающие нас еще дальше от МКС. Теперь нужно подождать. Мы почти не разговариваем. Стиснутое положение, как всегда, вызывает у меня мучительную боль в коленях, к тому же здесь жарковато. Охлаждающий вентилятор гоняет в полости наших скафандров воздух, но этого благодатного дуновения недостаточно. Я вспоминаю, как сидел в правом кресле другого «Союза», перешучиваясь с Мишей, что наша жизнь без шума вентилятора закончилась. Это было так давно! Теперь я уже не помню, что такое находиться в тишине, и страстно желаю снова это испытать. Мне трудно бороться с дремотой. Не знаю, в чем тут дело, в усталости этого дня или всего минувшего года. Иногда не чувствуешь, насколько утомительным было дело, пока его не закончишь и не позволишь себе перестать игнорировать усталость. Я смотрю на Сергея и Мишу – их глаза закрыты – и тоже опускаю веки. Встает солнце. Через 45 минут оно садится. Когда с Земли сообщают, что настало время тормозного импульса, мы совершенно бодры и в ясном сознании. Этот этап важно пройти правильно. Сергей и Миша идеально дают импульс схода с орбиты, включая тормозной двигатель на четыре с половиной минуты, что сократит скорость «Союза» на 480 км/ч. Теперь мы в свободном падении и через 25 минут вонзимся в атмосферу Земли. В момент, когда возвращаемый отсек – крохотная, конической формы, капсула, в которой мы находимся, – должен отделиться от остальных частей «Союза», мы замираем. Три модуля отстреливаются друг от друга. Фрагменты бытового и приборно-агрегатного отсеков пролетают за иллюминаторами, некоторые ударяются о стенки нашего спускаемого аппарата. Никто из нас об этом не говорит, но все знают, что именно этот момент спуска «Союза» в 1971 г. стоил жизни трем космонавтам. Во время разделения раскрылся клапан между возвращаемым и бытовым отсеками, и экипаж задохнулся вследствие разгерметизации. Миша, Сергей и я одеты в скафандры, которые защитят нас при аналогичной аварии, но этот момент последовательности спуска остается одним из тех, про которые приятно знать, что они уже позади. Мы чувствуем, как начинает возвращаться гравитация, сначала медленно, затем все быстрее по нарастающей. Все становится непривычно тяжелым, слишком тяжелым: бортовая документация, собственные руки и голова. Наручные часы наливаются тяжестью на запястье, становится трудно дышать из-за перегрузки, сдавливающей трахею. Капсула нагревается, горящие частицы теплозащитного экрана проносятся за иллюминатором, почерневшим от жара. Мы слышим снаружи гул, с которым плотный воздух атмосферы обтекает капсулу, следовательно, близится момент раскрытия парашюта. Это единственный полностью автоматизированный этап входа в плотные слои атмосферы, и мы сосредоточиваемся на мониторе в ожидании, когда загорится подтверждающий индикатор. Это длится недолго – может быть, одну-две секунды до того, как мы почувствуем рывок от вышедшего парашюта, но мы все равно смотрим. Теперь все зависит от парашюта, изготовленного на старой фабрике под Москвой рабочими столь же преклонных лет по стандартам качества, унаследованным от советской космической программы. После всего, что я испытал за этот год, – долгих дней, изнурительных выходов в открытый космос, пропущенных дней рождений и праздников, личных и профессиональных проблем – все зависит от парашюта. Мы падаем со скоростью звука. Падаем, ждем и смотрим на монитор. Резкий рывок, парашют подхватывает нас, капсулу бешено болтает и швыряет. Я слышал, как эти ощущения сравнивают с крушением поезда с последующей автокатастрофой и завершающим падением с велосипеда. Я бы описал собственный опыт как подобие спуска по Ниагарскому водопаду в бочке, охваченной пламенем. При неправильном умонастроении это был бы сплошной ужас, и мне приходилось слышать, что некоторые люди в этой ситуации его и испытывали. Однако мне это