– Зато есть БМА, – сказала Оливия. – Моя сестра Моника рассказывала про концерт, на который она ходила, а я даже не помню, когда была там в последний раз. В 2004-м? Или в 2005-м? – Нам нужно всем вместе туда сходить, – без особого энтузиазма предложила Винсент, но месяц спустя, уже на суше, туманным октябрьским утром она сидела дома с простудой и раздумывала, чем бы необычным заняться с Джонатаном вечером на выходных, – может быть, сделать ему сюрприз и купить билеты в театр? И тут ее мысли вернулись к беседе с Оливией. Она набрала в поиске в интернете Бруклинскую музыкальную академию и наткнулась на имя своего брата. Мелисса в воде Как выяснилось, Пол, вопреки обстоятельствам, стал успешным композитором и исполнителем. В начале декабря он давал серию из трех выступлений в Бруклинской музыкальной академии. Программа называлась «Далекая северная земля: саундтрек к экспериментальному фильму». Она не видела его три года, с того дня, когда они в последний раз выходили вместе на смену в отеле «Кайетт». На фотографии с сайта БМА он выглядел одержимым: его запечатлели на сцене посреди невообразимого оборудования, синтезаторов и таинственных ящиков с ручками и кнопками, руки смазались в движении, а над головой висел экран, на который проецировалась знакомая ей картина – побережье Кайетт, скалистый пляж с темными соснами под хмурым небом. «В “Далекой северной земле” молодой композитор Пол Джеймс Смит представляет серию загадочных видео продолжительностью ровно по пять минут, которые он снял в детстве в сельской местности Западной Канады. Эти видеозаписи стали частью завораживающей композиции, которая стирает грань между музыкальными жанрами и заставляет нас пересмотреть свои представления о формате домашних видео, о природе, о…» Винсент закрыла глаза. Она всегда относилась к своим видео довольно небрежно. Она снимала их, потом перезаписывала сверху или бросала кассеты в коробки в детской. Как часто Пол навещал отца после ее отъезда из Кайетт? Надо думать, довольно часто. Ему ничто не мешало забрать себе ее вещи. Неожиданно она обнаружила, что сидит у бассейна, уставившись на воду, хотя даже не помнила, как вышла из дома. Ей вспомнилось, как однажды в детстве она с мамой в конце лета провожала Пола до аэропорта в Порт-Харди, в котором он сел на самолет до Ванкувера, а оттуда летел в Торонто. Винсент тогда было лет десять. Всю дорогу Пол вел себя ужасно, высмеивал Винсент, что бы она ни говорила, а в аэропорту резко помахал им рукой и зашагал к очереди на проверку документов, ни разу не обернувшись. По пути домой Винсент была тихой и немного грустной. «У Пола есть такая особенность, – сказала ей мать, пока они ждали водное такси на пристани в Харбор Грейс, – он как будто считает, что ему все кругом должны». Винсент помнила, как удивленно посмотрела на нее. «Ты ему ничего не должна, – добавила мать. – В том, что с ним происходит, ты абсолютно не виновата». В 2008 году, сидя у бассейна, Винсент услышала шаги и оглянулась. К ней подошла Аня с одеялом в руках. – Я подумала, вам не помешает одеяло, – объяснила она. – На улице холодно. – Спасибо, – поблагодарила ее Винсент. Аня нахмурилась. – Вы плачете? В последующие два месяца ей было трудно общаться с Джонатаном как обычно, трудно сохранять беспечный вид, но он будто бы ничего не замечал. В конце 2008 года он постоянно пропадал на работе. Он всегда был в офисе или своем кабинете за закрытыми дверями. Проходя по коридору, она слышала, как он разговаривает по телефону, но не могла разобрать слов. Когда они были вместе, он выглядел усталым и рассеянным. В начале декабря она с несколькими пересадками на поезде добралась до Бруклинской музыкальной академии. Она беспокоилась по поводу того, как Джонатан отреагирует на ее отсутствие в четверг вечером, но он работал допоздна и остался ночевать в их пристанище. Она приехала рано и немного подождала, пока на тротуаре соберется пестрая толпа бруклинцев в типичной униформе: женщины в ботинках на плоской подошве и со сложно заплетенными шарфами на шее, бородатые мужчины в слишком узких джинсах. Винсент охотно наблюдала, как люди встречались друг с другом, разбивались на пары, проходили мимо нее группами по двое, трое и четверо, опоздавшие