– Никто не задумывается. Вы идете в магазин, покупаете банан и не думаете о том, что какие-то люди доставили этот банан через Панамский канал. Да и зачем вам об этом думать? – Ну все, уймись, мысленно сказал себе Леон. Он знал, что за ним водится слабость многословно восхвалять свою профессиональную сферу. – Некоторых моих коллег обижает, что большинство людей не осознают важность того, что мы делаем. Но мне кажется, как раз то, что эта индустрия незаметна, подтверждает ее эффективность. – Банан прибывает точно по расписанию. – Джонатан отхлебнул из своего стакана. – У вас уже, наверное, сформировалось шестое чувство. Вот вы сидите в окружении вещей, которые привезли сюда на судах. Вас никогда не преследовали мысли о судоходных маршрутах, по которым все это доставляли, о том, откуда прибыли эти вещи? – Вы второй человек за всю мою жизнь, которому это пришло в голову, – откликнулся Леон. Первым таким человеком была ясновидящая, подруга Мари по колледжу. Она приехала в Торонто из Санта-Фе, когда Леон жил в Торонто, и они поужинали втроем в любимом ресторане Мари Saint Tropez. Ясновидящая – насколько помнил Леон, ее звали Кларисса – была открытой и дружелюбной и сразу же ему понравилась. У Леона сложилось впечатление, что экстрасенсов постоянно используют друзья и случайные знакомые. Воспоминания Мари о том, как она обращалась к Клариссе за бесплатными консультациями, это впечатление лишь укрепили, и за ужином он воздерживался от подобных вопросов, но под конец, когда подали десерт, любопытство взяло верх. Он спросил, не оглушают ли ее голоса, как в комнате, набитой людьми? Не чувствует ли она себя окруженной кучей радиоприемников с перекрикивающими друг друга частотами, хаосом из голосов, передающих скучные, а порой и ужасающие подробности своей жизни? Кларисса улыбнулась. «Это примерно как здесь, – ответила она, указав на зал, в котором они сидели. – Как сидеть в переполненном ресторане. Можно прислушаться к беседе за соседним столиком, а можно абстрагироваться, и она станет просто фоном. Примерно так же и вы воспринимаете судоходство», – сказала она. Разговор с ней доставил Леону редкое удовольствие: прежде он не мог ни с кем обсудить, как он «включается» и «выключается» из судоходства, так же как переключают каналы на радио. Скажем, взглянув на Мари, он мог увидеть любимую женщину, или настроиться на другую волну и увидеть платье, сшитое в Великобритании, туфли, сделанные в Китае, итальянскую сумку из кожи, или переключиться на уровень выше и увидеть подсвеченные на карте судоходные маршруты компании Neptune-Avramidis: платье прибыло по западному трансатлантическому маршруту № 3, туфли – по восточному транстихоокеанскому маршруту № 7 или «Восточному экспрессу» из Шанхая в Лос-Анджелес и так далее. Можно было пойти еще дальше и переключиться на образ мыслей, которым он не мог поделиться ни с кем, даже с Мари: в море постоянно находятся десятки тысяч кораблей, каждый из них – светящаяся точка, а вместе они сливаются в ослепительные потоки, бегущие по ночному океану, через узкий Суэцкий канал и Панамский канал, через Гибралтарский пролив, мимо континентов и вдоль других океанов, – бесконечное движение судов было движущей силой во всех странах, и он очень любил этот потаенный мир. Спустя какое-то время, когда Уолтер проходил мимо Леона Преванта и Джонатана Алкайтиса, они обсуждали уже не работу Леона, а дела Алкайтиса; судоходство сменилось темой инвестиционных стратегий. Уолтер в них ничего не смыслил. К финансам он не имел никакого отношения. Для него они были другим миром. Кто-то на утренней смене закрыл граффити на стекле светоотражающей пленкой, и зеркальная полоса странно выделялась на темнеющем окне. В баре обедали двое американских актеров. – Он бросил ради нее свою первую жену, – кивнул в их сторону Ларри. – Да ну? – отозвался Уолтер, хотя ему было на них совершенно наплевать. За двадцать лет работы в элитных отелях он утратил всякий интерес к жизни знаменитостей. – Хочу кое-что у тебя спросить, – сказал он, – только по секрету: тебе не кажется слегка странноватым новый парень? Ларри театрально повернул голову и обвел взглядом лобби, но Пола там не было: он мыл пол в коридоре за стойкой регистрации, в глубине отеля. – Ну, может быть, он немного депрессивный, – ответил Ларри. – Не самая яркая личность из тех, что мне встречались. – Он у тебя не спрашивал вчера ночью, кто приезжает в отель? – Откуда ты знаешь? Да, как раз спрашивал, когда приедет Джонатан Алкайтис. – И ты ему