нравится. Это катание на ярмарочной карусели, прокачанной стероидами. Бортовая документация Миши отрывается от страховочного фала и летит мне в голову. Я подаюсь вперед и хватаю его левой рукой. Мы трое восхищенно переглядываемся. – Захват левой, достойный Суперкубка! – восклицаю я, не успев сообразить, что Сергей и Миша могут и не знать, что такое Суперкубок. Этот момент не только позволяет мне похвастаться физической формой, но и убедительно демонстрирует, что «Союз» не вертится и не болтается с такой бешеной скоростью, как нам кажется. В значительной степени ощущение движения вызвано чрезмерной реакцией вестибулярного аппарата на воздействие гравитации. После шума и тряски падения минуты, что мы дрейфуем по прихоти парашюта, поражают странным покоем. После я увижу фотографию нашего «Союза», висящего под бело-оранжевым куполом над пушистым одеялом облаков. Сброшенный тепловой экран увлек за собой сгоревшее защитное покрытие иллюминаторов. Солнечный свет льется в иллюминатор у моего плеча, и земная поверхность неуклонно приближается. Из кружащих поблизости вертолетов спасатели через систему связи ведут отсчет расстояния, отделяющего нас от приземления. «Откройте рот», – напоминает чей-то голос по-русски. Если не отодвинуть язык от зубов, его можно откусить при ударе о землю. Когда мы всего в 5 м от поверхности, включается двигатель «мягкой» посадки (таково название, хотя я по опыту знаю, что посадка – какая угодно, только не мягкая). В момент касания тяжелый удар о Землю отдается мне в позвоночник. Голова отскакивает от кресла и снова ударяется в него, как в автомобильной аварии. Сели. Мы приземлились в таком положении, что крышка люка обращена вверх, а не в сторону, – это редкость. Нам придется прождать на несколько минут дольше обычного, пока спасатели не принесут лестницу, чтобы вызволить нас из обгоревшей капсулы. Когда крышка люка открывается, «Союз» заполняет насыщенный аромат воздуха и бодрящая зимняя стужа. Фантастический запах! Мы обмениваемся приветствием кулак о кулак. После того как Сергей и Миша покинули капсулу, я с удивлением обнаруживаю, что могу самостоятельно отстегнуть ремни, выбраться из кресла и дотянуться до люка над головой, несмотря на сокрушительную мощь гравитации. Я помню возвращение из полета STS-103 после всего 8 дней – казалось, я вешу килограмм 300. Сейчас с небольшой помощью спасателей я выбираюсь из капсулы и, сев на край люка, оглядываю окружающий ландшафт. Потрясающе, как здесь много людей – возможно пара сотен. Неописуемо странно видеть одновременно больше горстки человек, и меня ошеломляет это зрелище. Я в приветственном жесте поднимаю вверх ладонь, сжатую в кулак. Я дышу, воздух наполнен фантастическим запахом, сладковатой гарью оплавленного «Союза» и жимолостью. Российское космическое агентство обязывает участников поисково-спасательной службы помочь нам спуститься из капсулы и усадить на раскладные стулья поблизости, чтобы нас осмотрели врачи и медсестры. Мы соблюдаем правила русских, когда летаем с ними в космос, но я бы хотел, чтобы мне позволили самостоятельно уйти с места посадки. Я совершенно уверен в своих силах. Здесь мой врач экипажа Стив Гилмор, я вспоминаю, как много значили для меня его медицинский опыт и дружба. Долгие годы он и другие врачи трудились в поте лица, чтобы я оставался в состоянии готовности к полету, и позволили мне благополучно летать, хотя было бы проще списать меня. Я замечаю Криса Кэссиди, главу Офиса астронавтов, и моего друга Джоэла Монтальбано, заместителя руководителя программы МКС. Рядом с Сергеем и Мишей я вижу отца Сергея, бывшего космонавта, и Валерия Корзуна. Чуть дальше сотрудники поисково-спасательной службы – с некоторыми я познакомился в России в 2000 г., проходя зимний курс выживания, оценил их преданность делу и привык на нее