спешили к зданию, впопыхах извиняясь и жалуясь на метро. Наконец она решила зайти в театр вместе с последним потоком людей, нашла свое место в первом ряду и приступила к привычному ритуалу перед концертом: высморкаться, достать на всякий случай таблетки от кашля, выключить телефон – только бы не думать о том, что она сейчас увидит на сцене. – Вы знаете, кто сейчас будет выступать? – прошептала женщина позади нее. На вид ей было лет восемьдесят, седые волосы уложены в виде ирокеза. Она была элегантно одета, но выглядела нездоровой, изможденной, и у нее тряслись руки. – Нет. – Винсент подумала, что, в сущности, сказала правду. Она знала своего брата – в прошедшем времени. Вокруг них мерцали огоньки. – Вчера я тоже ходила, – сказала женщина. – По-моему, он изумительный. – О, – протянула Винсент. – Я тоже очень хочу его увидеть. – Вы знаете, кто будет выступать? – через пару секунд переспросила женщина, и Винсент ощутила пронзительную жалость. – Да, – ответила она. В зале начали аплодировать, и когда Винсент подняла голову, ее брат вышел на сцену. Пол похудел и стал выглядеть заметно старше, а его черный костюм и узкий галстук темного цвета смотрелись как насмешка. Он сошел бы за владельца похоронного бюро. Пол кивнул зрителям, улыбнулся при звуке аплодисментов – как показалось Винсент, с искренним удовольствием – и сел за синтезатор, после чего свет на сцене стал гаснуть. Над его головой загорелся экран: на белом фоне возникла надпись черного цвета «Мелисса в воде»; белый цвет стал перетекать в изображение побережья. Винсент узнала пляж с зернистым песком перенасыщенного цвета у пристани в Кайетт, ослепительно синие воду и небо и неестественно зеленые острова бухты. Музыка Пола сначала напоминала белый шум или плохо настроенное радио. Он воспроизводил сочетания нот на клавишах, и звуки раздавались вслед за виолончелью, к которой прибавлялось тихое монотонное пианино; он перемещался между синтезатором и ноутбуком на стойке, нажимал педали и кнопки и создавал зацикленные мелодии и искаженные звуки, как человек-оркестр. Помехи выстроились в равномерно пульсирующий ритм. На экране вспыхнула жизнь, когда по нему промчались дети. Винсент видела по их лицам, что они кричали и смеялись, но в фильме не было звука. Она помнила это видео. Ее первое лето без матери. Она жила в Ванкувере уже десять или одиннадцать месяцев: часами сидела в одиночестве в подвале у тети и смотрела телевизор и добиралась до школы на автобусе с кучей пересадок – но тем летом поехала навестить отца. Она стояла на пляже и снимала купальщиков, то есть все несовершеннолетнее население Кайетт образца 1995 года: маленькую девочку, чье имя уже забыла – Эми? Анна? – которая остановилась у краешка воды и хихикала, но боялась зайти внутрь; близнецов Карла и Гэри, барахтавшихся в углу кадра; свою подругу Мелиссу, которой уже исполнилось четырнадцать, но на вид она была совсем ребенком, лет двенадцати. Светлые волосы Мелиссы и ее желтый купальник сияли на зернистой пленке с перенасыщенными цветами. Она кувыркалась в воде и смеялась всякий раз, когда выныривала на поверхность. Тремя годами позже она переехала в Ванкувер, поступила в университет Британской Колумбии и поселилась с Винсент в ужасной подвальной квартире в районе Даунтаун-Истсайд; она танцевала вместе с Винсент и Полом в последнюю ночь двадцатого века; в девятнадцать она стала наркозависимой, вылетела из университета, вернулась к родителям в Кайетт и попыталась взять себя в руки; спустя год устроилась водителем и помощником садовника в отеле «Кайетт»; но на видео все это оставалось за кадром, в непостижимом будущем, а она была просто ребенком и плескалась в воде, как рыбка. В музыке была какая-то нестабильность, сбивчивость, которая казалась Винсент неприятной, вроде саундтрека к ночному кошмару, когда хочешь бежать, но не можешь пошевелить ногами, а на фоне шума спорят разные голоса. Пол двигался по сцене под проектором, двигал ручки, следил за видео на ноутбуке и периодически нажимал на клавиши синтезатора. Винсент почувствовала движение справа от себя и, обернувшись, увидела, что женщина рядом заснула, уронив голову на грудь. Винсент встала и тихо пробралась в лобби; от его суровой