сказал?.. – Ну, ты знаешь, со зрением у меня не очень, и я только что вышел на смену. Я сказал, что точно не уверен, но вроде бы тот мужчина, который сидит в лобби и пьет виски, и есть Алкайтис. Только потом понял, что ошибся. А что? – Ларри, казалось, умел держать язык за зубами, но все-таки персонал жил в одном здании посреди леса, и сплетнями здесь обменивались, как валютой на черном рынке. – Неважно. – Так в чем дело? – Позже расскажу. Уолтер пошел обратно к стойке регистрации, все еще не понимая смысл и цель граффити, но уже не сомневался, что надпись оставил Пол. Он осмотрел лобби, убедился, что никому не нужна помощь, и проскользнул в служебную дверь позади стойки регистрации. Пол мыл темное окно в дальнем конце комнаты. – Пол. Ночной уборщик замер, и Уолтер понял по его выражению лица, что был прав в своих подозрениях. Пол выглядел так, словно его поймали с поличным. – Где ты взял кислотный маркер? – спросил Уолтер. – Купил в обычном магазине с хозтоварами или сам сделал? – Ты о чем? – Пол совершенно не умел врать. Его голос прозвучал на пол-октавы выше обычного. – Зачем ты хотел, чтобы Джонатан Алкайтис увидел эту отвратительную надпись? – Не понимаю, что ты имеешь в виду. – Мне небезразлично это место, – продолжил Уолтер. – И когда я вижу в нем нечто настолько безобразное… Именно это нечто встревожило Уолтера сильнее всего: невыразимая мерзость послания на стекле; но он не знал, как объяснить Полу, не вдаваясь в подробности своей личной жизни, а мысль о том, чтобы поделиться с этим безвольным придурком хоть чем-то личным, была ему нестерпима. Он не смог закончить фразу. Уолтер откашлялся. – У меня к тебе есть предложение, – сказал он. – Собирай свои вещи и уезжай на первой же лодке, и тогда мы обойдемся без полиции. – Извини. – Пол перешел на шепот. – Я просто… – Ты просто решил испортить окно отеля самой гнусной, самой дикой… – Уолтера бросило в пот. – Для чего ты вообще это сделал? Но Пол выглядел как мальчишка на месте преступления, придумывающий оправдания, а Уолтеру в ту ночь больше не хотелось слушать вранье. – Слушай, просто проваливай отсюда, – сказал он Полу. – Мне неинтересно, зачем ты это сделал. Я больше не хочу на тебя смотреть. Убирай моющие средства, иди к себе в комнату, пакуй вещи и скажи Мелиссе, что хочешь срочно съездить в Грейс-Харбор. Если не уедешь к девяти утра, я пойду к Рафаэлю. – Ты не понимаешь, – сказал Пол. – У меня куча долгов… – Если бы ты дорожил работой, – возразил Уолтер, – наверное, не стал бы портить окна. – Стекло ведь даже нельзя проглотить. – Что? – В смысле, это же физически невозможно. – Ты серьезно? По-твоему, это может быть оправданием? Пол покраснел и отвел глаза. – А о сестре ты подумал? – спросил Уолтер. – Она ведь тебя порекомендовала? – Винсент здесь ни при чем. – Так ты собираешься идти? Я сегодня в благодушном настроении и не хочу тревожить твою сестру, поэтому даю тебе возможность выйти сухим из воды, но если хочешь иметь дело с полицией… – Нет, я пойду. – Пол посмотрел на чистящие средства так, словно не понимал, как они оказались у него в руках. – Извини. – Собирай вещи, пока я не передумал. – Спасибо, – сказал Пол. 5. До чего же все-таки жутко. Почему бы тебе не поесть битого стекла. Умри. Сделай несчастными всех близких. Он снова вспомнил о своем друге по имени Роб, который навсегда остался шестнадцатилетним, вспомнил лицо его матери на похоронах. Уолтер в полузабытьи досидел до конца смены, а потом дождался утра, чтобы поговорить с Рафаэлем. В восемь он уже должен был лежать в постели и теперь смертельно хотел спать. Проходя по лобби, он увидел, что Пол стоит на краю пристани и складывает в лодку свои рюкзаки. – Доброе утро, – сказал Рафаэль, когда Уолтер заглянул к нему в кабинет. Он был свежевыбрит и полон сил. Оба они жили в одном и том же здании, но существовали в разных часовых поясах. – Я только что видел, как Пол отчалил на лодке вместе со своими пожитками, – сообщил Уолтер. Рафаэль вздохнул. – Не знаю, что стряслось. Утром он заявился и рассказал что-то бессвязное о том, как соскучился по Ванкуверу, хотя три месяца назад паренек слезно меня уговаривал взять его, потому что ему жизненно необходимо переехать и сменить окружение. – Он не объяснил, в чем дело? – Нет. Снова будем искать кандидата. Что-то еще? – спросил Рафаэль, и Уолтер, от усталости потерявший защитный панцирь, впервые осознал, что Рафаэль не питает к нему особой симпатии. Это открытие отозвалось в нем тихим болезненным уколом. – Нет, – ответил он, – спасибо. Не