полагаться. Я замечаю, что Миша улыбается и машет им, и не сомневаюсь, что он вспоминает своего отца, некогда одного из них. Крис подает мне спутниковый телефон. Я звоню Амико на мобильный, зная, что она сейчас в Центре управления полетами в Хьюстоне, где вместе с Самантой, моим братом и близкими друзьями смотрела трансляцию на огромных экранах (Шарлотт следила за нашим приземлением из дома в Вирджиния-Бич). – Как все прошло? – спрашивает Амико. – Это было чертовски допотопно, – отвечаю я, – но эффективно. Я говорю, что чувствую себя прекрасно. Если бы я был участником первой экспедиции к Марсу и только что коснулся поверхности Красной планеты после годичного пути и бешеного спуска в пламени сквозь атмосферу, то смог бы выполнять любые необходимые действия. Один из самых важных ответов, который должен был дать мой полет, – короткое «да» или «нет»: можно ли прилететь на Марс работоспособным? Я бы не хотел строить жилище или шагать десять миль, но знаю, что смог бы постоять за себя и других в нештатной ситуации, и это триумфальное чувство. Я говорю Амико, что мы скоро увидимся, и впервые за целый год не кривлю душой. Эпилог: жизнь на Земле Меня часто спрашивают, чему я научился за год в космосе. Иногда кажется, люди хотят услышать о выдающемся научном открытии или прорыве, о чем-то таком, что поразило меня (или ученых на Земле), словно космический луч, угодивший в мозг в кульминационный момент полета. Я не в силах оправдать их ожидания. К чему я готовился, то, по большей части, и произошло. Сейчас, когда я пишу эти строки, результаты еще анализируются, и ученые в восторге от того, что успели узнать. Генетические различия, проявившиеся у нас с братом за этот год, обещают принести новые знания, и не только о том, что космический полет делает с нашими телами, но и о нашем старении здесь, на Земле. Проведенные нами с Мишей исследования перемещения жидкостей в организме также являются многообещающими в плане укрепления здоровья астронавтов в длительных экспедициях. Мои наблюдения за состоянием собственных глаз – судя по всему, не испытавших дальнейшей деградации, – подскажут ответ на вопрос о том, что́ повреждает зрение астронавтов, углубят понимание анатомии и болезней глаз в целом. Результаты и научные статьи по итогам 400 экспериментов, поставленных нами за год, будут появляться еще несколько лет и даже десятилетий. Миша и я, два человека, – слишком маленькая выборка, намного больше астронавтов должны дольше пробыть в космосе, чтобы можно было сделать окончательные выводы. Мне все-таки кажется, что я совершил открытия, однако эти открытия невозможно полностью отделить от того, чему научили меня другие полеты в космос, другие периоды жизни, другие трудности и испытания. Я много работал над научными экспериментами, но не меньше узнал о практических сторонах проведения долгосрочной исследовательской экспедиции. Члены экипажа МКС занимаются этим постоянно – мы не только решаем проблемы и пытаемся улучшить условия собственного космического полета, но и ищем возможности будущих усовершенствований. Таким образом, даже самые незначительные решения, которые я принимал, переговоры с Землей, которые вел, были подчинены общим задачам управления ресурсами. Главные проблемы моего полета – прежде всего, контроль содержания СО2 и поддержание в рабочем состоянии «Сидры» – будут иметь большее значение в дальнейших экспедициях на космическую станцию и на космических кораблях будущего. НАСА согласилось довести концентрацию углекислого газа до значительно более низких целевых значений, разрабатывающиеся сейчас поглотители углекислоты однажды заменят «Сидру» и облегчат жизнь будущих космических путешественников, за что я благодарен агентству. Мое личное открытие – нет ничего прекраснее воды. Когда мой самолет сел в Хьюстоне и я наконец