материальности со светом ламп, скамейками и мраморными полами ей захотелось заплакать от облегчения, и она вылетела на морозный воздух. Она пошла пешком до Манхэттенского моста и дальше до Центрального вокзала, пытаясь навести порядок в мыслях. Она подумала, что могла бы подать на него в суд, но какие у нее доказательства? Когда она была ребенком, он проводил в Кайетт каждое лето и каждое второе Рождество. Она никак не могла доказать, что не он снял эти видео. К тому же судебное разбирательство было бы трудно скрыть от Джонатана, а ведь она должна быть его тихой гаванью без всяких драм и распрей. В поезде до Гринвича она увидела свое отражение в окне и закрыла глаза. Она сама платила за съемное жилье, когда ей было семнадцать. Как случилось, что она стала настолько зависима от другого человека? Разумеется, ответ был угнетающе очевиден: она стала зависимой, потому что зависеть от кого-то было проще. Кошмар Всю следующую неделю Джонатан так много работал, что она его почти не видела – хоть какое-то облегчение, – поэтому ей не приходилось подолгу изображать легкость и беззаботность. Она читала новости, чтобы отвлечься, но все новости сводились к причитаниям по поводу коллапса экономики. Она раздумывала, не поехать ли снова в Бруклин, постоять у служебного входа в театр, но мысль о встрече с Полом была ей невыносима. После этого, начиная со среды, Винсент три ночи подряд просыпалась из-за кошмарного сна. Она плохо спала уже несколько недель, но прежде кошмары ее не преследовали. Она была уверена, что видела один и тот же сон, хотя помнила лишь смутное чувство падения, ощущение катастрофы, которое не исчезало даже наяву. Она смотрела в потолок, пока рядом с ней спал Джонатан, потом вставала, находила на ощупь одежду для тренировки – она всегда складывала ее на стул рядом с кроватью, в темноте надевала кроссовки для пробежки и снимала ключи с крючка у кухонной двери. Ей нравилось играть в игру «как незаметно выйти из дома, не включая свет». Есть особое удовольствие в том, чтобы оставаться никем не замеченной. В царстве денег было важно сохранять худобу, но она бегала не только ради этого. Ей нравились предрассветные часы в пригороде, когда вокруг еще не рассеялась загадочная атмосфера. Было начало декабря, но погода стояла довольно теплая. Она быстрым шагом прошла по подъездной дорожке, мимо домиков Джил и Ани – в их окнах было темно, до тупика, где сквозь деревья мерцали два одинаково роскошных соседних дома, и побежала трусцой, пока не добралась до первой настоящей улицы – улицы, которая куда-то вела. Ей нравилась предрассветная тишина в окрестностях, таинственность улиц, где все еще спали и в окнах не горел свет. Джонатану не понравилось бы, что она гуляет в темноте в одиночестве, но улицы здесь никогда не казались ей опасными, и вдобавок она носила вместе с ключами газовый баллончик. Когда она вернулась домой, было четыре утра, рассвет еще не наступил. Она оставила записку для Джонатана – он должен был проснуться только полшестого, приняла душ, оделась и вызвала такси, чтобы сесть на пятичасовой поезд. Вместе с ней в поезде ехали в основном маньяки из финансовой индустрии с лихорадочным блеском в глазах; они не отрывались от своих экранчиков, посылая и получая сообщения с других континентов. Целый ряд сидений рядом с Винсент был пуст. Дождь остановился, на смену ночи пришли тени и мутный рассвет, города превратились из скопления огней в силуэты крыш. Как Пол мог так поступить, крутилось у нее в голове, как он мог ее так обмануть, но она слишком устала, чтобы сосредоточиться на этой мысли, и погрузилась в сумеречное состояние между сном и явью, пока за окном проплывали и исчезали города в промежутках между лесами. Она проснулась, когда поезд прибыл на Центральный вокзал. Это было ее последнее утро в царстве денег. Она позавтракала в ресторане при отеле у вокзала. Потом провела час в книжном магазине, в других магазинах, читала газеты и пила кофе в эспрессо-баре в Челси. Затем с ней произошло нечто странное: она вышла из эспрессо-бара, наткнулась на группу туристов, столпившихся вокруг гида, который поднял красный зонтик, и на мгновение увидела среди них свою мать. Всего на секунду, но ошибки быть не могло – длинная каштановая коса, красный кардиган, который она надела в день, когда утонула, – а потом толпа двинулась дальше, и мать пропала. Винсент еще долго стояла на тротуаре и смотрела вслед туристам. Может, у нее галлюцинации? Она шла дальше по серым улицам и искала в себе признаки сумасшествия, но ничто вокруг не казалось странным. Центральный парк выглядел черно-белым, с темной массы деревьев под бесцветным небом капала вода. Она подходила к Метрополитен-музею, когда ей позвонил Джонатан. – Сегодня рождественская вечеринка, – сказал он. – Ты не против зайти в офис около семи тридцати, и мы бы пошли туда вместе? – В семь тридцать, отлично, – ответила Винсент. – Жду с нетерпением. На самом деле она совершенно забыла о вечеринке. Платье, которое она планировала надеть, осталось в шкафу в спальне особняка в Гринвиче, а в их квартире в Нью-Йорке не было ничего подходящего. Но последние часы царства денег все еще длились, ей было не о чем беспокоиться, и она могла спокойно побыть в музее рядом со своей любимой картиной. Она влюбилась в «Мыслителя» Томаса Икинса – большой портрет мужчины в черном костюме, на вид лет тридцати, с руками в карманах, погруженного в размышления. За последние пару недель она уже несколько раз приходила в галерею и стояла перед этой картиной, которая отчего-то глубоко ее трогала. Маме она бы понравилась, думала Винсент. Собравшись уходить, она заметила знакомого мужчину. Он стоял чуть поодаль и рассматривал то же полотно. – Оскар, – обратилась она к нему. – Вы ведь работаете с моим мужем? – Да, в отделе управления активами. – Они пожали друг другу руки. – Рад вас видеть. – Не сочтите за флирт, – сказала Винсент, – но мне интересно, вы часто здесь бываете? – Не так часто, как хотелось бы. Я немного изучал историю искусств в колледже, – добавил он, словно оправдывая свое присутствие в музее. Они разошлись после короткой светской беседы – «Вы будете сегодня на вечеринке?» – и она не придала бы ей значения, если бы не осознала, что впервые задумалась над ограничениями, которые налагала на нее сделка с Джонатаном. Обычно ей нравилось проводить с ним время, она не имела ничего против него, но недавно ее стали посещать мысли, что было бы неплохо влюбиться – или, по крайней мере, спать с кем-нибудь, кто бы ей искренне нравился и кому она при этом ничем не была бы обязана. Она поймала такси и поехала в магазин Saks Fifth Avenue, походила по нему под ослепительным светом ламп и спустя час вышла с синим бархатным платьем и туфлями из черной лаковой кожи. Впереди оставалась масса свободного времени. Только не думай про Пола: он сейчас, наверное, сидит в студии и сочиняет музыку для видео, которые украл у тебя. Она поймала еще одно такси и поехала в деловой район, в свое любимое кафе. Она провела два часа в Russian Café, пила капучино и читала газету International Herald Tribune. К пяти часам она уже не могла усидеть на месте, поэтому собралась и вышла на улицу под дождь. Она решила найти другое кафе. Она доедет до Мидтаун и остановится неподалеку от офиса Джонатана, чтобы прийти к нему ровно в назначенное время. Но на полпути к станции «Боулинг-Грин» ее захлестнуло чувство, что если она спустится в метро, то ее ждет неминуемая смерть. В тот миг она знала это так же точно, как собственное имя. Винсент обернулась и, спотыкаясь, побежала вверх по ступенькам, проталкиваясь между другими пассажирами в отчаянных поисках скамейки, пока не упала в обморок. Она еще ни разу не падала в обморок, но это чувство было ни с чем не спутать – звенящую пустоту в голове, когда замираешь на краю пропасти. «Надо спросить у мамы», – подумала она, и вслед за этим у нее мелькнула в голове не менее иррациональная мысль: «Мама ждет меня в метро». Винсент добралась до ближайшей скамейки, тяжело дыша, и только спустя несколько минут очнулась и поспешила открыть зонтик. Кажется, она довольно долго так сидела, пряча лицо за зонтиком, пытаясь отдышаться и перестать плакать. Если у нее начались панические атаки – раньше с ней такого не бывало, но, судя по всему, на лестнице произошло именно это, – то дела обстояли хуже, чем она полагала; ее внутренняя система дала сбой. Она сидела неподвижно, пока не задышала ровнее, прислушиваясь