буду мешать. По пути на служебный этаж он вдруг пожалел, что был так суров с Полом. Теперь он стал сомневаться, верно ли понял его слова: когда Пол сказал про долги, он имел в виду, что ему нужна работа в отеле или что ему заплатили за то, чтобы он оставил эту надпись на стекле? Оба варианта казались бессмыслицей. Очевидно, надпись предназначалась для Алкайтиса, но что могло быть нужно Полу от Алкайтиса? Леон Превант с женой уехали тем же утром, Джонатан Алкайтис – два дня спустя. В день отъезда Алкайтиса, когда Уолтер вышел на свою смену, в баре работал Халиль, хотя у него должен был быть выходной: Винсент неожиданно взяла отпуск, объяснил он. На следующий день она позвонила Рафаэлю из Ванкувера и сообщила, что решила уйти из отеля, поэтому горничные сложили ее вещи и убрали их в кладовку. Стеклянную панель заменили на новую по баснословной цене, и о граффити постепенно стали забывать. На смену весне пришло лето, а с ним и суета и блеск высокого сезона: лобби каждый вечер было набито до отказа, темпераментный джазовый квартет получал разнос на служебном этаже, когда его игра недостаточно восхищала гостей, а попеременно с квартетом играл пианист, на чье пристрастие к марихуане закрывали глаза, потому что он, казалось, мог исполнить любую существующую в мире мелодию. Все места в отеле были выкуплены, персонала стало почти вдвое больше; лодка под управлением Мелиссы курсировала до Грейс-Харбор и обратно с утра до позднего вечера. Вслед за летом наступила осень, потом начались тихие и темные зимние вечера и затяжные дожди, отель наполовину опустел, и после ухода сезонных работников в служебных помещениях воцарилась тишина. Уолтер спал днем и выходил на смену по вечерам; ему нравились долгие ночи в пустынном лобби, когда Ларри стоял у дверей, в баре был Халиль, а за стеной бушевал шторм. Иногда он садился пообедать с коллегами, в то время как на утренней смене шли завтракать, пропускал пару стаканчиков с персоналом на кухне, слушал джаз у себя в комнате, выходил из «Кайетт» на прогулку и заказывал по почте книги, которые читал после пробуждения ближе к вечеру. Однажды ненастной весенней ночью приехала Элла Касперски. У нее был свой бизнес в Чикаго, и она часто останавливалась в отеле, чтобы, по ее словам, сбежать «от всего этого шума». Примечательна она была тем, что Джонатан Алкайтис категорически не хотел ее видеть. Уолтер понятия не имел, почему Алкайтис избегал Касперски, и даже не хотел знать, но когда она приехала, по обыкновению проверил список бронирований – убедиться, что Алкайтис не оставил заявку в последний момент. Он заметил, что Алкайтис уже долго не был в отеле – дольше, чем обычно. Когда в два часа ночи в лобби все стихло, Уолтер набрал в поисковике имя Алкайтиса и нашел фотографии с недавнего благотворительного вечера. Алкайтис был в смокинге, весь сиял и держал под руку молодую женщину. Ее лицо показалось ему очень знакомым. Уолтер увеличил снимок. Это была Винсент. Более гламурная ее версия, с дорогой стрижкой и профессиональным макияжем, но, без всяких сомнений, это она. На ней было серебристое платье, которое на вид стоило столько же, сколько Винсент зарабатывала в баре за целый месяц. Подпись под фото: «Джонатан Алкайтис со своей женой Винсент». Уолтер оторвался от экрана и окинул взглядом затихшее лобби. Прошел год с тех пор, как уехала Винсент, и за это время в его жизни ничего не изменилось, но он и сам не хотел никаких перемен. Халиль теперь работал по ночам на полную ставку и сейчас болтал с только что приехавшей парой. Ларри стоял у двери с полузакрытыми глазами, заложив руки за спину. Уолтер покинул свой пост и вышел подышать ночным апрельским воздухом. Он надеялся, что Винсент была счастлива в другой стране, где вела новый и необычный образ жизни. Он пытался вообразить, каково жить с Алкайтисом: куча денег, особняки, личный самолет – все это с трудом укладывалось у него в голове. Ночь была ясной и холодной, луны не было видно, зато ослепительно сияли звезды. В предыдущей жизни в Торонто Уолтер и представить не мог, что полюбит место, где звезды светят так ярко, что даже в безлунную ночь можно увидеть свою тень. Теперь у него было все, чего он только мог пожелать. Но по пути в отель в голове вспыхнуло воспоминание о словах, написанных на окне год назад: Не хочешь поесть битого стекла? и наполненная тревогой тайна, стоявшая за ними. Лес превратился в массу неразличимых теней. Он сжался от холода и пошел обратно, к теплу и свету лобби. IV Сказка 2005–2008