оказался дома, то сразу выполнил давнее обещание самому себе. Я вошел в дом в переднюю дверь, вышел в заднюю и прыгнул в плавательный бассейн, не снимая полетного костюма. Невозможно описать, что чувствуешь, целиком погружаясь в воду после годичного перерыва. Никогда больше я не буду принимать воду как данность. Миша говорит, что испытывает то же самое. С 1999 г. я практически непрерывно участвовал в космических полетах или в подготовке к ним. Нужно привыкнуть, что моя жизнь больше не будет регулироваться космическими экспедициями. Появляется возможность осмыслить свои открытия. Я узнал, что могу сохранять неподдельное спокойствие в сложных ситуациях. Я ощущал эту способность с детских лет, но теперь окончательно в ней убедился. Я научился лучше отделять главное от несущественного, что означает не забывать о переживаниях, а сосредоточиваться на том, что можешь контролировать, и игнорировать то, что тебе неподвластно. На примере моей матери, тренировавшейся, чтобы стать полицейским, я узнал, что маленькие шаги складываются в огромные достижения. Я узнал, как важно сидеть за общей трапезой с другими людьми. Будучи в космосе, я однажды увидел по TV группу людей, садящихся за стол, чтобы вместе поужинать. Эта картина поразила меня. Внезапно я остро захотел оказаться за столом со своей семьей, как те люди на экране, чтобы гравитация удерживала на поверхности стола свежеприготовленную пищу, позволяя ею насладиться, а нас – на стульях, чтобы мы могли отдохнуть. Я попросил Амико купить стол в столовую. Она купила и прислала мне фотографию. Через два дня после приземления я сидел во главе нового стола, застеленного красивой скатертью, которую прислал мой друг Тилман, а вокруг собралась вся семья: Амико, Саманта, Шарлотт, Марк, Гэбби, Корбин, мой отец. Я мог видеть их всех, не поворачивая головы. Все было именно так, как мне представлялось. В какой-то момент послеобеденной беседы Гэбби стала нетерпеливо указывать попеременно на Марка и на меня. Она заметила, что мы с Марком сделали один и тот же жест, сложив руки на макушке. Я узнал, что значит снова оказаться в кругу семьи. Я понял, что большинство проблем не связано с ракетной техникой, а по тем, что связаны, можно проконсультироваться у специалиста по ракетной технике. Иными словами, все знать невозможно, и я научился просить совета и помощи и прислушиваться к специалистам. Оказалось, за каждым личным достижением стоит ум и труд сотен, а то и тысяч человек и стать олицетворением этой работы – большая честь. Я узнал, что русский язык богаче английского на нецензурную брань, а также на слова, связанные с дружбой. Я узнал, что год в космосе предполагает немало противоречий. Год вдали от любимого человека, с одной стороны, ограничивает ваши отношения, а с другой – по-новому их укрепляет. Я узнал, что сесть в ракету, которая может тебя убить, означает бросить вызов собственной смертности, но это и приключение, как никакое другое позволяющее почувствовать себя живым. Узнал, что в настоящее время Америка как космическая держава стоит на перепутье: мы можем либо возродить свою решимость стремиться к большему, развивать успехи и ставить перед собой все более трудные задачи, либо понизить планку и умерить амбиции. Я узнал, что трава потрясающе пахнет, ветер дарит упоительные ощущения, а дождь – чудо. Я постараюсь до последних дней сохранить память о том, как все это прекрасно. Я узнал, что мои дочери – замечательные и невероятно стойкие люди, что часть жизни каждой из них прошла мимо меня и это невосполнимо. Я узнал, что, если следить за новостями из космоса, Земля кажется средоточием хаоса и конфликтов и что наблюдать деградацию окружающей среды по вине человека невероятно тяжело. Узнал и то, что наша планета – самое красивое, что я видел в жизни, и что нам очень с ней повезло.