к шелесту дождя над зонтиком и глядя на ноги прохожих. В кармане у нее завибрировал телефон, и она увидела на дисплее имя секретаря Джонатана. – О, прекрасно, спасибо, – воскликнула она, – а у вас как дела? – Послушайте, – сказала секретарь вместо ответа на вопрос, – мистер Алкайтис спрашивает, не сможете ли вы подойти в офис чуть раньше. Он говорит, это срочно. – Конечно. – Джонатан мог «срочно» вызвать Винсент разве что затем, чтобы она помогла ему выбрать галстук для вечеринки. – Передайте ему, что я уже иду. Автомобиль – худший способ передвижения по Манхэттену в час пик, но Винсент не могла рисковать и снова спускаться на станцию «Боулинг-Грин», поэтому поймала такси. Оно едва ползло сквозь лавину машин, мимо проплывали, как в замедленной съемке, темные улицы, и в миле от офиса Винсент вышла и зашагала к зданию. «Ты просто слишком устала, – говорила она себе. – С тобой все в порядке. У любого бы случилась паническая атака после трех бессонных ночей. Любому было бы немного не по себе после того, что сделал Пол». Глядя в зеркало в лифте Gradia Building, она быстро откинула с лица мокрые волосы и постаралась не присматриваться к темным кругам под глазами. Двери открылись на восемнадцатом этаже во всем его великолепии. – Добрый день, миссис Алкайтис. Можете войти, – сказала ей секретарь Джонатана. Ее звали Симоне. Спустя несколько месяцев она станет ключевым свидетелем стороны обвинения. Когда Винсент вошла в офис, Джонатан сидел за столом, сжав руки, и ее сразу поразила его неподвижность. Его было не отличить от восковой статуи. В комнате находились и другие люди. Дочь Алкайтиса Клэр прислонилась к дивану, сжав голову руками, а на другом конце дивана сидел мужчина в дорогом костюме с расплывшейся талией и седеющими волосами, на вид лет шестидесяти. – Здравствуйте, – сказала Винсент. Имя этого мужчины вылетело у нее из головы. – Миссис Алкайтис, – произнес он бесцветным голосом. – Меня зовут Харви Александр. Я работаю с вашим мужем. – Да, конечно, мы уже встречались. – Винсент пожала ему руку. Что с ними всеми стряслось? У Харви было выражение лица как на похоронах. Руки Джонатана по-прежнему были сжаты, и Винсент заметила, что у него побелели костяшки. Винсент и Клэр не питали большой симпатии друг к другу, но они поддерживали видимость таковой, и Клэр всегда здоровалась с ней, когда Винсент входила в комнату. – Кто-нибудь мне расскажет, что произошло? – спросила Винсент как можно более легким тоном, раз уж в ее обязанности входило изображать легкость. – Пожалуйста, закрой дверь, – сказал Джонатан. Винсент выполнила его просьбу, но после этого он ничего не сказал, а все остальные в комнате старались на нее не смотреть, поэтому она решила отвлечь себя мелкими делами. Она поставила рядом с вешалкой свою сумку из Saks Fifth Avenue, сняла пальто и повесила его, сняла перчатки и положила их на сумку и, наконец, когда дел больше не осталось, села в кресло для посетителей, скрестила ноги и стала ждать. Так они сидели в тишине еще несколько секунд. Казалось, они разыгрывают пьесу, в которой все разом забыли следующую реплику. – Кто-то должен ей рассказать, – заговорила наконец Клэр, и Винсент с ужасом заметила, что Клэр плачет. – Что рассказать? – Винсент, – начал Джонатан, но слова давались ему с трудом, и он прижал ладони к глазам. Он что, тоже плакал? Винсент вцепилась в подлокотники кресла. – Скажите мне, – потребовала она. – Послушай, Винсент, мой бизнес – не весь, не брокерская компания, в которой работает Клэр, а отдел управления активами, он… – Дальше он не смог продолжить. – Ты обанкротился? – Винсент внимательно следила за новостями. В последние недели 2008 года цены на акции падали, а банки начинали лопаться. – Да нет, все гораздо хуже! – Голос Клэр истерически срывался. – Гораздо хуже, черт подери. – Полагаю, нам нельзя забывать, что все, что мы сегодня скажем вслух в этой комнате, скорее всего, потом прозвучит и в суде, – сказал Харви. Он говорил очень спокойным голосом, уставившись на картину на стене с изображением яхты Джонатана. Он казался до странного отрешенным от происходящего. – Да расскажи ты ей наконец, – сказала Клэр. – Поосторожнее, – отозвался Харви тем же равнодушно-спокойным тоном.